Александр Проханов - Красно-коричневый
Хасбулатов, с его черными блестящими глазами затравленного зверька, с фиолетовыми подглазьями и трагическим голосом, был неприятен Хлопьянову. Лидеры и вожди, которых он жадно искал, кому хотел вручить свои умения и силы, саму свою жизнь, не оправдали его ожиданий. Не выдерживали страшного давления жизни, исчезали и прятались, выходили из боя. Люди, внимавшие их речам и пророчествам, спешившие встать под их знамена, явившиеся сюда, под выстрелы танков, оказались кинутыми. Не услышали от вождей вдохновляющих слов, разумных команд, лежали убитыми вокруг обреченного Дома, стонали раненными на липком брезенте носилок, забились испуганно под лестницы. Малые горстки защитников с игрушечными автоматами разрозненно залегли на этажах и в подъездах. Без единого управления и плана вели оборону, отвечая одиночными выстрелами на удары танковых пушек.
Словно угадав эти мысли, прочитав их на лице Хлопьянова своими черными блестящими глазами, Хасбулатов сказал:
– Мы виноваты!.. Страшно перед людьми виноваты!.. Привели их под пули!.. Обещали свободу, а дали смерть!.. Мы сами заслуживаем смерти!.. Мы должны достойно умереть!
Не для этого явился сюда Хлопьянов. Не за тем, чтобы слушать раскаяния. Он явился сюда за оружием. Где-то рядом, под замком и охраной, был арсенал. Полтысячи автоматных стволов, способных превратить безоружный испуганный люд в бесстрашных солдат. Сотня гранатометов, способных превратить безнаказанно стреляющие танки и транспортеры в костры, в раскаленные докрасна коробки с кучками обгорелых костей.
Хлопьянов протянул Хасбулатову записку Красного генерала:
– Я пришел за оружием! Мы готовим контратаку! Откройте мне арсенал!
Хасбулатов несколько раз прочитал записку болезненными глазами, шевеля коричневыми губами. Сказал:
– Арсенала нет… Его увезли еще летом… Мне предложили очистить Дом Советов от оружия во избежание захвата его террористами… Показали секретные разведданные о возможном захвате… И я согласился… Оружие вывезли на грузовиках еще летом…
– Неправда! – крикнул Хлопьянов. – Оружие есть! Полтысячи автоматов и гранатометы! Мы раздадим оружие, и через час народ возьмет Кремль! Если вы не отдадите оружие, мы его возьмем силой!
– Ступайте и посмотрите… Оружия нет… Я отдал его еще летом… – вяло и тускло сказал Хасбулатов. Подошел к дверям и кликнул охранника: – Ступай в подвал, проводи человека… Покажи арсенал…
Хлопьянов шел вслед за охранником, чье красивое, диковатое, с черными, опущенными вниз усами лицо выражало тайную страсть. Готовность в последний раз перед смертью с визгом и гиком, обнажив белоснежные зубы, отбиваться, стрелять и резать до последнего взмаха и пули.
Они зашли в какое-то сумрачное помещение, прихватив дежурного в милицейской форме. Светили фонариками, двигались по холодным сырым переходам. Лязгали ключами в дверных замках. Остановились перед железной, с черной маркировкой дверью. Круг от фонаря осветил сложный, с несколькими скважинами замок, связку ключей в кулаке милиционера. Тот долго возился, хрустел и звякал металлом. Потянул дверь на себя. Из черной щели пахнуло сквозняком, знакомым запахом ружейной смазки. У Хлопьянова сладко забилось сердце. Он шагнул в комнату вслед за млечным пучком света. Бетонированная, с шершавыми стенами комната была уставлена стеллажами и полками. И эти полки и стеллажи были пусты. Несколько сломанных ящиков с мятой промасленной бумагой валялось на полу. Тут же лежал вскрытый, как консервная банка, цинк. Одинокий, гладкий, как желудь, с зеленой гильзой, красной ядреной пулей, блестел автоматный патрон.
Хлопьянов стоял среди опустошенного арсенала, сам пустой и погасший, с медным, внезапно появившимся вкусом во рту.
Он шагал по коридорам и переходам Дома Советов. Редкие, растерянные, торопливые люди попадались ему навстречу. В одном из кабинетов дверь была распахнута и какой-то человек жег бумаги, прямо на полу, кидая листы в костер. В другом месте, в полутемной мраморной нише, мочился, не повернувшись на звук шагов. В одном из переходов выскочил на него очумелый человек с флагом, ошалело взглянул на Хлопьянова:
– Наверху все горит!.. Пожар!.. А воды-то и нету!.. – и побежал, дико размахивая в коридоре черно-бело-золотым полотнищем.
В коридоре, вдоль стен, тянулись носилки. В них, перебинтованные, лежали раненые. Врачи в белых халатах подходили к ним, давали какие-то снадобья, кололи, поднимали над их головами стеклянные флаконы. Коридор шевелился, стонал, рябил белым, ярко-красным, издавал запахи медикаментов, сырой одежды и еще чего-то, парного, кисловатого, душного, чем пахнут полевые лазареты.
Хлопьянов увидел, как вносят очередные носилки. Впереди шел пожилой баррикадник, в кепке, с красным бантом, а сзади – знакомый Хлопьянову длинноволосый юноша, который ночью венчался, двигался вокруг свечи, и Хлопьянов держал над его темными кудрями картонно-серебряный венец. Теперь он сжимал рукояти носилок, автомат его был закинут за спину, и он наклонялся, всматривался в носилки, что-то говорил.
Хлопьянов сначала догадался мучительным предчувствием, а потом и увидел – на носилках лежала его невеста, простоволосая, бледная, с худой обнаженной шеей и острым голым плечом. Другое плечо было забинтовано. На марле проступала розоватая кровь. На девушку, прикрывая ее обнаженную, перебинтованную грудь, была наброшена куртка, а под голову подложена знакомая брезентовая сумка. Девушка смотрела страдающими черными глазами, и в этих умоляющих глазах были боль, страх, не за себя, а за своего суженого, который наклонялся к ней, выгибая спину с автоматом.
– Мне не больно… Легче уже… В плечо не опасно…
Носилки опустили на свободное место у стены. Врач в белом халате подошел, отбросил куртку, стал разглядывать бинты с нежно-розовым пятном. Хлопьянов увидел плотную, крест-накрест, перевязь, из-под которой виднелась маленькая девичья грудь с темным соском.
Минувшей ночью он видел их венчание, держал над ними венец. И это ранение, брезентовые носилки, бинты с розовым пятном, их темные, неотрывно глядящие друг на друга глаза были продолжением их венчания.
– Поцелуй меня! – попросила девушка. – И ступай, тебя ждут!
Тот наклонился к носилкам, так что его длинные волосы ссыпались ей на лицо. Под ворохом этих темных волос они поцеловались. Она протянула к нему худую руку с колечком. Тот пожал ее своей смуглой крепкой рукой. Распрямился, перебросил на плечо автомат. Они зашагали вместе с Хлопьяновым по коридору, удаляясь от носилок.
– Она вытаскивала раненого, и в нее попало… Надеюсь, что не опасно… Мякоть плеча… – он говорил на ходу. Думал о невесте, оставленной на носилках, и одновременно о товарищах, которые у входа отбивались от наступавшего ОМОНа. Они расстались с Хлопьяновым, и юноша побежал вниз по лестнице, где, приглушенная стенами, нарастала стрельба. А Хлопьянов двинулся к центральному входу, чтобы поведать Красному генералу унылое сообщение о пустом арсенале.
