Николай Шипилов - Остров Инобыль. Роман-катастрофа
Легко представить себе трагизм ситуации в тех семьях, где находятся престарелые и больные люди! Их невозможно мгновенно перенести или перевезти. Что в таких случаях делать? Выносить их на крыши уцелевших домов, будок автобусных остановок в надежде, что отсюда их и снимут военные или вертолеты МК.
Тот же Сигайлов доносит, что министр МК генерал-полковник — подумать только: по четным генерал, по нечетным полковник! — Сергей Хинь-Чу вместе с губернатором Московской области Александром Перельмуттером долго, стыдно и нудно порхали над водной равниной. На крохотном вертолете они с трудом отыскали для приземления пятачок на картофельном поле за железнодорожной станцией. Здесь уже находились сотни людей в шоковом состоянии, в холодной мокрой одежде, с детьми, стариками. У многих обнаружились неполадки с сердцем, десятки людей были с ушибами, переломами, внутренними кровоизлияниями. Сразу же на помощь пришли вертолетчики базирующегося неподалеку полка, но машин и топлива катастрофически не хватало.
«Да-а, дело тут, ребята, серьезное!» — сказал генерал-полковник Хинь-Чу, мгновенно оценив обстановку. И улетел. Должно быть, открывшаяся взору юного гения картина бескрайнего половодья живо напомнила ему недавнюю трагедию Ленска.
Сигайлов, как я понимаю, может и присочинить, а то и вообще выдумать сказку, однако другой информацией я не обладаю и ем, что дают.
И бывший актер, народный артист, а ныне бомж Василий Коробьин-Христосов дает следующую картину.
Он говорит, что тысячи людей под открытым небом и в спешно раскинутых палатках ночевали на возвышенности за ближней железнодорожной станцией. К нынешнему утру здесь уже был целый переселенческий городок с организованной наскоро полевой кухней и горячим питанием, с передвижным пунктом местного отделения МК, к которому выстроилась длинная очередь наивных и шокированных людей Земли. За тем, что здесь составлялись списки пострадавших. В воскресенье начали выдавать людям по тысяче рублей на первые нужды — ведь многие выскочили из заваливавшихся домов без копейки денег. Вопрос: зачем козе баян? Или Коробьин, или Министерство катастроф шутят довольно мрачно. Впрочем, в том, что это министерство давно подменило собой государство — вопросов нет. Какое это государство и в чьих оно руках — вот интересный вопрос, господа.
Далее Коробьин сказал, что многие остаются возле своих затопленных домов. На улице русского художника Шагала, у дома номер шесть, разведчик видел растерянную домработницу из обслуги поселка новых русских. Она была в промокшей заиленной одежде и ждала мужа, который вечером ушел за водкой. У их домишки буквально разъехались стены. К дому не подойти — вода выше пояса. Та же картина и по соседству, если можно так выразиться с учетом нового типа мироустроения, где жило-поживало большое крестьянское семейство. Оно вмиг потеряло все, что нажило за жизнь поколений, что их кормило и поило.
«Лошадь, корова, трое телят, десять свиней, сорок курей, гусей тридцать два…» — перечислил Коробьин голосом некоего крестьянина Ивана эти потери. Как очевидец он рассказывает и показывает бегающего кругами мужичка в красной рубашоночке, и лицо хорошего артиста при этом изображает скорбь и отчаяние. Он сипит: «Четверо детей у Александра Куцакина пропали. Старшей девочке только двенадцать лет. Был в отъезде, приехал только сегодня: дом унесло, детей нет…»
Я верю Коробьину и я верю объективной реальности, открывающейся моим близоруким глазам. Я вижу, что три вертолета медленно летают над районом затопленной станции. Похоже, они высматривают на крышах людей. Поднимать их сложно, особенно пожилых и грузных. Однажды я видел на Ставрополье, как кричащих, рыдающих людей обвязывают тросом и тянут на борт, но они цеплялись за ветки высоких деревьев и обесточенные провода отключенных линий высоковольтных электропередач. Они боятся отрываться от гибнущего, но близкого, понятного и привычного мира. Тросы с людьми приходится постоянно распутывать — картина не для слабодушных. Если Коробьин и врет, то весьма правдоподобно. Я бы посоветовал ему по окончании этого страшного метеосеанса уходить в писатели.
Вспоминаю виденное мной ставропольское наводнение. Я своими глазами видел, как у опрокинутого мощной волной своего дома по улице Русского Смирения, на перевернутой лодке несколько часов сидел в глубоком оцепенении совхозный тракторист Иван по фамилии Двудедов. Несколько лет назад он бежал из Чечни, только-только обжился в станице — и опять беда. С колышка бы начать, да колышек вбить некуда. Но этот Иван от дома не отходил, опасался, что лишится и того барахла, того бутора, что остался в затопленной хате. Он уже слышал о наглом и циничном мародерстве. И сторожил свои рямки, бедняга русский. Он никогда не поймет, что давно уже обчищен донельзя и что крупные мародеры не мелочатся. Он боится «бомжа», сам будучи бомжем по большому счету. Любопытен и вывод, который сделали тогда кубанские станичники в поисках ответа на вопрос: кто виноват? Главным виновником станичники сочли барсуковского атамана, представлявшего в казачьих станицах исполнительную власть. Вот, мол, атаман-то соседней станицы оказался поворотливее: с матюгальником да на «уазике» объехал станицу, потому там успели вывезти людей, отогнать скот в надежное место. [19]
То-есть причинно-следственные связи прервались и исчезли в людском обиходе гораздо раньше, чем электропровода и проселочные дороги…
Поставленный голос неизвестного мужчины:
— Ну что, кореш, все собкоришь? Сводки Россионбюро? Купи — продам?
Голос Юза:
— Скажите, Коробьин: а что, думаете вы, с Москвой?
Голос Коробьина:
— Да пропади она пропадом! Попомнит, супостат, дядю Кутуза!»
40
Колонна людей страны заката медленно и почти по пояс в воде шла каменистым бродом, который еще намедни от пуза, что говорится, кормил дорожную милицию и был трактом едва ли не стратегического назначения. Катамараны волокли за собой.
Лаврентий Тарас нес на груди ручной пулемет, а на плечах — цыганенка, отбившегося от табора. Цыганенок все время ерзал так, словно ему хотелось плясать.
Тарас, не сбавляя крадущегося шага, пригрозил:
— Не ерзай там! Утоплю — и не мяукнешь!
— Топи! — соглашался цыганенок. — А дашь пострелять?
— Да уж вы, цыгане, только и делаете что стреляете, — говорил Тарас. — На выпить да на закусить…
— Зачем, дурак, даешь?
— А менталитет! — пояснил Тарас, разрезая воду то правым, то левым бедром. — Тебе бы пенделей хороших надавать, а я вон тебя на закукорках несу!
— Неси, Тарас!.. Мы хрещеные…
— То-то, козявка…
И Тарас, подобно Холостомеру, хотел поговорить со своим погонычом о мировом зле, но увидел Сигайлова из разведки, который шел ему навстречу из сумерек, словно плыл, выкидывая вперед то левое, то правое плечо и держа автомат высоко над головой.
— Лаврентий! — крикнул он, приближаясь и выравнивая дыхание. — Там впереди бронемашина, типа БМП-3!.. Проскочила к холму метрах… в тридцати по курсу! Чья — неизвестно! Бортовой номер — не разобрать… Темно, вождь! Что бы это значило?
Тарас сделал знак рукой — колонна, подтянувшись, встала.
— Армейская машина, — решил он. — Ты, Сигайлов, вот что: ты уже не иди в отрыв — до поселка рукой подать! Ты скажи мне: значит, ты видел брата в доме с монаршим флагом? Если расклад такой, как ты рассказал, то… — он наклонился, говоря Сигайлову на ухо: — Поставленная днем задача потеряла смысл. Нам на сей момент не нужны деньги. Нам нужно объединиться с братом и патриотами острова, занять оборону. Далеко здесь?
Сигайлов кивнул так, что на нос съехала каска:
— Напрямую — километров около полутора! Бродом — два с гаком! И еще, Лаврентий, заверни-ка ты к Любе Родиной в землянку. Посмотри: стратегически удобная позиция… Я, Лаврентий, отведу колонну. А тебя выведет Люба…
Полковник кивнул.
— Иди к штабу водой и запоминай береговую линию, — велел он. — Я приду с вершины холма лесом. Если будешь на месте раньше меня — передай там брату, что нужно слить остатки керосина из самолетных баков — раз. Два: с утречка пораньше необходимо сделать промеры глубин вдоль прибрежья на предмет безопасности судоходства…
— Та-а-анки! — весело закричал впередсмотрящий цыганенок. — Где-то рыщут танки!
— Иди, Сигалов, скажи Чубу, чтоб держали подствольники наготове.
— Я пошути-ил! — сказал из-под облаков цыганенок.
Где-то в середине колонны шел, как шелковый, Юз Змиевич. Он шел и думал: да! да! нет в жизни счастья, как верно заметили урки. Но, как заметил Юз, в ней есть блестки радости. А на краю гибели радость становится счастьем.
Он изловчился и ущипнул идущую рядом Наташу за бок.
