Александр Кулешов - povest o sport kapitane
Спасибо, мистер Трентон, — сказал корреспондент, убирая диктофон.
Когда он покинул кабинет, Трентон вытер пот со лба: вот и брошен жребий. Теперь пути назад нет — он станет монополистом самбо. Про советского тренера он ничего не сказал. И правильно сделал: еще перехватят! Хорошо, что борьба самбо не входит в олимпийскую программу, а то с этим дурацким бойкотом можно погореть. Да, бойкот не вовремя, черт бы его побрал! У клуба Сан-Диегского университета имелись все шансы включить в американскую олимпийскую команду по борьбе по крайней мере двух ребят. Да еще каких! Любой из них — а при удаче и оба — мог надеяться на призовые места.
При одной мысли, что в университетском спортивном музее красовалась бы золотая олимпийская медаль, а из-за бойкота не видать ее, как своего затылка, он даже застонал. Но, с другой стороны, не плыть же против течения! Ладно, еще есть время.
Обедать Трентон отправился в ресторан для руководящих работников университета. Ресторан помещался на втором этаже небольшого особняка, выходившего окнами к океану.
Трентон прошел мимо почтительно склонившегося метрдотеля, расписался в книге, подошел к сверкавшему крахмальной скатертью столу, на котором возвышались подносы, тарелки, лежали вилки, ложки, ножи, а затем прошелся вдоль длинной стойки, выбирая блюда.
Ресторан работал по принципу самообслуживания. Отойдя со своим подносом от стойки, Трентон огляделся, ища место. Ему махали от разных столиков — он был популярен. Поколебавшись, Трентон подсел к величественному бородачу, влиятельному члену попечительского совета, профессору, читавшему одну-две лекции в месяц, чтобы иметь право считать себя просветителем молодежи. В свое время он занимал министерский пост и сохранил связи в столице. На этом, собственно, и зижделось его влияние. Кто знает, вдруг опять станет министром? В Штатах такое нередко бывало: министры и даже президенты становились университетскими деятелями— хоть тот же Эйзенхауэр — или, наоборот, профессора выскакивали в министры и советники.
— Добрый день, профессор, — приветствовал бородача Трентон. — Давно вас не видел.
— Добрый день, — прогрохотал тот. — Слышал, вы были в Европе. Что там делается, в Европе этой?
Несколько удивленный такой постановкой вопроса, Трентон ответил осторожно:
— Я ведь по своим спортивным делам ездил. Мы, спортсмены, знаете ли, далеки от мировых проблем. У нас свои заботы.
— Да? Вы так думаете, Трентон? Далеки? Так вот, могу вам сообщить великую тайну: в наше время нет дел далеких от мировых проблем. Все взаимосвязано, все переплетено. Какая сейчас главная мировая проблема? Выборы в нашей стране, а с ними связано множество дел, на первый взгляд не имеющих к ним никакого отношения. Олимпийские игры, например. Разве игры не спорт? Вот так. А вы говорите, ваши дела не имеют отношения к мировым проблемам. Смею вас заверить, имеют.
Оба помолчали, углубившись в еду.
— Не можем мы, дорогой Трентон, не бойкотировать Игры. Это наша обязанность. Тем более что успех бойкота несомненен. У нас и у него, — бородач многозначительно указал пальцем в потолок, — хватает неприятностей. Чем еще с Ираном кончится, неизвестно. А тут готовый успех: мы не поедем, никто не поедет — Игры лопнут как мыльный пузырь. И пожалуйте, он, — и бородач снова поднял палец вверх, — зарабатывает очко. А ему сейчас каждое очко важно. Что вы-то думаете по этому поводу? Вы же спортсмен — вам и слово, — бородач басисто рассмеялся.
Трентон не отвечал. Чего он пристал, этот надутый болван? Лезет не в свое дело! Занимался бы историей, политикой, отращивал бы свою дурацкую бороду, лишь бы не лез в спорт. Или он что-то знает? Что? Да уж если такие, как этот профессор, неудавшийся министр, суют свой нос в барьерный бег или комплексное плавание, тут что-то есть. И нетрудно догадаться, что именно — политика, вот что! Трентон всегда был далек от политики, и местной, и мировой. Он считал все это ерундой и пустой говорильней. Он стал понимать в политике, когда сообразил, что в конечном счете она служит в его стране бизнесу. О, это другое дело! Если политика приносит барыши, тогда надо к ней присмотреться. Но поскольку его бизнес не носил международного характера, он воспринимал все это умозрительно. Практически ведь его это не затрагивало. Сейчас он впервые столкнулся с тем, что политика непосредственно врезалась в его область, в спорт. Он был недостаточно подготовлен к этому. То есть понимал, конечно, что к чему, в общих чертах, но конкретных выгод или потерь, линии поведения еще не определил. Как, например, ответить на письмо олимпийского комитета? Поддержать бойкот? Но ведь спортсмены-то наверняка против, и популярности у них таким шагом не завоюешь. Да и русские могут рассердиться. И тогда шиш пришлют своего тренера. Высказаться против бойкота? Как на это посмотрят такие вот, как этот чертов профессор и его вашингтонские знакомые, президент университета, отцы города, олимпийский комитет?..
— Ну, что молчите, Трентон? Не знаете, какую позицию занять? — словно прочел его мысли бородач. А надо бы. Страусы, знаете ли, когда прятали голову в песок, иногда потом ее лишались. Ха-ха! — Он громко рассмеялся.
— Почему не знаю? — вяло промямлил Трентон. — За нас, спортсменов, не беспокойтесь. Мы займем правильную позицию.
— За спортсменов-то я как раз не беспокоюсь, Трентон, хотя, боюсь, они вряд ли поддержат бойкот. Не беспокоюсь потому, что на них наплевать. Они ведь стадо! Куда поведут, туда и пойдут. А не пойдут — заставят. А вот кто? Кто заставит? Вы! Вы — руководители. Поэтому надо, чтобы именно руководители заняли правильную позицию. Вашего уровня. А не на самом верху, а то скажут, что они всех заставили, руки всем выкручивают. Нет, важно, чтоб вы сами не хотели в Играх участвовать. Вы, так сказать, требуете у правительства бойкота, а не оно у вас. — Бородач помолчал, покопался в тарелке. — Так как же?
Трентон молчал. Дернул его черт сесть за столик к этому зануде! А с другой стороны, полезно знать его мнение. Он ведь зеркало — отражает мнение «тех». Тех, с кем нельзя не считаться. Но что сказать ему?
Однако, как всегда, судьба выручила Трентона и на этот раз. К их столику подошла компания молодых преподавателей, жаждавших узнать точку зрения метра на какую-то им одним понятную проблему. Шумно перебивая друг друга, они осадили профессора вопросами. Воспользовавшись этим, Трентон торопливо попрощался, даже не доев обеда, и спасся бегством.
Зайдя в бар, он наскоро проглотил чашку кофе и рюмку коньяка и поехал в «Трентон-клуб». Начиналась вторая, более важная, и, как он надеялся, более приятная, половина дня.
Теперь предстояло заняться настоящими делами — дорогой его сердцу «конюшней», а не всей этой, увы, необходимой, но столь надоевшей ему любительской университетской мурой.
Когда Трентон начал обход своего хозяйства, работа там была в самом разгаре. На всех этажах бетонного куба, во всех его залах шли занятия. Трентон зашел в зал, где занимались новички. Знакомая картина: стрижка овец.
Два десятка худосочных юношей и девиц раскрыв рот внимали объяснениям преподавателя-японца. Потом преподаватель с ассистентом продемонстрировали «ран-дори» — показательное выступление. Потрясенные, аж вспотевшие от восхищения неофиты затаив дыхание следили за каскадом приемов: бросками, подсечками, захватами. Переглядывались, качали головой. Неужели и они так смогут когда-нибудь?
«Не сможете, болваны, — подумал. Трентон, — никогда. Эти инструкторы двадцать лет тренируются по пять-шесть часов в день, соблюдают жесточайший режим, перекачивают за день тонны железа, пробегают многие километры. А вы, жалкие кретины? Вы просыпаетесь в полдень, а ложитесь под утро. Пьете, курите, жрете до упаду. Но хотите одним ударом раскидать десять нападающих, за два десятка занятий стать суперменами. Ослы!»
Но полезные ослы. Сколько их прошло через знаменитую «Школу неуязвимых» «Трентон-клуба»! И сколько тысяч долларов, да нет, сотен тысяч оставили они в его кассах! И с какой гордостью демонстрируют маленький значок, изображающий красный, коричневый пояса, значок, выдаваемый вместе с дипломом по окончании занятий!
Околпачивание легковерных, мечтающих без особых затрат сил и времени овладеть «тайнами» неуязвимости, всевозможными секретными приемами джиу-джитсу и каратэ, было одной из доходных статей «Трентон-клуба», но не главной.
Он прошел еще несколько залов. Вот здесь шла серьезная работа. В одном — огромном, светлом, где возвышались три ринга, — тренировались боксеры, почти все чернокожие. Слышались дробный звук груш, глухие удары о мешок, щелканье скакалок, короткие негромкие команды тренеров. Спортсмены были в непрерывном движении: одни вели «бой с тенью» перед зеркалом, другие— спарринг, третьи занимались с гантелями, штангами, на снарядах,
