Валерия Перуанская - Кикимора
– Они и любят. Как умеют.
– Да нет, не в этом, наверно, дело, – взволнованно заговорила Анна Константиновна. – Просто они же ничего не знают. Они разное могут подумать. Вы бы им объяснили...
– Что?
– Ну, не знаю что, – сбилась она. – Успокоить их надо, чтобы не думали...
– Чего не думали? – с той же напористостью задал он новый вопрос, окончательно загнав ее в тупик. Самому пришлось и ответить: – Что я имею намерение предложить вам объединить наши одинокие жизни?.. А если я именно такое намерение имею? Или вам кажется это невозможным? – Глаза его опасно для Анны Константиновны похолодели.
Она запинаясь пробормотала:
– Разве это так просто, как вам кажется?
– Пусть и не просто!
– Не сердитесь только, пожалуйста, – попросила она. – Мне неприятно.
– Простите, – мягче сказал он. – Ладно, – как бы решив что-то про себя, продолжал он. – Не будем об этом. Давайте лучше пить чай с обещанным болгарским конфитюром, – и легонько похлопал ее по колену, словно призвав и ее и себя не печалиться и смотреть проще.
Но она не могла не печалиться и смотреть проще. Не было у нее ничего – и ничего не надо было. А теперь... Надо было оставить все так, как сначала получилось: гуляли, развлекались, разговаривали. А теперь неизвестно – что и куда. Чего Татьяна испугалась? Разве Анна Константиновна собирается что-нибудь у нее отнять? Об отце бы лучше подумала – как ему лучше. Или его выбор ей не по душе?..
Хорошо, положим, Антон Николаевич настоит на своем. Характер, властность в нем и сейчас сохранились. И что будет? Он же, как большинство мужчин, в житейских вопросах непрактичен, ему подавай, чего он захотел, а спроси его, куда им вдвоем деваться?.. Ей к нему переезжать немыслимо, а здесь и диван-то втиснуть некуда. И Жариковы еще за стенкой – вот радости-то им, веселья будет... От мысли о Жариковых и их ухмылочках Анна Константиновна содрогнулась и чуть не выронила из рук чашку, которую протягивала Антону Николаевичу. Чай выплеснулся на блюдце.
– А вы ее успокойте, Таню, – сказала она. – Объясните, что я просто ваша знакомая, что никаких намерений в отношении вас не имею. Она же по театрам и выставкам ходить с вами не будет, зачем же вам одному? – И только тут отважилась поднять на него взгляд, чтобы увидеть то, что ожидала увидеть, как только заговорила: пробравший ее мурашками холод в его глазах, которые знала и теплыми, и приветливыми, и даже нежными. Да, да, мысленно воскликнула она, вы хотите сказать, что думали обо мне и моем отношении к вам лучше?.. Но я ведь и сейчас не о себе, а о вас забочусь, о вашем спокойствии. Что изменится от того, что мы с вами объединимся, скажите, пожалуйста?.. Вслух она жалобно сказала: – Я ведь не о себе, я о вас забочусь. Что получится, если мы против ваших детей пойдем? Разве я могу на это согласиться?
– Да что вы все – дети, дети! – Он резко отставил от себя чашку.
– А как же? – потерянно спросила она.
– Не знаю. – Подперев щеку ладонью, он сердито уставился в пространство.
– То-то и оно, – сказала она, ощущая в этот миг себя и сильней и разумней его. – Что мы с вами головы ломаем? Договорились ведь этой темы не касаться и опять начали. Вон дождик, кажется, унялся, глядите-ка, солнце проглядывает! В нашем кино сегодня «Большие гонки», американская кинокомедия, в четыре часа есть сеанс, давайте пойдем лучше, чем неизвестно из-за чего ссориться?
– Дрянь, я слышал, порядочная эти «Гонки», – проворчал он, уже уступая.
– Ну, может, посмеемся.
– Это, пожалуй, единственное, что нам осталось, – сказал он с иронией, и отчего-то они с облегчением улыбнулись друг другу.
10
В ту единственную встречу на улице, о которой Анна стантиновна и узнала много позже, она, понятно, не могла разглядеть Таню. Промелькнуло что-то броско одетое (как нынче все – от пятнадцати и иной раз далеко за пятьдесят). Одни разглядывающие светлые глаза и запомнились.
Теперь Анна Константиновна имела возможность рассмотреть дочку Антона Николаевича детально: Таня приехала в Кратово.
Прошло около двух недель с того дня, когда Анна Константиновна с Антоном Николаевичем ходили на «Большие гонки» (посмеяться, как им хотелось, не удалось – то ли настроения для смеха не набрали, то ли смеяться не дал повода сам фильм). После кино Антон Николаевич проводил ее до дому, а она позвала его вместе поужинать, покуда пройдет зарядивший опять дождик. Ушел он от нее в двенадцатом часу, пообещав завтра же опять прийти. Они стали видеться еще чаще, чем прежде, казалось, что Антон Николаевич решил что-то этим дочке доказать. К неприятным разговорам больше не возвращались, Антон Николаевич был неизменно весел, уверял, что рядом с ней молодеет, и не уставал придумывать, как им полезней и интересней провести время. Ездили в Клин, в Дом-музей Чайковского, катались на теплоходе по Москве-реке, однажды обошли весь Зоопарк. А Анне Константиновне удалось провести его вместе с собой в Дом, на вечер поэзии... В Кратово до нынешнего дня не собрались, погода не позволяла, а тут с утра выглянуло солнышко, хоть тучи неслись быстрыми стаями, то и дело закрывая его и угрожая пролиться, однако ветер не давал, гнал дальше.
По пути на вокзал Анна Константиновна запаслась кое-какими продуктами, а Антон Николаевич купил бутылку сухого вина («Не смотрите на меня такими страшными глазами, пожалуйста!»).
Они сидели на веранде – бутылка вина посередине, а перед ними наполовину осушенные рюмки, яичница в тарелках – и весело разговаривали, когда в дверях появилась Таня.
Анна Константиновна сразу ее узнала, может быть, просто догадалась, потому что никто, кроме Тани, не мог вот так тихо появиться на этой даче и молча остановиться в дверях.
Небольшого роста, плотненькая, с густым и длинным «конским хвостом». Зачесанные назад волосы высветлены, а свои, темно-русые, выглядывают из-под них, у корней за ушами, на затылке, как бы умышленно оттеняя: Анне Константиновне понравилось. С первого взгляда можно дать лет двадцать восемь, но, наверно, несмотря на сильно обтягивающие джинсы и молодежную трикотажную кофточку с мужским воротником, на самом деле за тридцать пять. Высокий лоб и серые глаза в темных, подкрашенных ресничках, отцовские, а в остальном на него не похожа: курносенькая и пухлогубая.
Все это Анна Константиновна заметила за те несколько секунд, в течение которых Таня, полуобернувшись, стояла на пороге, тоже уставившись на Анну Константиновну. На отца она перед этим лишь бросила как бы невидящий взгляд. Наверное, оттого, что и Анна Константиновна не могла отвести от нее завороженных глаз, Таня первой отступилась от этого бесцеремонного: разглядывания и сказала:
