Кадзуо Исигуро - КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ
По моим воспоминаниям, кабинет дяди Филипа выглядел очень неряшливо. Повсюду валялись коробки всевозможных размеров, бумаги, переполненные ящики были вынуты из стола и стояли на полу, кое-как поставленные один на другой. Я ожидал, что подобный беспорядок вызовет осуждение со стороны моей мамы, но, говоря о кабинете дяди Филипа, она — удивительно — всегда употребляла лишь такие слова, как «уютный» или «деловой».
Во время подобных визитов дядя Филип всегда суетился вокруг меня, сердечно тряс мне руку, усаживал в кресло и беседовал несколько минут под умиленным взглядом мамы. Часто он дарил мне что-нибудь, притворяясь, будто приготовил подарок заранее, хотя вскоре мне стало ясно: он просто брал первое, что попадалось на глаза.
— Угадай, что у меня есть для тебя, Вьюрок! — восклицал он, бывало, оглядывая комнату в поисках подходящего предмета.
В результате у меня скопилась солидная коллекция конторских принадлежностей, которую я хранил в шкафу в комнате для игр: пепельница, подставка для карандашей из слоновой кости, свинцовый груз для бумаг. Однажды, объявив, что у него есть для меня подарок, дядя Филип не смог найти ничего подходящего. Последовала неловкая пауза, потом он вскочил и стал бегать по комнате, бормоча:
— Куда же я его сунул? Где, черт возьми, я его пристроил?
Наконец, вероятно, от отчаяния, он подошел к стене, содрал с неё карту бассейна Янцзы, оторвав при этом уголок, скатал ее в рулон и вручил мне.
Именно в тот день, оставшись вдвоем с дядей Филипом в его кабинете в ожидании отлучившейся куда-то мамы, я и сделал ему свое признание. Он уговорил меня сесть в кресло за его столом, а сам стал бесцельно расхаживать по комнате, как всегда, развлекая меня забавными историями. Обычно в таких случаях ему требовалось несколько минут, чтобы заставить меня смеяться, но в тот раз — это случилось всего через несколько дней после разговора с Акирой — я был в настроении, не располагавшем к веселью. Дядя Филип заметил это и спросил:
— Итак, Вьюрок, что это мы сегодня в таком унынии? Понимая, что это мой шанс, я произнес:
— Дядя Филип, я хотел спросить. Как, по-вашему, человек может стать более настоящим, истинным англичанином?
— Более настоящим англичанином? — Он остановился и посмотрел на меня. Потом с задумчивым видом подошел поближе, придвинул стул и сел напротив. — А почему ты хочешь стать более настоящим англичанином, чем ты есть, Вьюрок?
— Просто я думал… ну, просто мне показалось, что я должен бы.
— Кто тебе сказал, что ты не истинный англичанин?
— Никто, правда, — ответил я и через секунду добавил: — Но мне кажется, что, может быть, мои родители так считают.
— А что ты сам об этом думаешь, Вьюрок? Тебе тоже кажется, что следует стать в большей степени англичанином, чем ты есть?
— Я не знаю, сэр.
— Да, наверное, не знаешь. Ну, что тебе сказать? Разумеется, здесь ты растешь в несколько ином окружении: китайцы, французы, немцы, американцы… Неудивительно, что ты становишься немного «полукровкой». — Он издал короткий смешок и продолжил: — Но в этом нет ничего дурного. Знаешь, что я думаю, Вьюрок? Я полагаю, было бы неплохо, если бы все мальчики с детства впитывали бы в себя всего понемногу. Тогда мы относились бы друг к другу намного лучше. Во всяком случае, было бы меньше войн. О да. Может быть, когда-нибудь все эти конфликты закончатся, и вовсе не благодаря государственным мужам, церквам или организациям, подобным моей. А благодаря тому, что изменятся сами люди. Они станут такими, как ты, Вьюрок. Более смешанными. Так почему бы тебе не быть «полукровкой»? Это вещь здоровая.
— Но если я стану таким, все может… — Я замолчал.
— Все может — что, Вьюрок?
— Ну, как это жалюзи. — Я указал на окно. — Если разорвется шнурок, все может рассыпаться.
Дядя Филип посмотрел туда, куда я указывал, потом встал, подошел к окну и осторожно прикоснулся к жалюзи.
— Все может рассыпаться. Вероятно, ты прав. Думаю, от этого просто так не отмахнешься. Людям нужно чувствовать свою принадлежность к чему-либо. К нации, к расе. Иначе кто знает, что может случиться. Вся наша цивилизация… возможно, она действительно рухнет. И все рассыплется, как ты выразился. — Он вздохнул, словно я только что одолел его в споре. — Значит, ты хочешь стать более настоящим, истинным англичанином. Ну-ну, Вьюрок. И что же нам с этим делать?
— Я хотел спросить, если можно, сэр, если вы не рассердитесь… Я хотел спросить, могу ли я иногда подражать вам?
— Подражать мне?
— Да, сэр. Иногда. Чтобы учиться вести себя так, как подобает настоящему англичанину.
— Это очень лестно для меня, старина. Но не думаешь ли ты, что эта великая честь прежде всего принадлежит твоему отцу? Представлять собой, я бы сказал, истинно английские доблести?
Я отвернулся, и дядя Филип мгновенно понял, что сказал не то. Он вернулся и снова сел напротив меня.
— Послушай, — тихо попросил он, — я скажу тебе, что мы сделаем. Если у тебя будут возникать какие бы то ни было сомнения — любые, если ты будешь сомневаться в том, как поступить, просто приходи ко мне, и мы обо всем поговорим. Мы будем говорить до тех пор, пока тебе все не станет абсолютно ясно. Ну как? Теперь тебе лучше?
— Да, сэр. Думаю, лучше. — Я выдавил улыбку. — Спасибо, сэр.
— Слушай, Вьюрок, ты — сущее маленькое наказание. Тебе это, разумеется, известно. Но в ряду подобных «наказаний» ты — весьма симпатичная особь. Я уверен, твои мама и папа очень, очень гордятся тобой.
— Вы действительно так думаете, сэр?
— Да. Я действительно так думаю. Ну, полегчало?
После этого он снова вскочил и стал расхаживать по комнате. Вернувшись к легкомысленному настроению, он принялся рассказывать какую-то невероятную историю о даме, работающей в соседнем офисе, и вскоре я уже хохотал до колик.
Как же я любил дядю Филипа! И разве были у меня хоть какие-то основания сомневаться в том, что он так же искренне любит меня? Совершенно очевидно, что в тот момент он желал мне только добра и так же, как я, даже приблизительно не мог представить, какой оборот примут события.
Глава 6
Тогда же, в то самое лето, в поведении Акиры появилось нечто, что начало серьезно раздражать меня. В частности его бесконечные панегирики в честь достижений Японии. Это всегда было ему свойственно, но тем летом приобрело оттенок одержимости. Мой друг постоянно прерывался в ходе игры, чтобы прочесть мне очередную лекцию о японском здании, недавно сооруженном в деловом квартале города, или о предстоящем визите очередного японского военного корабля в шанхайский порт. Он заставлял меня выслушивать бесчисленные пустяковые подробности и через каждые несколько минут провозглашал, что Япония стала «великой, очень великой страной, такой же, как Англия». Больше всего меня раздражало, когда он затевал спор на тему, кто больше не плаксы — англичане или японцы. Если я начинал защищать англичан, мой друг немедленно требовал проверить это, что на практике означало схватить меня мертвой хваткой и держать до тех пор, пока я либо капитулирую, либо начну плакать.
