Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Макерети Тина
Я глубоко вздохнул и позволил себе на мгновение закрыть глаза, прежде чем услышал, как мои спутники двинулись дальше. Тогда я поспешил вперед. Вскоре мы прошли через гущу разносчиков и вышли на более презентабельную площадь Пикадилли. Здесь тон задавали красивые здания, а также элегантно одетые дамы и господа. Я пытался сдерживаться, напоминать себе, что будут и другие дни, но всего этого вместе взятого было слишком много, чтобы я мог скрыть свой восторг.
– Ну же, Понеке, – воскликнул Художник, увидев, как я отвлекся. – Осторожнее! Ты же не хочешь, чтобы тебя переехал экипаж. Только не сегодня!
Должно быть, улыбка на моем лице была глупее некуда.
– Но это же… Пикадилли!
– Ах вот что, Понеке. Ну да. Ну да. Действительно, Пикадилли. Но сегодня у нас есть работа, юный сэр, так что давай постараемся держаться вместе.
Я согласно забормотал, глядя вверх. Затем помотал головой из стороны в сторону, расправил плечи и двинулся дальше.
Павильон находился всего в нескольких шагах и очень отличался от соседних зданий. Я знал, что внешне его конструкция имитировала памятники Древнеегипетской империи, и теперь меня восхитила красота живших там людей, потому что по обе стороны от окна первого этажа, возвышаясь над всем остальным, находились две статуи прекрасной формы, мужская и женская, выполненные в египетском стиле. Художник кивнул в их сторону и заявил, что это богиня и бог, Исида и Осирис. Фигуры были высокими и мускулистыми, стройной и гармоничной формы. О мироустройстве египтян рассказывали и другие декоративные детали у входа: крылатые звери, называемые сфинксами, солнце и звезды, иероглифы, значения которых я не мог разгадать. Колонны из папирусных свитков поддерживали карниз, сообщавший чудесную симметрию всему ансамблю, и надпись «Лондонский музей», которая увлекла нас к дверям. Я вошел в них с чувством беспомощного любопытства.
Когда я смотрел на Исиду и Осириса с их павильоном чудес, мне вспомнилась резьба, украшавшая великолепные дома собраний у меня на родине, фигуры предков на столбах, внутреннее равновесие и симметрия с ритмично повторяющимся резным орнаментом и геометрическими плетеными узорами. Я признал сходство. Было приятно войти в охраняемый ими дверной проем. Входя, я склонил голову.
Художник снял шляпу и двинулся прямо к лестнице, ассистент последовал за ним по пятам. Я на мгновение заколебался. Мне хотелось по уже сложившейся привычке изучить все здание, уделить время даже декоративным деталям. Ты будешь смеяться надо мной, как смеялись надо мной мои современники, но я подивился тщательности и таланту, которые явно потребовались для создания хотя бы одной из тех дверных рам. Как же богата была эта страна, если она могла позволить себе затратить такие усилия на такую обычную вещь. И у меня снова появилась причина подумать о наших родовых домах, с уверенностью, что на родине нашлись бы резчики, которые смогли бы бросить вызов английским мастерам.
Но времени не было. Художник двигался быстро, и мне не хотелось отстать. Мы уже достигли вершины лестницы, а он по-прежнему рвался вперед. Но на этот раз я остановился, и меня не волновало, что я мгновенно потерял из виду полы ассистентова сюртука. Передо мной была самая чудесная пещера, которую я только мог представить, – да, воспроизведенная в красках и штукатурке, но для моих глаз совсем как настоящая. Нагромождение из скал с острыми краями величественно стремилось ввысь, как колонны у входа, в правдоподобность этой конструкции было почти невозможно поверить, хотя я понимал, что такое можно только скопировать у Природы. Я шагнул сквозь нее и оказался в лесу, где мои чувства захлебнулись в оттенках зелени и ярких цветов. Я снова был ребенком, маленьким мальчиком, для которого спать под деревьями было таким же естественным, как теперь спать на мягком матрасе. Этот мальчик, задрав голову, с изумлением глядел на свет, пробивавшийся сквозь узорчатую листву. Я никогда не видел столь буйной растительности, так что мое изумление было искренним. Я все смотрел и смотрел. Поэтому я был потрясен, подойдя к разрисованной стене и осознав, что единственной пищей для моих грез был этот тонкий фасад. Отступив назад, чтобы расширить угол зрения, я смог увидеть, что картина давала ощущение простора, как если бы художник нашел способ включить в свою перспективу весь мир. И все же теперь, когда иллюзия стала очевидна, я был уже не изумленным ребенком, а созерцательным юношей, который видел, что этот роскошный лес создан не из живых деревьев, а из древесины, гипса и ткани.
В здании еще не было других посетителей, и я полностью потерял из виду своих спутников. Мой взгляд зацепился еще за что-то, и я двинулся к центру комнаты. Там, огороженная невысоким сооружением, словно в загоне, находилась большая группа существ, собранных вместе, неподвижных и бездыханных. Вспоминая это сейчас, я понимаю, что они пробудили во мне странное чувство, потому что выглядели как живые и в то же время явно живыми не были, и эта застывшая жизнь притягивала меня и в то же время вызывала отвращение. Что же сделали с этими существами, чтобы заставить их так застыть?
Я понимал, что все эти животные точно где-то водятся, потому что узнал среди них тех, которых видел в зоопарке. Здесь были гигантские кошки и медведи, и многочисленные виды птиц. Некоторые из них стояли среди животных, некоторые сидели на деревьях, а другие склоняли безжизненные головы в стеклянных шкафах. Я поднял взгляд на тканевые деревья и с удивлением узнал птиц своей родины: tui, kaku, karearea и ruru. Ни одна из них не пела свою песню. Поначалу я был ослеплен тем, что было выставлено на обозрение, но потом был вынужден обратить внимание на некоторое беспокойство, вызванное у меня природой экспонатов.
Существо, свернувшееся вокруг ветки, заворожило меня, и тут я услышал голос Художника.
– Это змея, Джеймс. Пойдем, мы думали, что ты заблудился. Потом будет много времени, чтобы все посмотреть. Нам нужно тебя подготовить! – Он взял меня за руку. – Когда выставка закончится, обещаю устроить тебе подробную экскурсию. А сейчас еще столько всего нужно сделать. Ты покоришь всех, кто тебя увидит, своей естественной грацией, но нам нужно подготовиться.
Художник всегда знал, как лучше всего побудить меня действовать в его интересах.
Рядом с тем залом, куда Художник меня привел, было еще два. Он снова пообещал, что позже у меня будет время все изучить, и попросил меня облачиться в костюм и подготовиться к встрече с посетителями. Мне не хотелось усугублять озабоченность Художника – он держался довольно раздраженно, употребляя более резкие выражения, чем обычно. Я понимал, с каким волнением он ждал открытия дверей, что первое впечатление зрителей от его работы ознаменует успех или провал его великого начинания. Он сказал мне, что первый день покажет, принесет ли его предприятие прибыль или его отец был прав, полагая, что ему никогда не заработать на жизнь своим делом.
Теперь я мог похвастаться толикой лучшего образования в Британской империи, но все же некоторые обычаи и нормы общения моих хозяев оставались для меня непостижимы. Художник карандашом и акварелью создал прекрасные изображения всех величайших вождей Новой Зеландии, и вот эти картины висели в сказочной галерее, в которой я теперь стоял. Повсюду вокруг нас была mana вождей – разве одно это не должно было обеспечить успех? Живи мои соплеменники в Лондоне, они бы все сбежались восхититься изображениями своих великих предводителей. Но Художник явно был не слишком уверен, что его собственные соплеменники поведут себя подобным же образом. И если бы его предприятие провалилось, ему пришлось бы снова работать на поприще, навязанном ему отцом: считать деньги других людей. Странное занятие для любого мужчины, и странно, что оно настолько прибыльно.
Я развернул плащ и накинул себе на плечи, закрепив приспособленными для этого завязками из волокон мука и шерсти. Утром я уже пригладил себе волосы помадой и был уверен, что перьям не потребуется большой помощи, чтобы держаться в моих тугих кудрях, куда я их воткнул. Даже без зеркального стекла я знал, что выгляжу превосходно. Ассистент обмахнул мне плечи щеткой и поправил шейный платок, поверх которого я надел hei-tiki Аны Нгамате, а затем протянул мне taiaha. Кроме офортов, картин и меня Художник выставлял коллекцию орудий труда и оружия, добытого в Новой Зеландии и Австралии. Я взвесил taiaha в ладонях, медленно повернул, взмахнул им, медленно прочертив дугу. Оно приятно тянуло руки. На родине мне нечасто доводилось держать taiaha, потому что это особое, личное оружие. Возможно, у этого taiaha когда-то было свое имя. Затем Художник потянул меня за руку к месту, которое он предназначил для меня, между портретами Те Фероферо и Те Хэухэу, двух наших самых выдающихся вождей. Я держал taiaha в неагрессивной позе. Оглядевшись по сторонам, я почувствовал, как меня наполняют гордость и удивление, и послал безмолвную mihi – благодарность всем, кто позаботился о чужом мальчике. Каждому из моих родителей, моему приемному племени, даже Миссии и деревне pakeha. Если бы не они, меня бы здесь не было. Меня окружали великие вожди и сородичи, и близкие, и дальние, все точно переданные в живописном цвете. Я чувствовал, что мы достойно представим наш народ английским мужчинам и женщинам, которые посетят нас в этом волшебном месте. Художник создал в Египетском павильоне настоящее зрелище: более двухсот портретов представителей моего народа и жителей Южной Австралии, а также множество наших самых ценных предметов и я, живой мальчик-маори.
