Екатерина Репина - Те самые люди, февраль и кофеин
— Когда меня спрашивают про музыку — я дико глупею! Мой дядя водил меня в музыкальную школу, и у меня с тех пор аллергия на музыку. Кто не знает об этом и подходит ко мне с вопросом «Не знаете, что это за песня такая?» — тот получает по полной. Меня выворачивает от терминов типа «популярные европейские электро-ритмы с жесткими мелодиями и волнующим текстом». И не надо мне говорить про «завораживающий, сильный голос в сочетании с мелодичными и взрывными песнями, который возвращает к корням ритм-энд-блюза». Мой дядя с ума меня свел этими своими популярными песнями и хитами, которые стали фаворитами. Каким бы он ни был поразительным исполнителем с голосом редкого качества, каким бы пронзительным выражением и ощущением пронзительной хрупкости ни обладал — мне все равно. И не надо мне напоминать про его «ангелов, которые играют с его сердцем»…
— Ах! Это ваш дядя написал «ангелов»?
Лени стал красным. Он медленно повернулся в сторону Тессы и закричал:
— Да! И что с того?!
Вообще-то Лени А. Стюарт был негодяем. То ли слава дяди сделала его таким, то ли влияние улицы — теперь сложно установить. Важно то, что на момент встречи с Мэддоксом, а затем — с Тэссой — он считался большим негодяем города Ливерпуля.
— Ну, песня-то — хорошая, — пояснила Тэсса. — Где же Мэддокс?
— На третьей от входа скамейке вот этого вот парка.
Когда Тэсса побежала к воротам, Лени окликнул ее:
— Эй, послушай, а с чего ты взяла, что мы знаем про твоего друга?
— Песня про ангелов помогла! Скажите вашему дяде, что песня получилась изумительная.
— Я с ним не общаюсь.
Тэсса остановилась. Ей стало жаль Лени, его дядю, всех людей, Мэддокса и себя. Вспомнились слова Дианы о том, что судьба группы складывалась трагично, но судьба ее фанатов — удачно.
— Вы стащили у Мэддокса шапку и перчатки. Я сразу узнала их, издалека…
…Мэддокс сидел на скамейке, обхватив голову руками. Его уши и кисти обеих рук были красными от мороза. Тэсса обняла его и сказала:
— Все! Едем домой. Как раз успеваем к обеду … к ужину с родителями.
Мэддокс был только рад этому известию.
№ 16. Не война
Лени А. Стюарт был негодяем. То ли слава дяди сделала его таким, то ли влияние улицы — теперь сложно установить. Важно то, что на момент встречи с Мэддоксом, а затем с Тэссой он считался большим негодяем города Ливерпуля — разумеется, в пределах современного законодательства.
В последнее время много говорилось о жестокости английских фанатов, но на самом деле жестокость осталась в прошлом. Теперь же не так просто стало отдубасить кого-то во время или после матча. Все из-за камер, полиции, прочих любопытных и неравнодушных.
Тем ценнее тот факт, что Лени — вопреки обстоятельствам — считался футбольным негодяем. Борьба возле стадиона за имя и честь любимой команды были для него делом всей жизни, тем самым призванием, которое родители пытались пробудить в нем с помощью музыки.
Отец радовался внешнему сходству Лени с дядей — солистом популярной британской группы. Лени водили в музыкальную школу, к нему домой приходили репетиторы по вокалу. Но усилия были растрачены впустую.
Музыка привела Лени не на сцену, а на стадион — в качестве болельщика и защитника любимой команды. При чем здесь музыка? Ну, как же без нее!
Именно музыка направления ска соткала культуру бритоголовых парней из рабочих пригородов, готовых побить любого, кто не поддерживал местную футбольную команду. В каждом городе была своя команда. Для Лени, выросшего в Ливерпуле, такой командой был «Ливерпуль».
Британским подросткам не хватало войны. И они придумали свою — футбольную и музыкальную. То есть такую, где не было политики и непонятных терминов. Суть такой войны была ясна. И, к тому же, убытки от нее были незначительны, а жертвы — минимальны. Война футбольных фанатов против других футбольных фанатов, против фанатов других музыкальных направлений (кроме тех, что относились к музыкальной субкультуре скинхедов) помогала им жить в свое удовольствие и называть себя «патриотами».
Благие намерения всегда были обречены. Ветераны Второй Мировой войны мечтали о счастливой, спокойной жизни своих детей. А их внуки, наслушавшись рассказов о героической обороне Лондона и прожорливости сбрасываемых бомб, рвались защищать родину, что бы эти слова ни означали. Они искали не мир, но — справедливость. Были готовы восстановить ее с помощью кулаков и палок.
Лени А. Стюарт был негодяем по собственному желанию.
Он был талантливым негодяем, равно как и его дядя был талантливым музыкантом. И не его вина, что настоящей войны не было.
Вообще, его поколение в целом не было виновато в том, что жило просто, без страданий и больших лишений, мирно и без подвигов. Ну — нет войны! Что поделать?
Зато гордость за любимый футбольный клуб была даже больше, чем следовало бы. Гордость заменяла многие прочие чувства: жалость, сострадание и зависть. А также мешала любить. Лени, кстати, она очень сильно мешала любить.
В доме напротив жила девочка Ульма Хаутингс, жила в типичной буржуазной семье. Вот и вся история любви.
В девяностые годы музыка ска уступила первые места национального рейтинга, но не стала менее привлекательной для подростков. Особенно для тех, кто видел в музыке ска протест против распространения современной поп-музыки, против буржуазных развлечений «среднего класса» Британии.
Фолк-рок, исполняемый дядей Лени, также относился к буржуазной музыке. Семья Ульмы Хаутингс была типичной «среднеклассовой» семьей.
Лени не мог предать друзей. А они возненавидели все то, что ему нравилось. Ему действительно нравилась Ульма, а музыка дяди вызывала восторг. Но друзья…
Негодяем он стал из-за невозможности любить.
…Лени родился в то время, когда в Великобритании появилась вторая волна музыкального направления ска. Новые группы постепенно смещали исполнителей фолк-рока. Менялась система ценностей. Стало модным не участвовать в жизни общества, а устраняться от будней с помощью музыки.
Когда Лени впервые увидел девочку из дома напротив, он помахал ей рукой.
Вторая волна ска брала пример с музыки регги. Лени тайком от родителей слушал композиции Боба Марли, которые приносили мальчишки из соседнего двора.
Девочка из дома напротив улыбнулась ему.
Потом началась учеба. Девочка посещала частную школу, Лени — государственную. Его родители расплачивались за музыкальную школу с трудом… А при чем тут дядя? У того была своя семья и свои траты.
Девочку звали Ульма. Она была наполовину немкой. Лени общался с ней через забор. Он не решался зайти во двор ее дома. Через забор общалось не хуже.
Ульма показывала картины, которые срисовывала из книжки сказок Беатрикс Поттер, которая, как известно, была и писателем, и художником.
Лени не читал такую книжку, но почему-то верил Ульме, что Беатрикс Поттер была «лучшей изображательницей на свете». Он узнал о кролике Питере и его братьях — Флопси, Мопси и Ватном Хвостике. Уютный домик персонажей сказки манил под свою крышу.
Первой мечтой Лени была такая: поселиться в красочном доме вместе с Ульмой и четырьмя кроликами. Да, еще не забыть бы маму — маму кроликов, миссис Крольчиху. И зажить без забот.
Тем временем панк-рок наполнял музыку ска агрессией. Исчезло этническое очарование ска. В Британию ежедневно прибывали иностранцы, занимали рабочие места британцев и вызывали безработицу в стране. Что-то случилось. Музыка, приплывшая сюда с Ямайки, первоначально исполняемая темнокожими людьми, стала наполняться расистскими убеждениями.
Исполнители ска носили такую одежду, которая пришлась по вкусу бритоголовым нацистам. Так люди, мечтавшие уравнять все расы, лишить людей национальных предрассудков, стали причастны к пропаганде фашизма.
Потом они смогут разрешить расовые противоречия внутри страны — призовут к миру многонациональную Британию. Но в памяти людей навсегда останутся рядом с «бритоголовыми нацистами», станут их логичным продолжением.
Лени бросил музыкальную школу и приходил домой только чтобы переночевать — на улице стало интересней. Ульма рисовала лодки, калитку сада и лощину. Разговаривали через забор.
Друзья все же узнали про этот забор. Как им удалось — Лени так и не выяснил. Но остался с друзьями. Ульма рисовала теперь для себя.
После школы Лени стал работать. Ульма уехала в Берлин учиться на художника. Друзья как-то узнали об этом. Сказали: «Понимаешь, она — немка, чего было с ней общаться? Все равно она уехала отсюда. И правильно сделала».
…Шестнадцатое февраля было солнечным. Свет мягко ложился на камни и бетонные плиты. Дом напротив блестел почти сказочно — если не брать во внимание сад вокруг него, который хоть и был как всегда опрятным, но в нем не было зелени — только черные стволы деревьев и гравийная дорожка.
