Прыжок - Лапперт Симона

— У тебя все нормально?

Саломея испуганно подняла глаза — она не слышала, как Винни подошла. Тушь растеклась и засохла на ее щеках. Она вытерла нос тыльной стороной ладони.

— Не твое дело, — огрызнулась она.

Винни пожала плечами и пошла назад. Так она и думала. Любовные страдания.

— Подожди, — остановила ее Саломея, — у тебя нет обезболивающих? Может, аспирин или еще что.

Винни остановилась.

— С каких это пор аспирин спасает от любовных страданий?

— Что за бред? Кто тебе сказал про любовные страдания? Придурок Тимо?

— Допустим, — сказала Винни.

— Полная ерунда. — Саломея потерла щеки, чтобы стереть тушь. Стало только хуже. — Я бы не рыдала тут столько часов.

Винни закатила глаза:

— Ну конечно.

— Так есть или нет?

— Что?

— Ну, обезболивающие.

Винни подошла поближе.

— Нет, если не скажешь, что случилось.

Саломея быстро подобрала под себя полотенце и закуталась в него, будто что-то под ним скрывала.

Винни присела рядом с ней на корточки в траву.

— Да что у тебя там?

Саломея укуталась еще крепче.

— Тебя не касается.

— На тебя напали, ранили? — В голове Винни пронеслись все возможные варианты событий. Девочка, одна, в парке.

— Бред. Не средь бела дня же.

— Тогда в чем дело? — Винни потянула за край полотенца. — Ну давай, колись, я же хочу помочь тебе, черт возьми!

Саломея сдалась и отпустила полотенце. Большое бесформенное пятно крови впиталось в махровую ткань под ней.

— У меня все шорты в крови, — всхлипнула Саломея. — Везде эта кровь, она вдруг пошла ни с того ни с сего. Да еще эти спазмы. Что это может быть? Я не могу в таком виде уйти отсюда.

Винни плюхнулась в траве на спину.

— У тебя начались месячные, — проворчала она. — Отлично, так бы сразу и сказала.

Саломея недоверчиво посмотрела на нее.

— Теперь каждый раз будет так плохо? А боль… Это вообще нормально?

Винни ошарашенно подалась вперед.

— Хочешь сказать, у тебя месячные первый раз?

Саломея кивнула. Было видно, как ей неловко. У всех девочек в классе уже давно начались менструации, а ведь Саломея была девушкой Тимо, единственной, о ком шептались, что она больше не девственница.

— Ты же никому не скажешь? Ну, что у меня только сейчас…

— Сейчас у нас другие проблемы, — перебила ее Винни. — Тебе нужны тампоны и таблетки, а для этого придется встать.

Саломея помотала головой:

— Ни за что. Я не хочу, чтобы меня кто-то заметил в таком виде.

— Я дам тебе свое полотенце, можешь в него завернуться.

— Лучше уж остаться здесь, чем показаться на людях в позорном полотенце с Суперменом.

Винни встала.

— Дело твое, — сказала она. — Ночью здесь будет холодно, да и комары агрессивные.

— Ладно, ладно, — согласилась Саломея, — возьму я твое дурацкое полотенце.

Винни вернулась к скамейке, спрятала скетчбук в рюкзаке между тетрадями, достала полотенце и убрала карандаш для веснушек обратно в пенал. Женщина на крыше все еще сидела у дымохода. На мгновение Винни показалось, будто она качает головой, осуждая ее опрометчивую отзывчивость.

Тереза

Она давно не видела Вернера таким оживленным. Он громко и бодро общался с покупателями и стоял за кассой, гордо расправив плечи. А когда на складе они вместе доставали новый ящик холодного чая, он ни с того ни с сего поцеловал ее в щеку.

— Вот видишь, Тереза, — сказал Вернер. — Я всегда знал, что однажды они образумятся. Это наш шанс, Тереза. Если сегодня мы хорошо поработаем, они вернутся и завтра.

Тереза лишь молча кивнула. Ей не хотелось портить ему радость. Правда, она рассказала ему о Нуну на крыше, о наплыве людей, которые расположились на площади, как в кинотеатре, и о том, что приехало телевидение и журналисты. Но Вернер отмахнулся:

— Пойдет молва о нашем магазине. Вот увидишь.

Вернувшись в торговый зал, они застали тележурналиста, который сновал с микрофоном среди покупателей и задавал им вопросы, за ним по пятам ходил оператор. Магазин был набит битком, в коляске кричал младенец, звонили телефоны, покупатели теснились. Полки пустели, лимонада почти не осталось, все фрукты, к огромной радости Терезы, расхватали, мороженое в морозилке стремительно убывало. К кассе шагнул молодой мужчина в велотрико. Бледный, он трясущимися руками выложил на прилавок упаковку коктейльных помидоров и бутылку воды. Наверное, ему стало дурно на солнце, или он проехал большое расстояние.

— С вами все в порядке? — с тревогой спросила Тереза.

Молодой человек окинул взглядом полки за ее спиной.

— Будьте добры, табак для самокруток и фильтры, — сказала он. — И нет ли у вас этих бумажек для сигарет? Они тоже нужны, такие тонкие, почти прозрачные.

Тереза повернулась к товарам и краем глаза увидела, что тележурналист берет интервью у Сварливой Эдны, которая рылась в корзине с косметикой, хотя пришла исключительно за сигаретами. И за склоками.

— С такими разговор должен быть короткий, — негодовала Эдна в микрофон. — К счастью, я с утра вызвала полицию. Она черепицу кидает, видели? Она же опасна для общества. В такую передрягу втянула полгорода, другие это делают по-тихому дома. Расстреливать таких надо, не меньше. Она все равно жить не хочет, так чего церемониться? В наше время постыдились бы такое устраивать. Вот у меня в молодости не было и минуты на такую ерунду. Я была так занята выживанием, что некогда было думать о смерти, понимаете? — Она говорила нарочито громко, чтобы слышно было из каждого уголка магазина, и искала в лицах согласия. Старуха Эдна. Как ни придет в магазин, так ругается: на тех, кто «наверху», на соседей, даже погода и та несправедливо с ней обошлась.

Между тем Тереза отыскала бумагу для самокруток и положила на прилавок перед молодым человеком. Журналист подрулил к кассе и поднес микрофон к лицу Вернера.

— Кажется, дела у магазина идут неплохо?

Вернер подбоченился.

— Что ж. Говорят, стоит там на крыше, как бы это сказать, сумасшедшая, и это, безусловно, трагедия, — начал он. — Но что поделаешь, я пытаюсь искать во всем позитив, таких продаж не было даже во время чемпионата Европы. — Он рассмеялся, как смеются, отпустив безобидную шутку.

Мужчина в велосипедном трико замер, услышав слова Вернера, после чего начал двигаться нарочито медленно. Женщина в очереди за ним уже начала нетерпеливо брякать монетами в руке. Молодой человек открыл свой курьерский рюкзак, вынул оттуда фетровую шляпу и положил на прилавок, убрал помидоры, табак, бумагу, воду — все как в замедленной съемке. Потом оперся обеими руками о прилавок, в одной сжимая двадцатку, в другой поля шляпы, которой теперь явно не было места в рюкзаке. Опустив голову, он тяжело дышал, будто только что бегом поднимался по лестнице. Он посмотрел на Терезу, затем на Вернера, в глазах его стояли слезы.

— С ума сходит всегда кто-то другой, не так ли? — пробормотал он и повернулся к людям в очереди: — С ума сходит всегда кто-то другой, правда? — закричал он, и женщина, стоящая сразу за ним, отпрянула. — Вам кажется это крутым — торчать на улице, жрать сэндвичи, мороженое и печенье, чувствовать свое превосходство и закатывать рукава, чтобы не просто глазеть, а еще и получить красивый загар? Вам весело? Хорошо вам? Вы ничтожества, самые настоящие ничтожества!

Объектив камеры приблизился вплотную к парню, а журналист взволнованно поднес к его лицу микрофон.

— Вы знакомы с этой женщиной? — спросил он. — Можете нам о ней рассказать?

Молодой человек положил двадцатку, вытер тыльной стороной ладони слезы, взял рюкзак и стал проталкиваться к выходу.

— Подождите, — воскликнул журналист и поспешил за ним. — Подождите, расскажите об этой женщине, эй! Постойте!

Молодой человек прикрыл шляпой лицо, а потом повесил ее на объектив камеры.

— Отвалите, — сказал он, — отстаньте от меня!

Он попятился, споткнулся о детский самокат и вылетел на улицу. Шляпа осталась висеть на камере. Оператор и журналист выбежали за ним. В магазине повисла неловкая тишина.