Игорь Свинаренко - Записки одессита
Я говорю наконец вменяемые нормальные слова:
– Лариса, я люблю другую ж. Я страшно виноват перед тобой. Все, что нужно сделать, я сделаю.
При этом у меня дикие сердечные боли.
Она полетела обратно в Одессу… Там она, дура, взяла ребенка, которого я пару раз видел мельком, и полетела обратно. И говорит:
– Я тебя прошу, прекрати отношения с этой женщиной. Я ничего не могу тебе сказать, я все прощу, я понимаю, что тебя не надо было оставлять.
Она это говорит, а я думаю, что год ее не ебал, а тут у меня была торпеда, которая кончала четыре раза за одну палку.
– Ну хорошо, – говорю, – я попробую. Но есть одно обстоятельство – она беременна.
– Пусть она сделает аборт. Скажи ей, что у нее нет никаких шансов, и тогда она сделает.
– У нее срок такой, что нельзя.
– Этого никак нельзя допустить, чтобы она от тебя родила, – сказала она железным голосом.
– Ну я же не могу человека заставить, это супротив всех законов, и советских, и человеческих!
И тут жена мне говорит следующее:
– Пусть она придет, я с ней поговорю.
Чушь какая-то собачья, с какой стати! Но еще страннее, что я Наташке это сказал. Как ни удивительно, она пришла к нам домой! Зашла, я стою как дурак. Жена мне говорит:
– Ты с ребенком посиди, а мы на кухне поговорим. Они говорили часа полтора. Жена после вышла из кухни и объявила мне приговор:
– Она завтра придет в десять утра, и мы пойдем на аборт. А ты будешь сидеть с ребенком. Отпросись с работы.
– Но это же незаконно. У нее уже животик видно!
– Я договорилась с гинекологом, я ей рассказала все как женщина женщине. Если Наташа умрет, мы с гинекологом сядем в тюрьму. Но пусть лучше она помрет, чем у нее будет ребенок от тебя!
Чё-то надо было делать в этот момент, я понимал, что что-то не так, но я уже сломался. Я ничего не мог ни сделать, ни даже сказать. Как странно и дико это смотрится из сегодняшнего дня…
Есть хорошие строчки японского поэта:
Как брошенная женщина печален
Не по-мужски я духом слаб…
Такой сегодня день.
И его же другие строки:
Пусть будет то, что будет —
Таким я стал теперь.
И это страшно мне.
В общем, на другое утро Наташка приходит, такая собранная, и они уезжают – моя жена и моя любовница, а я сижу с ребенком, совершенно трезвый, я не пил тогда…
Где-то в три часа дня они приезжают. Наташка страшно бледная. Лариса говорит:
– Ты знаешь, не очень хорошо получилось, и у нее сильное кровотечение. Пусть она полежит у нас часа три.
Да… Одна заставила другую сделать аборт, то есть убить человека, да не просто человека, а своего ребенка, и моего тоже – и его убили фактически у меня на глазах, при моем участии. А плата какая за это будет? Или может, уже была?
Тема ебли ушла на второй план, тут уже кровью запахло. Причем и буквально – тоже.
Наташа, ничего не говоря, просто легла и лежит с закрытыми глазами. А моя законная – на тот момент – супруга проявляет понимание, говорит мне:
– Ты сядь, возьми ее за руку, поговори с ней. Я тупо сел и взял ее за руку, как научила меня жена.
Короче, Наташка полежала у нас с час и говорит:
– Я пойду в общагу к себе.
– Тебе помочь? Лариска говорит:
– Я ее отведу. Отвела, вернулась, сидим.
Тут у меня поехала крыша. Или наоборот, встала на место? Я вдруг понимаю с опозданием, что с этой женщиной, которая моя жена называется, я жить не смогу. Все она правильно (!) сделала, думаю я, а жить я с ней не смогу, это я осознал. Но ей я говорю только:
– Знаешь, Ларис, я пойду ее проведаю в общагу. Она отвечает, как в плохих советских фильмах:
– Я понимаю, она тебе не чужой человек – пойди! Прихожу в общагу… Она лежит, молчит, не говорит
мне, какой я козел и мудак. Она должна была мне это сказать! Мы же договорились первый раз: нет так нет, а потом я открыл ящик Пандоры, у меня все в порядке, жена, ребенок, а у нее будут ли дети? Мы сидим с ней и молчим об этом 40 минут.
Я еще отчетливее понимаю, что домой не пойду и жить с Лариской не смогу, я решаю написать записку и отправить ей. Я думал полчаса, что писать, и не написал ничего, не смог. Я отправил домой Наташкину соседку:
– Пойди и скажи Ларисе, что я просто больше не приду. Бабы живучие, Наташка отлежалась пару дней и пошла на работу. Мы живем с ней. Я домой не прихожу. Так проходит две недели.
И дальше случилось то, чего я боялся больше всего: скандал стал публичным. Пошла речь о блядстве, меня вывели из комитета комсомола строительства. Шохин, начальник стройки, был в бешенстве. Я, его любимец, пукнул в лужу! «Ну что ж ты творишь, ебись тихо, у тебя ж жена с ребенком! Ты наша опора, ты наш поэт, мы называем твоим именем свои рестораны, выходят сборники про Зею!» Лепят нормального пацана – а он оказался моральный разложенец. Да… Строитель коммунизма не должен изменять жене, потому что дальше идет измена родине, и вот итог – американский паспорт у меня в конце концов.
Короче, меня снимают с десанта. Это была очень важная акция: передовые строители Зейской ГЭС открывают первый створ Бурейской. На вездеходах лучшие люди стройки едут на Бурею и там торжественно ставят табличку и фотографируются с красным знаменем. И тут же возвращаются, это акция чисто символическая.
И вот меня сняли с этого пробега, ничего не объясняя а все и так понятно: моральный разложенец, ошиблись в нем товарищи.
В такой обстановке Лариска присылает мне записку:
«Сегодня я уронила ребенка, у меня нет сил, я тебя умоляю – приди, мы поговорим».
Я думаю: что же делать? Вот ребенка уронила, пиздец, жизнь закончена. Надо двустволку где-то найти, в рот ее вставить и… пальцем большим можно это сделать, нажать спуск, я где-то читал про это. Не в первый раз мысль о самоубийстве посещала меня в связи с еблей… Но вместо того чтобы застрелиться, я еду на работу, нахожу там Наташку, веду в сторону и говорю:
– Я должен вернуться в семью.
Она завыла, как волчица подстреленная, в угол в вагончике забилась. Но потом как-то быстро взяла себя в руки и говорит:
– Хорошо, уходи. Но только сразу, сегодня вечером! Мы приехали на бортовой машине домой часов в шесть вечера, она начала ужин готовить, а готовила она, надо сказать, хуево. И говорит:
– Я тебя собрала. (А что там собирать, пара рубашек.) Ты видишь, я не скандалю, я понимаю, что у нас ничего не будет. Понятно, что жизнь наша с тобой закончилась. У меня к тебе только одна просьба…
– Какая?
– Давай потрахаемся! Давай в постель ляжем.
– Я этого хочу в сто раз сильнее, чем ты. Но у тебя был аборт недавно, тебе же нельзя!
– Да у меня все в порядке. У меня все зажило. Я же лучше знаю!
