Василий Яновский - Американский опыт
Усадив ночного гостя, Спарт попросил его толком объяснить, чего ему надобно… Сабина без всякой видимой причины почувствовала себя худо. Боб пробовал домашние средства, но обнаружилось: она вся в крови.
— Спасите ее, — сказал Кастэр, умоляюще. — Сделайте все, чему вас учила жизнь и школа. Не случайно мы с вами встретились.
— Вы хотите, чтобы я лечил вашу жену?
— Она еще не моя жена.
— Это все равно. Правильно ли я вас понял: вы не для аборта ко мне явились?
— Какие глупости! Мы должны их спасти.
— Подождите меня, — тихо сказал доктор: — Пять минут, — и, сбросив халат, начал облачаться. Седой, крупный, широкогрудый, он был внушителен и даже борода его, — лохматые, неряшливые космы, — не отталкивала теперь, не пугала; весь вид его суровый, пророческий, внушал доверие. — Я сейчас, — продолжал он скороговоркой. — Что такое пять минут. Я вас ждал всю жизнь, а вы пяти минут не можете потерпеть. Я буду принимать этого ребенка. Клещами вырву его. Я буду крестным отцом ему, понимаете? И вы не имеете права. Молодой человек, — угрожающе шагнул он к Бобу. — Если бы вы только знали, что иногда происходит в жизни… — и вдруг заплакал: неумело, беспомощно морщась.
29. Ночное бдение
Они мчались ночными, затемненными улицами; молодой таксист уверенно правил, трубя и не сообразуясь с цветными сигналами. Спарт чувствовал себя особенно празднично и бодро: все казалось по силам, — точно в молодости.
Дожидаясь лифта, доктор сказал:
— Вот сердце немного пошаливает, а то бы побежал вприпрыжку наверх. Знаете, я однажды встретил странного субъекта, с которым приключилась довольно забавная история…
Но в это время, молчаливый и освещенный, вынырнул лифт. Заспанный негр угрожающе сверкнул белками в сторону Боба.
Сабина лежала на спине, в напряженно отдыхающей позе: прислушиваясь, выжидая. Ее глаза, большие, карие, обрамленные густыми бровями, придавали ей выражение зоркой, хищной птицы; и только когда она смежала веки и нежные, длинные ресницы бросали жаркую тень на все ее похудевшее личико, — образ материнства, чистоты, страдания, опасности и надежды, возникал вдруг, подчеркнуто остро.
Доктор тщательно скреб руки, надевал перчатки, вообще принимал, казалось Сабине, излишние меры предосторожности. Изгнав Боба на кухню, Спарт приступил к исследованию.
— Вы хотите донести ребенка? — осведомился он. — У вас хватит воли и культуры выдержать предстоящие испытания? — И на ее детский, кроткий, утвердительный кивок головой, отозвался: — Но вам придется остаться в постели, абсолютный покой, месяц, два, быть может шесть, хотя вряд ли. Мы спасем плод. О, если бы вы только могли понять, как я в этом убежден. Не бойтесь.
Сделав ей укол, он присоединился к Бобу Кастэру.
— Все будет хорошо, — сообщил Спарт. — Она сейчас заснет. Это не Placenta Praevia. Скажите, как вы думаете устроиться материально?
Боб ускользающе развел руками.
— Послушайте, — начал, волнуясь старик: — Я больной человек, я скоро умру. Все, что мне удалось скопить на абортах, я перепишу на ваше имя. Вернусь назад, перечеркну все лишнее в прошлом, укреплю ценное, вы понимаете, вы понимаете?
— Я вам верю. Вы будете принимать ребенка, это решено, — стиснув зубы, сказал Боб. — Доктор, я должен вам что-то сообщить…
— Не надо, не надо, — взмолился тот, инстинктивно защищая свою душевную ясность.
— Я не черный. Со мной случился фантастический анекдот! — Боб вкратце изложил историю своей болезни. — Как вы думаете, ребенок родится негром, мулатом?
— Конечно нет, — восторженно заявил Спарт: ему все теперь казалось доступным и осмысленным. — Ведь вы не согласились, боретесь за свое подлинное лицо, не сдаетесь, не примиряетесь. Это главное. Вам еще повезло. Мы все не на соответствующих местах. Но как-то не замечаем этого или замечаем слишком поздно. А вам дали знак: последний шанс повернуть, спастись. Сигнал. Послушайте, милый, — настойчиво шептал доктор Спарт. — Я так счастлив. Бог меня хранил для этого именно часа. И я его не упущу. Зубами вцеплюсь. В крайнем случае, сделаю Кесарево Сечение. И вы не уступайте. И у вас подобие Кесарева Сечения. Все так просто. Завтра же пойдем к адвокату, перепишем завещание. Жена после моей смерти будет в клинике, недолго, впрочем…
— Вы полагаете, она меня любит? Может любить? — прервал его Боб.
— Такими вопросами вы убиваете ребенка, — рассердился Спарт. — Возьмите себя в руки. Она лежит теперь там и прислушивается к шуму новой жизни. Своею кровью, волей и духом созидает целый мир. Что это, не любовь? Меньше любви? Вам нужны клятвы, а потом аборт. Дураки.
— Золотое у вас сердце, папаша, — расстроганно улыбнулся Кастэр. — Постойте, вы внизу у лифта хотели мне что-то рассказать про любопытного субъекта?
— А… это относится ко времени забастовки лифтеров. Один мой соотечественник, довольно известный музыкант, был вынужден подняться пешком к себе наверх, под самую стратосферу и чуть не сошел с ума. Он вдруг увидел весь дом, а с ним и жизнь, в новом разрезе и ужаснулся.
— Я встретил этого человека, — почему-то волнуясь, вскричал Боб: — В парке, виолончелист.
— Он еще жив? — удивился Спарк. — Странно.
— Доктор, — начал робко Боб. — Я хотел только спросить. Вы сами говорите: больны, стары. Представьте себе: в решительную минуту вам вдруг станет худо. Я думаю надлежало бы принять меры… — он не кончил. Поникнув головой, Спарт сидел, темный, заросший, тучный; морщась, с трудом переводя дыхание, сказал:
— Неужели вы допускаете, что в основе жизни лежит глупость, недоразумение?
— Нет, — решительно ответил Кастэр. — Я уверен в противном.
— Ну тогда, как же может произойти такой конфуз! Нет, уверяю вас, это абсурд. Если суждено, я умру на одну минуту после. И конечно, будет ассистент и все что полагается.
В соседней комнате мерно дышала Сабина: смугло-матовое личико с веером ресниц. Боб все больше и больше проникался страхом. Впервые в жизни. Ощутил земную, кровную, пламенную тоску и всполошился. Почувствовал себя беспомощным. Отныне надо переложить ответственность на специалистов, жрецов, а самому бездействовать, уповать. «Боже, Боже, — взмолился. — Дай мне веры, Твоей веры». Захотелось припасть к Сабине, теплой, тихой и мудрой, включиться, составить вместе одно целое, навсегда.
Сабина очнулась; радуясь, что ею занимаются, благодарно, кротко улыбнулась, потянулась к Бобу. Ей было лучше.
30. Будни
Жизнь, которую Бобу Кастэру пришлось вести в последующие месяцы, была так перегружена заботами о насущном, что не хватало почти времени для мудрствований и душевных передряг. Поначалу он этому даже обрадовался. Но вскоре, однако, забил тревогу, опасаясь, что из-за деревьев не увидит больше леса. Ибо основная его тема оставалась все прежняя, и соблазнительные подачки, толкающие обычно на компромисс: семья, дети, уют… не могли, не смели уводить его от главного.
Сабина пролежала в постели около 8 недель. Следовало наладить какое-то приемлемое существование. Боб переселился было к ней, но суперинтендент конфиденциально сообщил: домовладелец либерал и лично согласен, однако, квартиранты протестуют: белая и негр!
Заодно, с Магдой снова творилось что-то неладное: припадок меланхолии. Угрожала самоубийством. Боб совершенно измучился: бесплодные, метафизические беседы. Ей совсем не этого нужно. Боб бессилен. И ночами, после работы, судебно-медицинских исследований и Сабины, должен на своем узком диване философски утверждать в Магде волю к сопротивлению. В виде диверсии привел ее к Сабине. Казалось: удачная мысль. Сабина, плача, облобызала ее и Магда принялась нежно ухаживать за больной. Но по мере того как последняя крепла, отношения между двумя женщинами явно портились.
«Она усатая», — говорила Магда, содрогаясь, точно прикоснувшись к гадине: — «Неужели ты не видишь что она шлюха»!
Боб запрещал ей так отзываться, просил не вмешиваться в его дела, но без последствий. Слезами, припадками, доводами, вроде: я тоже могла забеременеть от тебя… она добивалась особых прав.
Что касается Сабины, то она долго плакала и целовала Боба после первой встречи с Магдой.
«Если я тебя брошу, ты погибнешь, — решила она удивленно. — Сильный, большой, две недели слонялся без меня и докатился: собачья свадьба». Она испытывала чувство какого-то омерзения при мысли о Магде. Узнав о ночных, философских бдениях, Сабина, усмехаясь, сказала: «Метафизическая шлюха». Но все же крепилась, скрывала свою брезгливость, стараясь проявить побольше благожелательности и внимания. Совсем не ревновала к Магде: внешность не подходящая. Только не верила, что она превратилась из белой в цветную. Считала ее способной на любую ложь, а Боба слишком наивным. (Этот вопрос Сабина боялась затрагивать).
