Петр Проскурин - Имя твое
На земле пока еще никто ничего не знал, ни Ефросинья с Захаром, ни Брюханов, ни Таня; она очень плохо себя чувствовала, плохо спала, и от нее вот уже второй день не отходила Аленка.
— Елена Захаровна, милая, родная, ведь ничего плохого не будет? Он вернется? — в который раз, уже словно в каком-то бреду, спрашивала Таня, и Аленка, несколько располневшая, смеясь, стала успокаивать ее.
— Да вернутся, вернутся, — сказала она. — Что ты себе все придумываешь? Что он, первый? Сколько уже летали, летали… Я совершенно спокойна, и Тихон Иванович уверен в успехе. Это все у тебя от твоего положения… ну перестань, заставь себя думать о чем-нибудь приятном, что-нибудь приятное вспоминай.
— Не могу, никак не получается, — упавшим голосом ответила Таня — Мне почему-то все время страшно… и за Колю страшно, и так просто, — она с каким-то недоумением опустила глаза на свой непривычно выпиравший живот, — страшно… Если бы Коля был рядом…
— А я в первый раз так хотела родить… Как сомнамбула от счастья ходила, — вспомнила Аленка, слегка задумавшись. — Это хорошо и естественно, если женщина рожает. Женщина хоть однажды должна родить, иначе ей и половины той полноты ощущений, что ей положено от жизни, не испытать.
— Скоро теперь будет сообщение? — спросила Таня, притрагиваясь к нездоровому, слегка припухшему и оттого некрасивому лицу.
— Теперь не скоро, поздно, часов в двенадцать. Давай, Танюша, ложись спать, ты о ребенке подумай, теперь он для тебя самое главное… Ложись… ложись… Кто знает, какая у них там программа. Вернется Коля, а ты родить успеешь, вот и хорошо будет… Завтра Майя Сергеевна приедет… Хочешь кусочек лимона? Нет? Ложись, ложись…
Как раз в этот же поздний час Ефросинья осторожно прокралась из избы на улицу и, поеживаясь, кутая зябнувшие плечи в большую шаль, отошла от крыльца, подняла глаза к небу, густо усеянному вызревшими к полночи звездами, тихо перекрестилась. Где-то там, как говорили, летел ее младшенький — Колька. Она глядела, верила и не верила, и какой-то туманящий голову и кружащий сердце ветер тек к ней в душу, и казалось ей, что какой-то литой и далекий звон охватывает все это звездное пространство вокруг, и он все нарастал и нарастал. «Кровь-то расшумелась в голове», — подумала она, что-то ей вспомнилось, что-то тягостное и далекое, и в сердце ей словно ударил невыносимо затухающий крик, долетевший к ней из неимоверных далей, и ноги сразу ослабли; она опустилась на колени, стала молиться звездам, небу, непонятному богу, и в нее мало-помалу снизошла тишина. «Вернется, вернется, — прошептала Ефросинья, — как же ему не вернуться… как же, молодой такой… вернется…» Она испуганно оглянулась на какой-то шорох и увидела рядом высокую, резкую фигуру Захара; он шагнул к ней и помог встать.
— Что, мать, не в себе, а? — спросил он, в свою очередь размашисто оглядывая небо. — Ничего… Всякое бывало, осилим и это, не помрем… У Николая башка хорошая, зря не должен пропасть… не пропадет…
ОН ЗАМОЛЧАЛ, ПРИСЛУШИВАЯСЬ К ПЕРВОМУ БОДРОМУ И ЗВОНКОМУ КРИКУ ПЕТУХА. ХОТЯ НИКОЛАЯ ДЕРЮГИНА УЖЕ НЕ БЫЛО, ПОТОМУ ЧТО ОН УЖЕ НАВСЕГДА СЛИЛСЯ С НЕИЗМЕРИМЫМИ ПРОСТРАНСТВАМИ КОСМОСА, НА ЗЕМЛЕ ЕЩЕ НИКТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЛ, ОКУТАННАЯ БОДРОЙ ВЕСЕННЕЙ ДЫМКОЙ, ЗЕМЛЯ ВСТРЕЧАЛА РАССВЕТ НОВОГО ДНЯ.
