Александр Кулешов - povest o sport kapitane
Обзор книги Александр Кулешов - povest o sport kapitane
Александр Кулешов
Повесть о спортивном капитане
Глава I. Эхо далеких лет
Вой сирены был неистов и пронзителен.
Он, словно штопор, впивался в мозг. Леденил сознание. Он не давал думать, дышать, двигаться. Он заглушал грохот разрывов, крики людей, рев моторов.
Он значил, что к артиллерийскому и минометному обстрелам сейчас прибавится еще и воздушная бомбардировка, что на смену жуткому вою сирены придет еще более жуткий, сверлящий, нарастающий звук летящих с неба бомб.
… Монастырский выскочил из блиндажа, где казалось тепло и уютно, где царила иллюзия безопасности и надежности, и, утопая в размокшей, чавкающей земле, натыкаясь в темноте на обломки, плюхаясь в лужи, побежал к батарее.
Они стояли в городе. Вернее, в том, что от него осталось. «Тем» были улицы, заваленные руинами домов, холмы битого кирпича, могильные холмы над засыпанными под ними людьми. Кое-где нелепо торчали голые черные стволы лип, некогда стройными рядами окаймлявших улицы. Обгорелые остовы трамваев, грузовиков, неподвижно застыли на перекрестках…
Ничего не осталось от этого городка. И только они — зенитчики, охранявшие зарывшийся в глубокие каменные подвалы штаб да разные тыловые службы, госпитали — теперь населяли город, ожидая очередного приказа о наступлении.
Фронт проходил совсем близко. Не то что мины или снаряды — порой и пули долетали сюда.
Монастырский пробрался наконец к своему орудию. Подбежали остальные бойцы расчета. Заняли места. В ночном небе рокотали моторы. Этот рокот слышался отовсюду. Казалось, со всех сторон слетались к городу тучи самолетов, чтобы, зависнув над ним, низвергнуть тысячи и тысячи воющих бомб. Разумеется, так только казалось. Было ясно, что войне подходит конец. Немцы сопротивлялись из последних сил.
Наша авиация господствовала в воздухе. И все же иногда несколько бомбардировщиков с черными крестами на крыльях возникали из небытия и бомбили город, выла сирена и старший лейтенант Монастырский, чертыхаясь, бежал на батарею и напряженно вглядывался в темное небо. Глаза слезились, болели от ветра, от дыма, от недосыпания. Прожекторы бороздили небо. Зенитчики открывали огонь. Бухали разрывы авиабомб. Потом наступал отбой и старший лейтенант возвращался в блиндаж досыпать.
Да, войне подходил конец, и у Монастырского были все шансы дожить до победного дня. Впрочем, он об этом не думал. Наши солдаты и в конце войны воевали так же самоотверженно, так же смело, как и тогда, когда она лишь началась. А умирать не хочется никогда: ни тогда, когда враг наступает, ни тогда, когда он повержен и вот-вот выбросит белый флаг. Но и в эти последние минуты идет бой и кто-то, быть может без царапины прошедший четыре года по полям сражений, находит свою смерть.
На то и война. Ни один советский солдат из миллионов не погиб на ней зря. Ни один.
Монастырский начал войну не в артиллерии. Могучий восемнадцатилетний парень, перворазрядник по борьбе самбо, студент-первокурсник института физической культуры, комсомолец, он с товарищами отправился в военкомат, в райком комсомола, в деканат. Шумели, хлопотали, требовали и в конце концов после недолгого обучения были переброшены в тыл врага.
На всю жизнь запомнил Монастырский свой первый бой. Это был странный бой — бесшумный, длившийся секунды, в котором участвовали лишь два человека.
Задание казалось простым: разведчикам надлежало проникнуть в небольшой домик, занятый сельской полицией, и похитить там бланки аусвайсов — пропусков. Закавыка состояла в том, что это следовало сделать незаметно. Если б стало известно, что. бланки похищены, — грош цена всей операции: их бы просто заменили другими.
Ночью в домике бодрствовал один полицай да обычно еще двое-трое отсыпались после дежурства, опасаясь в темную пору идти домой.
В группе насчитывалось шесть человек: трое партизан да трое разведчиков, прибывших с Большой земли. Старший из партизан, которому на вид — борода, усы — можно было дать лет пятьдесят, но которому в действительности не было и тридцати, долго и подробно излагал план операции — отвлекающая стрельба, выдавленная рама, перепиленный замок кладовой и разные другие хитрые меры. Закончив объяснять, он обвел всех взглядом и спросил:
— Ну как?
— По-моему, никуда не годится, — заметил Монастырский.
Он и в институте (и даже в школе) отличался самостоятельностью суждений, часто приносившей ему осложнения в жизни. Он не был старшим в группе. Старшего вообще среди разведчиков не было: при переходе линии фронта они заблудились, потеряли друг друга, и вот трое пробились к партизанам в ожидании инструкций, которые уже неделю безуспешно запрашивал по радио командир партизанского отряда. Но не сидеть же сложа руки! Их и включили в операцию по похищению аусвайсов.
— Почему? — спросил молодой бородач. Он был уязвлен.
— А зачем все эти сложности?
— Чтоб немцы не догадались, что бланки у них сперли, дурья башка.
— А может, они у них пересчитаны, бланки те, — нерешительно заметил кто-то. — Украдем — пересчитают и поймут.
Бородач молчал озадаченный.
— Что же предлагаешь? — спросил он Монастырского. В голосе его слышался вызов.
— Я вот что предлагаю, — решительно заявил Монастырский и, чтоб придать своим словам большую внушительность, встал. — Врываемся. Уничтожаем полицаев. Берем бланки. А потом все поджигаем. Мол, налет партизан на полицейскую управу. Месть предателям. Все сгорело, включая бланки.
Некоторое время все молчали, потом бородач широко улыбнулся, обнажив ослепительный ряд ровных, крепких зубов, и сказал с восхищением:
— Здорово! Молодец!
Много позже командир взвода разведчиков, многоопытный ас разведки лейтенант Монастырский, улыбался, вспоминая эту сцену, свой «гениальный» план и наивное восхищение товарищей, да и тот бородач, которого он больше не встречал, если остался жив, посмеялся бы над своим тогдашним восторгом. Но ведь это были первые шаги, и самые элементарные позже операции в то время казались удивительно смелыми и хитроумными.
История войн и тайных операций, бесспорно, свидетельствует о том, что внезапные атаки надо осуществлять на рассвете, когда часовых клонит ко сну. Группа подобралась к дому в середине большого села в тот час, когда по сырым низинам стелется белый, ватный туман, а на небе начинают гаснуть звезды.
План был таков. Монастырский, который благодаря своей силе легко мог гнуть подковы (в институте, в том числе он сам, были твердо в этом убеждены, хотя он ни разу ни одной подковы не согнул, да и вообще — городской житель — видел подковы разве что у ломовых лошадей), неслышно подкравшись, вышибает плечом дверь и ликвидирует охранника, который наверняка спит. Ворвавшиеся вслед за ним остальные члены группы уничтожают других полицаев, грузят в припасенные мешки бланки, печати, документы и поджигают дом. Обязанности заранее распределены — кто стреляет, кто похищает, кто поджигает.
Но все обернулось не так, как было задумано. В ту ночь кроме одного полицая в управе никого не было. Приятная неожиданность. Была и неприятная — он не спал.
И когда, разогнавшись, Монастырский всем весом своего могучего тела ударил в дверь и та с треском разлетелась, а он едва устоял на ногах, то увидел в метре перед собой полицая. Тот смотрел на него внимательно и настороженно, без всякого страха, сжимая в руке «вальтер». И рука эта не дрожала.
Когда смерть смотрит на тебя своим беспощадным взглядом первый раз в жизни, а тебе восемнадцать лет, возраст, в котором нельзя представить себе, что когда-нибудь умрешь, растеряться простительно. Простительно промедлить, испугаться, отшатнуться, закрыть лицо руками, зажмуриться. Смерть редко кто встречает глядя ей прямо в глаза.
И будь Монастырский просто смелым, отчаянным парнем, будь даже обученным солдатом, возможно, он и промедлил бы.
Но он был спортсменом, отличным, опытным, несмотря на молодость. И, между прочим, спортсменом-самбистом. Поэтому все, что он проделал, он проделал автоматически, не думая. Его нога в молниеносном движении выбила пистолет из руки полицая, а в следующую секунду он уже взял того на прием, прижал к земле, рванул голову на себя. Хрустнули позвонки…
Подоспели ребята. Обежав помещение и убедившись, что никого, кроме того единственного полицая, нет, они торопливо открыли шкафы, побросали в мешок документы, полили из принесенной фляги керосин и подожгли дом.
Когда, выбежав из полыхавшего дома, они углубились в лес, по небу уже разливались золотые краски ранней зари.
Сначала радостно и возбужденно обсуждали успешную операцию.
— Ну что, брат, — оживленно вопрошал бородач Монастырского, — дрых небось полицай? Ты его небось прямо из временного сна в вечный отправил! Он весело захохотал, довольный нехитрым каламбуром. — Заснул полицай на часок, а оказалось навечно!
