Марианна Грубер - В Замок
— Фрида! — Варнава засмеялся. — Она говорит, я плохой посыльный. По всей Деревне разнесла. Давно ли ты стал слушать ее болтовню?
— А раньше не слушал?
— По-моему, ты вообще никого не слушал, — ответил Варнава задумчиво, — но мне не подобает судить об этом. Да я и не знаю наверняка. Ну, так что ты решил? — спросил он. — Хочешь, зайду за тобой попозже, или, — пожалуйста, могу проводить до нашего дома. Идти далековато, а если, как ты говоришь, ты все забыл, то, наверное, и дорогу сам найти не сумеешь.
К. подумал о предстоящих пустых, ничем не занятых часах. Можно вернуться на постоялый двор и отдохнуть в комнате наверху, если, конечно, его туда пустят. На постоялом дворе, наверное, сидят помощники, и хозяева тоже там, да еще крестьяне, которые опять начнут пялить на него глаза, да еще Фрида с ее нелепыми претензиями к нему, если он правильно все понял. А потом? Можно, конечно, поесть и поспать, но нельзя же все время только есть да спать.
— Пошли, — решил он, и Варнава согласился, облегченно вздохнув.
— Тогда, в первый раз, я чуть не всю дорогу тащил тебя. Ты был до смерти усталым. Но и сейчас ты выглядишь, пожалуй, ненамного лучше. — Он взял К. под руку и размашисто зашагал вперед, таща К. за собой. К., принявший решение скорее от скуки, а не потому, что действительно ждал чего-то от посещения этого семейства, безвольно поплелся за Варнавой. Этот парень — посыльный, вот и пускай ведет. Посыльные знают дороги, которыми ходят, и даже если в каком-то другом отношении им не стоит доверять, то по части путей и дорог на них можно положиться со спокойной душой.
Они шли по главной дороге, которая петляла, то поднимаясь в гору, то сбегая под уклон, потом свернули с нее, и как раз когда К. хотел остановиться и перевести дух перед настоящей долгой дорогой, Варнава неожиданно сказал:
— Пришли. — Он толкнул дверь приземистого дома и что-то крикнул, слов К. не разобрал. На пороге появилась девушка. Должно быть, Ольга, подумал К., вспомнив сцену своего пробуждения под грязным тряпьем и меховыми шкурами. Она сказала:
— A-а, господин землемер, потерявший свою память! Или все-таки его двойник? — Ее слова прозвучали слегка насмешливо, но в то же время чувствовалось, что она растеряна и не знает, как держаться с К. Видимо, она хотела намекнуть на то, что неплохо осведомлена относительно его дел.
К. заглянул в большую темную горницу, освещенную лишь тусклым светом, сочившимся в окно. Он снял шапку, кивнул в знак приветствия и сказал:
— Я не единственный, кто потерял свои воспоминания. Мне кажется, это можно сказать обо всей Деревне, по крайней мере о многих ее жителях. Дело в том, что многие люди перечисляли все места, где я был во время моего пребывания в Деревне, однако никто не мог сообщить, что же все-таки произошло после того, как я оставил место школьного сторожа, каким образом я лишился узелка с вещами и всех наличных денег и как я оказался в том злосчастном положении, в каком меня нашли. И совершенно не ясно, является ли К., который стоит здесь перед вами, тем человеком, которого помнят деревенские.
— Так ты это хочешь узнать? — спросил Варнава, уже собравшийся проводить К. в потемках туда, где он мог бы сесть. — Ты ошибся адресом. Ольга, конечно, может рассказать, как ты приходил сюда, и о разговорах, которые вы с ней вели, но на большее не рассчитывай. Она не скажет тебе, кто ты такой.
— Ну что ты болтаешь! — Ольга, улыбаясь, подошла ближе. — Человек больше своих воспоминаний, а кто он такой, всякий легко может узнать, поговорив с другими людьми. Они, правда, не скажут ему, кто он, но он сможет понять это из разговоров, если те, с кем он будет разговаривать, проявят терпение и понимание. Разве сам ты, Варнава, не знаешь, что ты — наш добрый брат, лишь благодаря тому, что мы тебя так называем, и что ты сын — потому что так зовут тебя отец и мать; в глазах Амалии ты человек, не склонный к глубоким размышлениям, а для меня ты тот, от кого иногда пахнет Замком, иногда снегом, и еще ты, Варнава, тот, кто привел в наш дом К.
От ее слов К. весь сжался.
— Значит, человек, — тот, кого в нем видят другие? Я — землемер, потому что так меня называют в этой Деревне, я — Йозеф, потому что так меня звали дома, и если кто-то утверждает, что я пропащий, значит, я и есть пропащий?
— Ты — землемер, потому что Замок признал тебя таковым, и значит, никакой ты не пропащий, потому что тот, кого признал Замок, не пропадет. — Приветливость Ольги внезапно исчезла, сменившись печалью. — А мы вот — пропащие, потому что в Замке о нас забыли.
— Надо напомнить о вас Замку, — предложил К.
— Нет, ты и впрямь ничего не помнишь. — Ольга вздохнула, в точности как раньше Фрида. — Воспоминаний-то мы и должны больше всего бояться. Только из-за воспоминаний становится необходимым забвение. — Она помолчала. — Ах, К., я так много рассказывала тебе о нас, о наших горестях, о нашем проступке... Так много, не хочется все это опять повторять. Амалия — это имя тебе тоже ничего не говорит? Моя гордая сестра.
К. ответил отрицательно.
— Можно, я сяду? — спросил он.
— Извини! — Варнава подскочил к столу и пододвинул К. кресло. — Прошу! — он взмахнул рукой, приглашая К. сесть, однако тон его говорил другое: «Ты же не собираешься остаться здесь надолго».
К. посмотрел на него задумчиво:
— Варнава, что за игра здесь происходит?
— Игра?
— Ты пригласил меня. Я спросил, может быть, тебя больше устроит, если я не приду. Ты сказал, нет. В то же время ты ответил отрицательно и на мой вопрос, надо ли мне сюда приходить. А теперь что? Я пришел, но тебе хочется, чтобы я как можно скорей покинул твой дом.
— Поступай как тебе угодно, — ответил Варнава, не глядя на К. Он крутил пуговицу на своей куртке, которую расстегнул, однако не снял.
— Ты же оторвешь пуговицу, — бесцеремонно заметил К.
Ольга смущенно засмеялась:
— Вообще-то нервным нашего братца не назовешь!
— Он только из-за меня нервничает, да и ты тоже, — сказал К.
— Раз уж ты сам заметил... Скажи, чего ты хочешь, а потом уходи. — Варнава повернулся спиной к К., подошел к буфету и стал что-то на нем переставлять. — Если тебе угодно приходить сюда, мы должны тебя принимать. Выбора у нас нет.
— Ты же сам сказал, мы были почти друзьями!
— Забудь об этом.
— Но как же... — вмешалась было Ольга.
— Да, как же так? — подхватил К. — Разве это не странно?
— Что тут странного? — Ольга смотрела на него своими детскими глазами, в которых открывалась ее беззащитность. Достаточно лишь руку протянуть, да, может, и этого не надо, — просто кивнуть, и она наконец все ему расскажет, правда, расскажет не так, как он предполагал раньше. Не словами. Слова... это как раз его задача: найти слова, назвать все своими именами, что бы это ни было, все прояснить, понять и, поняв, не погибнуть.
— Ты — как темный ангел, — вдруг сказала Ольга. — Когда ты явился к нам, ты не был даже загадочным незнакомцем, ты просто оказался тут чужим, и, может быть, в Деревне с тобой плохо обошлись. Что поделаешь, такие в Деревне люди. Я, конечно, знаю только эту Деревню, но, думаю, люди везде одинаковы.
— Конечно, — согласился К. — Если знаешь что-то одно, то и все остальное знаешь.
— Ну да. Чем больше мы тебя узнаем, тем больше ты нам задаешь загадок.
— Расскажи! — попросил К. — Чем больше ты меня узнаешь... Расскажи, как ты со мной познакомилась. А я запишу. Когда слова записаны, они становятся более значительными. И уже не приходится верить болтовне, ведь когда идет разговор, в любой момент можно заявить, что ты имел в виду что-то совсем другое. Написанные слова имеют силу доказательств.
— А вот это что-то новое! — раздался чей-то голос. В дверях смежной комнаты стояла Амалия. Высокая девушка с бледным лицом.
К. встал и поклонился.
— Я Йозеф К. Мне сказали, что мы с вами уже встречались, но я этого не помню, вернее, вспоминаю об этом очень смутно. Когда меня обнаружили лежащим под тяжелой грудой тряпья, вы, то есть ты, — поправился он, — ты, кажется, была при этом.
Амалия смерила К. холодным взглядом.
— До сих пор ты говорил, что хочешь восстановить пропавшие воспоминания, но не упоминал о том, что собираешься что-то записывать.
— Я не хотел об этом говорить. Вначале у меня, пожалуй, и не было такого намерения, но теперь я хочу записать все, что мне рассказывают, иначе потом может оказаться, что на самом деле говорилось что-то другое.
— Крестьяне не умеют читать, — возразила Амалия. — А если б умели, не стали бы. А если бы даже стали, то все равно ничего не изменилось бы в том, из-за чего ты так страдаешь: что слова могут означать то одно, то другое.
— Но слова Замка всегда однозначны, — сказала Ольга. — разве нет?
Амалия с досадой отмахнулась, не ответив на замечание сестры.
— Значение слов изменяется даже из-за почерка. Иначе на что были бы нужны ученые? А так они сидят и ломают себе головы, уж они-то были бы счастливы, если бы нашелся кто-то, например, вставший из могилы мертвец, и поговорил с ними, тогда бы они разобрались и поняли — что же это было когда-то написано и что на самом деле имелось в виду. Ну и как же ты думаешь написать о том, что существует помимо слов: вздох и улыбку, опущенные глаза? Напишешь: «Она вздохнула». Ну и что? «Она улыбнулась». И все, что ли? Дальше-то что? Как описать словами стеснение сердца, что предшествует вздоху, и преграду горя и безнадежности, которую одолевает вздох, рвущийся из груди? А как передать тот озаряющий все лицо внутренний свет, что является предвестником улыбки?
