Константин Ваншенкин - В мое время
Немало и книг ныне здравствующих авторов. Вот одна из них. На ней начертано: “В знак солдатской нашей человеку чьи песни стали нам а также взгляды и чем дальше тем надежней потому что любовь она на деле да еще талант не стареющий, вот!” На все про все одна запятая и одни восклицательный знак. Но дело, понятно, не в этом. Неужели даритель был настолько неконтролируемо пьян? На него не похоже. Нет, это откровенная, весьма тщательная имитация. Автор в меру возможностей изображает сильно нетрезвого, не сильно грамотного, но исключительно доброжелательного старого друга. Подпись гласит: Д. Гранин. 90.
Коктебельское остроумие
М. Светлов, проходя мимо женского пляжа:
– Тела давно минувших дней…
М. Дудин – мимо мужского:
– Им под тентом хорошо…
Новая страна
Совершенно новая страна со старыми названиями – городов, улиц и площадей (после почти повсеместного обратного переименования).
Мы неожиданно оказались ее жителями.
Часть 4 (2009)
***
Чем отличается казарма от Храма? В казарме все находятся вместе, а в Храме каждый наедине с Богом.
***
Известная актриса (но не настолько, чтобы я запомнил ее имя), выступая в передаче Малахова, прокричала: “Я глубоко верующий человек!..”. Это неприлично. Верующий не должен выставляться, быть нескромным, поучать других. Но, к сожалению, кажущаяся близость к Богу слишком возвышает некоторых в собственных глазах. Отсюда – искаженная самооценка.
Сейчас появилась категория верующих, подозревающих или обвиняющих других верующих в недостаточном веровании. Как-то даже неловко.
***
В.И. Даль в своем словаре поддерживает и разъясняет большинство слов при помощи “крылатых выражений”, – пословиц и поговорок. Так, статью “Нищета” он иллюстрирует такой пословицей: “И церкви не строй, а сиротство прикрой, да нищету пристрой”. Речь здесь, понятно, идет не вообще о строительстве, а об очередности.
***
Исключение Пастернака из Союза советских писателей напоминает отлучение Толстого от Русской православной церкви. Только Толстого так и не восстановили.
***
Партийная принадлежность. Некоторые сегодняшние самодовольные всезнайки высокомерно полагают, что в КПСС, а ранее в ВКП(б), вступали только для карьеры. Было, разумеется, и такое. Но я знаю множество замечательных людей, оказавшихся “в рядах”. К примеру, В. Гроссман, В. Некрасов, Б. Окуджава, Б. Слуцкий, В. Тендряков и другие не самые любимцы власти. Или вот Твардовский. Если бы не его “членство”, эта кандидатура даже не рассматривалась бы на должность главного редактора “Нового мира”. И многого не было бы, в том числе и Солженицына. К слову, дочь Твардовского Валя рассказала мне когда-то, что в молодости попросила у отца совета – как реагировать на настойчивые предложения парткома вступить ей в партию. Он ответил: “Это в нашей стране вид на жительство…”. Он умел сказать. Да и у меня и некоторых моих друзей было ощущение, как у жениха, которому “по-хорошему” говорят братья невесты: “Женись, а то хуже будет”.
***
В Союзе писателей существовали так называемые первичные парторганизации – по жанрам. Писательский клуб (впоследствии ЦДЛ) умещался в старом олсуфьевском особняке, нового здания долго еще не было. Стихотворцы заседали обычно в верхней гостиной (в так называемой восьмой комнате). Очень длинный зеленый стол, неработающий камин с женской мраморной головкой сверху, а с другого торца – президиум: председатель секции С.П. Щипачев и секретарь партбюро Я.А. Хелемский. Яшу Хелемского выбирали на эту должность охотно, он, правда, слабо отбивался. Место ведь хлопотное: персональные дела – то жена с жалобой на загулявшего супруга, то протокол из милиции об очередном дебоше. А Яша отзывчивый, мягкий, страшно добросовестный.
Комната набита битком – сидят в несколько рядов вдоль стола и еще на подоконниках. Но не все посещают собрания аккуратно, тот же Твардовский редко показывался – и ничего. А вот Исаковский человек дисциплинированный, обязательный, всегда на месте.
Заседали обычно долго, говорунов полно.
Как-то поступила председателю записка. Щипачев развернул, взялся за очки, а Хелемский невольно, автоматически, уже прочел, благо, почерк крупный. Это был стишок:
Дорогой мой Степа,
Я хочу уйти!
Заболела ж<…>,
Мать ее ети.
М. Исаковский
Щипачев зарделся, как красна девица (былых времен). Подождал окончания очередного выступления и сказал сухо: – Товарищи, Михаил Васильевич плохо себя чувствует и просит его отпустить. Какие будут мнения?..
Собрание загудело: – Уважить.
Это одно из главных партийных словечек. Просит человек освободить его от какого-либо занятия, нагрузки, ссылается на обстоятельства. Собрание нестройно: – Уважить…
Или, наоборот, хочет иной куда-то попасть, продвинуться, а собрание будто не понимает, валяет дурака: – Уважить, – и голосует против.
***
Я написал в предисловии к одному из бесчисленных переизданий незабываемой книги В. Некрасова “В окопах Сталинграда”: “Нет, он не был “туристом с тросточкой”, как в угоду невежественному правителю обозвал его бессовестный журналист”.
Сей журналист (Мэлор Стуруа) продолжает восхвалять Аджубея, подчеркивая, как много тот сделал для “Известий”. Ну что ж, возможности были. Но ведь Аджубей воспитал в себе, еще в “Комсомолке”, безжалостное, жестокое презрение к человеку, особенно что-то собой представляющему (клеветнические фельетоны “Звезда на Волге” – о М. Бернесе, уже упомянутый о Некрасове и еще другие). Любопытно, что в положение этих униженных персонажей (они-то в действительности были замечательными людьми, я хорошо знал их обоих) попал в результате сам Аджубей. Он смог вполне прочувствовать это на собственной шкуре.
***
Премии имени Булгакова, Платонова и некоторых других замечательных писателей совершенно ничего не значат в литературном обиходе, ибо непонятно, кем они учреждены, кому и за что присуждаются. Просто эти имена были незаконно захвачены для премий, как многие предприятия, здания, месторождения.
Примерно то же самое – эпидемия академий.
***
Из записных книжек Инны Гофф. “Ялта. Конец апреля – май 69.
…Читали в рукописи роман Рыбакова, – я сказала, что можно издавать такую серию, как “Б-ка приключений”, – “Дети Арбата”. Булат читает о Павле I, хочет писать о декабристах. Аксенов пишет для отрочества по договору с “Костром” какую-то фантастику про советского мальчика – “супермена”, дельфина (он сказал: “Мальчик даже способен улавливать ультразвук ухом”). Еще он сказал, что хотел бы написать такую фантастику, где Крым будет не полуостров, а остров, вроде революционной Кубы, и как будто Врангеля выбить не удалось (“Изменить одну географическую подробность – и все”, – добавил он)”.
Вася, как известно, именно изменил эту подробность, и появился “Остров Крым” – одна из лучших его книг.
А существует еще такая подробность. В 1999 г. питерский писатель С.С. Тхоржевский любезно прислал мне только что вышедшую книгу его дяди Ивана Тхоржевского “Последний Петербург. Воспоминания камергера”. Тот был поэтом, переводчиком Омара Хайяма и французских лириков.
Его принято считать автором стихов:
Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить!
Он был вообще незаурядной личностью, заметным государственным чиновником, блестящим помощником Столыпина, Витте, Кривошеина. После революции эмигрировал в Париж, с трудом, тайно, через финскую границу перебралась и семья. Но тут, в 1920 году, ему предложили стать управляющим делами “белого” правительства Крыма, где председателем был Кривошеин, назначенный Врангелем. Тхоржевский кинулся, добрался туда через Константинополь. Однако было уже поздно, дни Врангеля сочтены. На последнем совещании речь шла уже об эвакуации белых частей из Крыма.
В книге сказано: “Иван Тхоржевский был одним из участников этого совещания. Вероятно, не одного его удручала бесплодность прошедших дебатов. Он сочинил тогда – не для печати – язвительное и горькое стихотворение “Крымский съезд” (“Явились, много острого сбрехнули языком, но Крым из полуострова не стал материком”. Остальные стихотворные строки – в том же духе).
То есть не стал островом! Когда появился “Остров Крым”, мы, естественно, не знали этих строчек. Но знал ли их Вася? Они ли послужили первым толчком? Сколько раз я хотел спросить у него, но то он жил в Америке, то было все как-то недосуг – ладно, успеется. А теперь…
***
Вскоре после войны и скорострельной серии постановлений ЦК о культуре появился ряд новых лауреатов Сталинских премий со своими опусами, удручающими крайней слабостью во всех смыслах. В их числе энергичный бритоголовый Николай Грибачев, автор поэм “Колхоз “Большевик”” и “Весна в “Победе””, премированных подряд, одна за другою. Его сразу же ввели в состав Секретариата СП СССР, он стал хмуро и неприязненно выступать с речами и обзорами.
