Петр Проскурин - Имя твое
— Тихон Иванович, — с ответственностью человека, принявшего решение, вступил в разговор Федотыч, — пойду-ка за трактором… Слышите, неподалеку ползает.
Еще раз выразительно глянув на прощание в сторону Брюханова, неторопливо подтянув голенища сапог и приоткрыв дверцу, он осторожно опустил в жидкую грязь ногу, пытаясь нащупать утонувший под машиной настил, нащупал и, придерживая голенища сапог, двинулся к берегу.
Спустя четверть часа на берег, грохоча и лязгая широкими разношенными гусеницами, выполз трактор. Молодой, плечистый тракторист, эскортируемый шофером, деловито осмотрел место происшествия, не тратя слов, перегнал трактор на другой берег, рядом с настилом (причем Брюханов заинтересованно отметил, что гусеницы тяжелого трактора едва-едва скрывались в воде до половины), затем зацепил трос, осторожно выдернул заляпанную грязью машину на высокий сухой берег и, оттащив ее подальше от воды, под старую сосну, так же молчаливо выпрыгнул из кабины, отцепил и принялся сматывать трос; Брюханов с Чубаревым смогли наконец выбраться из машины, и тракторист дружески кивнул им издали.
— Спасибо! — Брюханов подошел ближе, невольно повышая голос из-за приглушенно работающего трактора. — Вы, очевидно, хорошо знаете эти места… Постойте, постойте, — прищурился он, внимательно присматриваясь к трактористу.
— Трудно припомнить, товарищ Брюханов, — блеснул крепкими зубами тракторист, — вы меня всего один только раз и видели, да еще когда!
На загорелом, приконченном лице тракториста густые белесые брови совсем выгорели; гибким, кошачьим движением он легко поднял свернутый трое и бросил его в кабину трактора, металлически резко лязгнуло.
— Я вас в самом деле где-то видел, — остановил Брюханов тракториста, уже поставившего ногу на гусеницу, — Вот припомнить не удается…
— Мы, товарищ Брюханов, партизанили вместе в Слепненских лесах, я разведчиком был, помните, еще полковника с двумя крестами привел, а вы как раз в отряде у нас оказались…
— Стоп, стоп… Митька-партизан? — Брюханов, не сдерживая себя, порывисто шагнул вперед. — Какая встреча, очень рад… Знаете, очень…
С ответной широкой улыбкой, крепко пожимая руку Брюханова огромной своей лапищей, Митька, не выдержав откровенно радостного, жадного взгляда Брюханова, глянул мимо.
— Я, товарищ Брюханов, из Густищ родом, рядом тут, — кивнул Митька в сторону надвинувшегося на берег реки леса. — Исползал в войну леса да болота до самого Смоленска, до Брянска, каждый кустик по-собачьи обнюхал… Теперь вот тоже утюжу землицу каждую весну и лето. — Он по-озорному, исподлобья глянул на Брюханова, словно проверяя, правильно ли Брюханов понимает его слова. — А полковник-то, немец, хитрющий попался тогда, помните? Пока волокли его, молчал, не пикнул, а как вас увидел — сразу права качать. Сообразил, когда орать можно… Точно прорвало! Если бы спервоначалу так куражился, мы бы его, как куренка, придавили, до стоянки бы не довели. Не знаете, товарищ Брюханов, что с ним дальше было? — поинтересовался Митька с веселым блеском в глазах.
— Хорошо, что не придавили. — Брюханов с Митькой подошли поближе к Федотычу, вполголоса ворчавшему что-то про себя и старавшемуся хоть немного отчистить машину от грязи и тины; зачерпывая помятым ведром воду из реки, он хмуро выплескивал ее на колеса, на крылья и подножки. — Полковник этот, Дмитрий, очень нам пригодился, был он, оказалось, не просто так себе: крупнейшие укрепрайоны строил, сведений из него выжали много. Представьте, Дмитрий, после войны человеком стал, Берлин восстанавливал, Дрезден… пришлось потом встретиться на конференции защитников мира. Сейчас в Восточной Германии работает, на хорошем счету. У вас тогда рука-то провидчески дрогнула…
— Ну, чудеса! Раз так, пусть живет, — почти добродушно согласился Митька. — Повезло человеку… видать, счастливый бог его… Расскажи ребятам, что его брали, — ни за какие пироги не поверят.
— Олег Максимович! — подозвал Брюханов Чубарева. — Познакомьтесь, Олег Максимович, мы, оказывается, с товарищем Волковым давно знаем друг друга, можно считать, старые приятели. Это же Митька-партизан, в наших краях живая легенда. О нем у нас песни поют, а он вот какой…
— Здравствуйте. Чубарев, директором моторного к вам назначен. Спасибо за выручку, — поблагодарил Чубарев, протягивая руку, и Митька, пожимая ее, все с той же озорной усмешкой в серых пытливых глазах кивнул. — Сколько же вам лет, Дмитрий, э-э…
— Сергеевич, — подсказал Митька с прежней веселостью. — Много лет, уже двадцать восемь, скоро за третий десяток скаканет. Помирать скоро! — подытожил он и заторопился идти, но теперь уже Чубарев, чем-то привлеченный к этому сильно пропитанному мазутными запахами веселому парню, удержал его и стал расспрашивать о семье, детях, делах в колхозе; достали папиросы, тут же, на пригорке, присели покурить.
Митька отвечал охотно, но вначале односложно, и Брюханов, размягченный встречей, осматривая знакомые места, лишь время от времени прислушивался к разговору Чубарева с трактористом, перекинувшемуся вдруг отчего-то от привычных расспросов и ответов о здоровье и жизни при встрече двух незнакомых до этого людей к далекой истории, книгам и даже к географии Русской равнины и значению степи, что Брюханов улавливал из отдельных доходивших до него слов и фраз: Чубарев и здесь оставался сам собой.
— У меня все готово, Тихон Иванович, — раздался голос Федотыча.
— Хорошо, подожди минутку… Олег Максимович…
— Сейчас, сейчас — Чубарев встал, стряхивая с полотняных брюк остатки прошлогодних листьев, протянул руку Митьке. — Ну что ж, Дмитрий Сергеевич, рад был случаю познакомиться. Приезжайте на моторный, прямо ко мне адресуйтесь, — пригласил он с явной симпатией к своему новому знакомому. — Не стесняйтесь, скажите — к директору, условились с ним. Гостем будете, мы еще с вами поспорим. К тому времени библиотека моя подоспеет, если всерьез интересуетесь историей великой Русской равнины, охотно ссужу вас литературой. Любопытнейшие есть экземпляры, знаете, приобрел еще у Сабашниковых, были такие братья-издатели на Москве. Только с отдачей, молодой человек, договорились?
— Договорились, — потеплел Митька еще больше от такой неожиданной напористости. — Какие у нас тут книги, в Густищах! А-а! — махнул Митька пренебрежительно. — Лежат одни брошюрки да плакатики, на них только мухи из года в год по-стахановски и расписываются. А книжки я уважаю…
Чубарев неодобрительно хмыкнул, с веселым прищуром обернулся к Брюханову, — мол, куда же это власти глядят, — но тот не стал ничего объяснять, лишь согласно кивнул, однако всем выражением лица показывая, что сейчас хватает забот и поважнее, а когда придет время — появятся книги и все остальное; впрочем, Брюханов сейчас отреагировал и на слова Митьки, и на молчаливый упрек Чубарева как-то машинально, мимоходом, даже не стараясь особенно скрывать это. Главное сейчас было в другом, в том, что у него в этот момент мелькнула какая-то, по его мнению, очень важная мысль, но он тотчас же потерял ее и никак не мог вспомнить. Глаза выдали, и Митька попрощался со всеми сдержанно, словно даже бы несколько застеснявшись оттого, что нежданно-негаданно оказался втянутым в какой-то непонятный спор с незнакомым человеком, да еще о том, что он смутно помнил лишь из довоенных учебников. Он кивнул и пошел к трактору, немного вразвалочку, широкоплечий, в пропотевшей на спине рубахе; едва он заскочил в кабину, трактор, загрохотав мотором, резко, на сто восемьдесят градусов, развернулся (было видно, что тракторист тешится своей удалью, показывает, на что способен), переполз реку и скрылся за холмом.
