Джонатан Коу - Дом сна
Ближе к трем, после того как они часа два ехали во влажной дымке, хлынул проливной дождь, и тут Терри обнаружил, что дворники не работают. Они съехали с дороги и остановились на площадке. Линн предложила мятные леденцы – другой провизии у них не было.
– Здорово, – сказал Терри. – Гораздо лучше, чем сидеть у себя в комнате и смотреть «Написано ветром».
Роберт стер с заднего стекла влагу и вгляделся в унылую береговую линию, едва различимую под завесой дождя.
– Кажется, я его видел. Слюнявая мелодрама с Роком Хадсоном[14] в роли нефтяного магната. Жалкое подобие «Далласа» пятидесятых годов.
– Очень в твоем духе, – сказал Терри.
– А что это кино представляет, по-твоему?
– Истинный cinйaste[15], – ответил Терри – знает, что Сирк – один из самый значительных режиссеров, когда-либо работавших в Голливуде. Даже из элементарного психоаналитического прочтения его фильмов ясно, что он обладал глубоким пониманием сексуальных неврозов, лежащих в основе американской мечты.
– Да иди ты. – Роберт отвернулся к окну.
– Тебе никогда не приходило в голову, – заговорила Линн, обращаясь к Терри, но не глядя на него, – что ты ищешь во всех этих фильмах то, чего в них на самом деле нет?
В ее голосе звучала усталая ожесточенность.
– Я не утверждаю, что фильмы Сирка совершенны, – сказал Терри. Он помолчал, обдумывая это утверждение, и принялся развивать его в своем лучшем стиле опытного лектора:
– Разумеется, можно придумать совершенный фильм. Это не значит, что он будет радовать и повышать настроение. Такой фильм запросто может оказаться самым гнетущим фильмом в мире. Самое главное – чтобы изобразительный ряд был последователен и безупречен. Я убежден, такое кино существует. Сейчас я как раз набираюсь опыта, чтобы пуститься на его поиски.
– То есть пытаешься вспомнить совершенный сон, – подсказал Роберт.
– Только, ради бога, не надо про сны, – попросила Линн. – У меня его сны уже вот где сидят. Можно подумать, Терри – единственный человек, которому снятся сны.
– А я почти не вижу снов, – сказал Роберт.
– А я вижу, и постоянно.
– О чем?
– Ну, во-первых, мне снится, что я десять минут разговариваю с Терри, и он не разу не упоминает Ингмара Бергмана. Но это лишь моя маленькая мечта. – Линн задумалась. – Ну, не знаю… глупые, банальные сны… Например, пару ночей назад мне приснилось, будто я лежу в больнице рядом с Уинстоном Черчиллем. Он ест из миски горошек и время от времени пуляет горошиной в мою сторону. Потом больница превратилась в загородный дом моей бабушки, а дальше откуда-то появились пожарные, они пели «Хелло, Долли». – Линн видела, что на Терри ее рассказ не производит впечатления. – Не смотри на меня так. Не у всех нас сны глубокомысленные.
– Я ничего не говорю.
– И вообще, почему бы тебе не вылезти и не починить дворники? Для разнообразия – сделай что-нибудь полезное.
Сердито бормоча и плотно запахнув пиджак, словно он мог хоть немного защитить от дождя и холода, Терри выбрался из машины и несколько пустопорожних минут вяло дергал и пихал стеклоочистители. Ремонт автомобилей не относился к сильным его сторонам.
– Однажды мне приснился сон про больницу, – заговорил Роберт. – На самом деле, это единственный сон, который я запомнил. Мне тогда было, наверное, лет девять-десять. Мне снилось, будто я нахожусь в очень пустынной местности, вокруг голые холмы и пыль. А еще там – женщина средних лет в форме медсестры, она стоит у обочины дороги и указывает куда-то вдаль. Где-то впереди по дороге – большое здание, и именно на него она показывает. Я смутно различаю здание и знаю, что это больница. Точнее, какой-то военный госпиталь. А за женщиной – табличка. Она ее закрывает, и я никак не могу прочесть, что там написано.
– Но ты все же знаешь, что там написано? – спросила Линн.
– Нет. Всего одно слово, но я не могу его рассмотреть. Это сводит меня с ума. Но я твердо знаю, что надпись – на иностранном языке.
– В этом сне еще что-нибудь происходит?
– Нет. Больше ничего.
Линн задумалась.
– Как ты думаешь, медсестра приказывает тебе идти в госпиталь?
– Не знаю. Наверное.
– Думаю, тебе надо сходить с этим сном к психоаналитику. Если ты помнишь сон после стольких лет, он наверняка что-то пытается тебе сообщить.
Терри открыл дверцу и, мокрый, плюхнулся на водительское место.
– Пустая трата времени, – сказал он.
Они молчали, слушая гул проносившихся мимо машин, шипение шин о мокрый асфальт. Роберт подумал, что это самый гнетущий звук в мире; он напомнил ему семейный отпуск в Девоне – на переднем сиденье пререкаются мать с отцом, пьют кофе из термосов в запотевшей машине на какой-то прибрежной стоянке, унылая погода, несмотря на июль. Вечерами ужинают в дешевой забегаловке, отец наливается вином и виски, и мать везет их к арендованному домику или пансиону. Роберт отчетливо припомнил, как отец поздним вечером мочится у стены какой-то маленькой гостиницы, хозяйка открывает окно на третьем этаже и кричит на него. «Я вызову полицию!» – вопит она, но отец лишь грубо хохочет. «Я и есть полиция!» – кричит он в ответ; на следующее утро им все равно уезжать.
Терри попробовал включить радио, но ему удалось найти лишь какую-то оперу и футбольный репортаж. Помаявшись, он выключил приемник и зевнул; потом повернулся к Роберту:
– Так кого, говоришь, ты искал сегодня утром в кафе?
– Я не говорил. Одного человека из Эшдауна.
– А… – Судя по интонации, тема, похоже, заинтересовала Терри. – Мужчину или женщину?
– Женщину. Ее уже неделю никто не видел. Я немного беспокоюсь.
Линн глазела в окно с напряженным и скучающим видом, не принимая участия в разговоре. Но тут встрепенулась и спросила:
– Ее, случайно, не Сарой зовут? Сара Тюдор?
Роберт резко приподнялся.
– Откуда ты знаешь?
Линн довольно улыбнулась.
– Интуиция.
– Но ты ведь ее не знаешь? – спросил Роберт.
– Почему же, хорошо знаю. Когда я училась на первом курсе, она жила на одном этаже со мной. Уж кого-кого, но Сару знали все.
Роберт не вполне понял, что означают ее слова, но тон ему не понравился.
– Как она выглядит? – спросил Терри.
– Невысокая, – ответила Линн. – Худая. Блеклые голубые глаза. Всегда носит джинсовую куртку. Светлые волосы, довольно короткие, немного похожи на солому.
– Ничего общего с соломой, – возразил Роберт.
– Именно как солома. Из-за них ее и прозвали Ворзель[16].
– Кто называет ее Ворзель?
– Да все – в честь огородного пугала Ворзеля Гаммиджа. Разумеется, – добавила Линн, – это только одно из ее прозвищ.
