Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
У кандидата наук Натальи Васильевны Баумгартнер взрослый сын. Ей хоть и за сорок, но личико у нее молодое. Наталья Васильевна на месте не сидит, бегает с бумагами по коридору, согласовывает, оформляет.
Кемпил поднялся на третий этаж. Впереди вышагивала твердой походкой сэнээс Баумгартнер. Кулунбаев догнал женщину и, положив ладонь на ее пухлое место, ласково сказал:
– Наташенька, пошли со мной.
Наталья Васильевна с воплями оторвалась от Кемпила, вбежала в комнату к мужикам и закричала:
– Ребята, меня хочет изнасиловать Серик Кулунбаев!
В критические дни, главное, не поддаваться панике. Володя
Логвиненко и Рахимжан Орумбаев это хорошо понимали, понимали они и то, как легко перепутать галантность с грязными намерениями.
Потому они тоже вскрикнули. Вскрикнули, легко понять, желая успокоить, подбодрить женщину, но их поддержка выглядела так, как будто они орали "Кыш!".
Логвиненко и Орумбаев замахали на Баумгартнер руками.
– Наталья Васильевна, Серик шутит!
На женщине лица нет.
– Да вы что?! Он меня за дверью ждет!
Пошатываясь, в комнату вошел Кемпил.
– А вот вы где!
Наталья Васильевна юзом протиснулась к двери и выбежала из комнаты.
– Хохол! – заорал Кулунбаев. – Деньги есть?
– Три рубля.
– Гусогон! Давай пять!
Володя Логвиненко и Рахимжан Орумбаев помладше Ермека Кокеева.
Тоже пахари. Володя мужик крестьянского типа, упертый. Рахимжан парень осторожный, ни с кем не ссорится. Физически оба не слабые. С блататой на производстве не сталкивались и им не дано сообразить, что Серик Кулунбаев обыкновенный артист, добрая душа, которого легко притормозить, замахнувшись разок мозолистым кулаком. Но Логвиненко и
Орумбаев, увлекшись любимым делом, потеряли представление о жизни за окнами института и не знали, какая она нынешняя молодежь.
В комнату заглянул Серик Касенов.
– Кемпил у нас пургу наводит.
– Как население реагирует? – спросил я.
Касенов разбалделся.
– Пересрали.
– Пойти, поглядеть что ли?
– Погоди, – остановил Касенов. – Пусть сначала бабки соберет.
В дверь просунул голову Рахимжан.
– Бек, успокой Кулунбаева.
Вообще-то ни для кого не секрет, кому обязана лаборатория котельных агрегатов новым лаборантом. И Логвиненко прикидывался, что не знал, но сейчас, когда импровизации Кемпила грозили обернуться черт знает чем, он попросил Орумбаева обратиться за интернациональной помощью.
– Рахимжан, вы его не бойтесь. – сказал я.
– Да мы его и не боимся.
– Правильно. Будьте с ним поласковее. Серик ранимый.
– Бек, завязывай балдеть.
С Рахимжаном я прошел к котельщикам. Кемпил с кем-то громко ругался по телефону. Логвиненко склонил голову над синькой с чертежами.
– Серик, положи трубку, – сказал я.
– А? Что?
– Говорят, ты тут зихеришь.
– Кто говорит?
– Не важно. Будь хорошим мальчиком.
– Как скажешь, – Серик Кулунбаев вытянул руки по швам.
Кемпил любит меня. Я его тоже люблю.
Я обратился к Володе и Рахимжану.
– Парни, он больше не будет. Правда, Серик?
– Базара нет.
Неделю спустя Сподыряк объявил Кемпилу об увольнении.
Я рассказал о вкладе Кемпила в энергетическую науку Казахстана
Олежке Жукову. Олежка посмеялся, и заметил: "Ваши чморики так и не поняли, как нужен им Кемпил". Жуков сказал правду.
Варясь в собственном соку, можно только и делать, что топтаться на месте.
Мне б английский, да пояпонистей…
Эдвард Герек ушел в отставку. Первым секретарем ЦК ПОРП избран
Станислав Каня. У Кремля надежды на нового Первого секретаря есть. В переводе с польского "Каня" – коршун.
Коршун не справился с ситуацией.
На место Кани заступил генерал Ярузельский.
Войцех Ярузельский выступил в Сейме. Говоря о трудностях с материально-техническим снабжением населения, он уговаривал рабочих прекратить забастовки. Самим же хуже.
"Надо работать. Никто не возьмет на содержание шестьдесят миллионов поляков". – подчеркнул Ярузельский.
Хаки прочитал доклад генерала и обратился к Шастри с вопросом:
– Нурхан, ты бы смог взять на содержание Барбару Брыльски?
– Еще как бы смог! – заявил Лал Бахадур Шастри.
– Но она же, как и все актрисы, балованная.
– Вот я бы ее и баловал.
Хорошо ему. В голове только Умки, Кэты и Барбары Брыльски.
Девочка с Севера ждет чуда и любви…
Убийца Леннона Чэпмен, писала "Литературка", погнал из-за последнего альбома певца и композитора.
Альбом называется "Двойная фантазия".
О чем и что такое "Двойная фантазия"?
Мы с тобой две искорки одного оння…
22 декабря исполняется 60 лет плану ГОЭЛРО. Институт комплексных топливно-энергетических проблем при Госплане Союза проводит юбилейную конференцию. Мой доклад включен в программу, но приглашение из Москвы пришло только Шастри – у устроителей конференции туго с местами в гостинице. Лететь в Москву надо не только из-за доклада. Через папиного друга Яна Островского я собирался передать письмо журналисту "Литературки" Ваксбергу.
Я позвонил Островскому.
– Ян Исаакович, я знаю, вы работали в "Литературной газете". Вы знакомы с Ваксбергом?
– В редакции наши столы стояли рядом.
– Через три дня я буду в Москве.
– У тебя есть, где в Москве остановиться?
– Пока нет. Где-нибудь устроюсь.
– Можешь пожить у меня. У нас, со старухой, три комнаты.
Где один, там и двое. Шастри и я прилетели в Москву, место в гостинице "Россия" нашлось и для меня.
Я позвонил Островскому:
– Ян Исаакович, я привез вам яблоки и хотел передать письмо для
Ваксберга.
– Я живу недалеко от Казанского вокзала. Встретимся на выходе из метро.
Никто никому ничем не обязан, никто никому ничего не должен. В августе, вспомнив о давнем письме Виталия Озерова отцу, я написал секретарю Союза писателей. Ответа не дождался.
Ваксберг пишет о, из ряда вон выходящих, но типичных случаях криминала. Я не помышлял просить его расписать наш случай в газете.
Не тот тип происшествия, да и ни к чему. Аркадий Ваксберг волею популярности "Литературки" выдвинулся в главного по стране борца с беззаконием, с ним считаются в генеральной прокуратуре, Верховном суде СССР. Если захочет, то сможет помочь.
– Что с отцом? – спросил Ян Исаакович.
– Инсульт.
– Вам нетрудно поговорить с Ваксбергом?
– С Аркадием? Да ну, конечно. А что в письме?
– Может сами почитаете его?
– Завтра с утра я съезжу на Цветной бульвар.
На конференцию приехал Володя Семенов. Защитил докторскую, написал интересную монографию, живет в Иркутске, работает в СибНИИЭ.
В номере тихо. Шастри полчаса как в ванной. Что-то он долго выдавливает из себя раба.
– Фюрер! Ты че там уснул?
Послышалось кряхтение.
– Изучаю.
– Изучаешь?
Я зашел в ванную.
Шастри сидел на корточках возле устройства, напоминавшего унитаз и крутил краники. Из под низу брызгало. Сидел он не с красным мордом, но мокрый с головы до ног. Стены и потолок тоже забрызганы.
Рядом с устройством нормальный унитаз.
– Что это?
– Биде.
– Ты смотри! – я много слышал об устройстве, но никогда не видел.
– Ты что пьешь из него?
– Хе-хе! Испытывал.
– Не вздумай верзать в него.
– Хе-хе-хе!
– Ты смеешься, а вот мой школьный товарищ расказывал, как возил делегацию из Кокчетава в Париж, – я рассказывал, и Шастри, развернув носовой платок, аккуратно прикладывал его к лицу и улыбался как ребенок. – Поселили их в гостинице на пляц де Пигаль, и один из них, такой же как и ты, животновод, зашел в ванную, глаза у него разбежались и он, на радостях, навалил, с переполнением оперативной памяти, в биде… Не смейся! Когда руководитель делегации объяснил ему, для чего это биде, он, как и ты, начал выворачивать до упора краны. И…
– Что и?
– Что и! На пляц де Пигаль получился этюд в багровых тонах.
– Хе-хе!
– Че смеешься? От тебя все можно ожидать. Смотри у меня! А то…
– А то что?
– Что, что? Если ты тоже наверзаешь в биде, то придет убирать номер горничная и бедняжку от твоей эротичности в шесть секунд перекоммутирует.
– Хе-хе. Скажешь тоже.
Шастри прикрутил краны и вздохнул.
Ах, Арбат, ты моя религия…
Зимой в Москве я впервые. Снег везде. На улицах, в магазинах.
Накануне в газетах напечатан проект директив предстоящего съезда партии. О них первым делом и вспомнил, выступивший на пленарном заседании, академик Мелентьев: "Экономия топлива и энергии в сфере потребления – наиболее эффективный путь наведения порядка в энергохозяйстве страны". Провинция тем и разнится со столицей, что о проекте директив говорят повсюду, а здесь, в Москве, только по существенному поводу и в специально отведенных местах.
