Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки
Топор самодовольно блеснул.
— Теперь родители Власом гордятся, — сообщил мастер. — Лесорубного гения, говорят, взрастили.
— Вы, наверное, не только острые вещи делаете… — осторожно поинтересовалась Майка. Говорить про топоры ей не очень-то нравилось.
— Все делаем. И острое, и тупое, и лохматое, как медуза-горгона, и лысое, как яйцо. Недавно будущему хоккейному чемпиону клюшку говорящую начудили.
— Как зовут? — девочка навострила уши.
— Хохотушка. Смешливая получилась, да заводная. Прям, твоя вторая копия.
Он выдул клуб дыма, который стал на глазах складываться в призрачный стадион с высокими трибунами. Клок пелены просочился Майке в руку и вытянулся в хоккейную клюшку.
— Чемпиона как зовут, — уточнила Майка. Игривый дым рассеялся.
— Ну, до чемпиона ему подрасти надо. У него еще все впереди.
— Интересно, дровосеку — топор, чемпиону — клюшка, а мне почему-то жужики, — вслух задумалась школьница.
— У тебя, детка, особая стать, — Лысиков понизил голос. — И ключик к тебе нужен особый.
— Какой? — Майка замерла.
«Динь-дон», — звякнула в ее голове сладостная мысль, превратившись в образ юркой девчонки в короткой юбочке и с ракеткой в руке. Майка вообразила себя будущей звездой тенниса — она не знала еще, что этот дар обычно раскрывается не в десять лет, а гораздо раньше. Анечка Курникова, будущая теннисная топ-модель, была на год младше Майки Яшиной, а уже в том, 1995 году, выиграла свой первый юниорский чемпионат.
На мысль о теннисе, к которому, честно говоря, у Майки не было никаких способностей, ее навели сами жужики — Мойсла и Ратла отдаленно напоминали юркие теннисные мячи.
— Всему свое время и свой черед, — улыбнувшись, Лысиков щелкнул девочку по носу. На вид кудлатый гигант-трубочник был простой и открытый, однако, как и большинство местных обитателей, обожал говорить и не договаривать.
Таился.
— Теперь незачем спешить. Самое трудное уже позади.
— Что позади?
— Твой первый шаг. Твое призвание.
— А, вы про будущие планы… — с тоской протянула девочка.
Взрослые только и знают, что мучить маленьких этим призванием.
Кто ищет, тот найдет
Это был очень непростой вопрос — и про будущее, и про планы. Чтобы его решить, нужно было хорошенько подумать. Но чем больше Майка думала, тем труднее находилось верное решение. Будто нигде оно не находилось.
— Ты должна понять, что у тебя получается лучше всего. К чему лежит душа, — наставляла Майку мама. — Погляди, покумекай.
— Так я кумекаю, — уныло отвечала Майка, чувствуя себя какой-то «недотыкомкой».
— И однажды все станет ясно, — обещала мудрая мама. — Ты проснешься и поймешь: вот же оно, мое призвание! Сшитое, как раз по фигуре, носи и не снашивай. Не призвание у тебя будет, а просто сказка, — мама смеялась.
Ей легко, призвание отыскало ее само — мама иголку в руки взяла раньше, чем научилась говорить. В три года она сама смастерила полный гардероб свой единственной кукле — от летнего сарафанчика до пальтишка на зиму. В пять лет сшила свое первое выходное платье — без всякой помощи, наугад.
— Туалет был немного великоват, — вспоминала мама. — Но имел вполне сносный вид.
Зная ее скромность, Майка была уверена, что это был самый чудесный наряд, какой только могут придумать себе пятилетние девочки.
В детском доме мама, конечно, пришлась кстати. Тогда еще царил социализм, и мама, словно всамделишная Золушка, трудилась, не покладая рук — защищала «честь дружины» (тогда это так называлось). Она шила костюмы для утренников и школьных спектаклей, знамена для торжественных линеек, кофточки и юбки для подруг, блузки для учительниц, а в десятом классе (тогда он считался выпускным) расшила бисером парадное платье самой директрисы.
— Тяжелое получилось, как слон, — вспоминала мама. — Килограммов десять, не меньше. Но Таисия Ивановна была женщина крупная. Старой закалки. В военное детство она и не такое таскала. Вынесла и моего бисерного слона.
Однажды Майка попробовала просветить маму:
— Знаешь, мама, а применение детского труда наказывается по закону.
Но та лишь головой покачала: не знаю — не знаю.
— Тебя эксплуатировали, ты разве не понимаешь? — настаивала Майка.
— Мне нравилось, — пожимала плечами мама.
«Никакого карьеризма, — мысленно сокрушалась Майка, — несовременный она человек».
Мама всегда работала сама по себе. Ее называли волшебницей, звали в разные ателье, но она отказывалась.
— Мам! Неужто ты никогда-никогда не хотела стать знаменитым французским кутюрье? — девочка не раз задавала этот полный коварства вопрос.
— А зачем? — всегда одинаково отвечала мама.
— Чтобы стать знаменитой, получать много денег, — увлеченно перечисляла Майка. — Чтобы твои платья носили самые красивые женщины на свете… А тебя бы по телевизору показывали!
— Да, я б со стыда сгорела. Нет уж, давай-ка я не буду знаменитой, всех денег все равно не заработать, да и не в них счастье…
В общем, в выборе призвания мама была не помощница.
Папу Майка и не думала спрашивать — ясное дело, по его плану девочка должна стать барышней, выйти замуж за капитана, а потом, через множество лет и тягот, сделаться генералом в юбке. Он не раз вслух об этом мечтал.
— Будет династия, — говорил он.
Папины планы Майке нравились не совсем. Быть женой генерала, конечно, хорошо, но еще лучше быть генеральшей и самостоятельно, без всяких посредников командовать войсками.
На вопросы взрослых о будущих планах каждый раз она отвечала по настроению. Веселее всего было говорить так:
— Я стану защитницей женщин машей арбатовой.
Мама соглашалась. Она понимала Майку. А папа возражал:
— Защищать женщин должны мужчины.
— От кого защищать? — подзуживала мама.
— От вас самих, — сурово говорил папа. — Вы, как прекрасный пол, нуждаетесь в нашей защите, в крепком мужском плече. Что бы вы без нас делали?
— Пропали бы совсем, — плаксиво подтягивала мама, а глаза у нее смеялись. Как всегда.
Тут, конечно, папа был полностью неправ. Майка, как будущая барышня, точно знала, что должна сама уметь постоять за себя, а права у ее точно такие же, как и у мальчиков. А будут еще больше, если она и правда станет красивой. Но мама упреждающе глядела на Майку, та кивала папе, делая вид, что совершенно с ним согласна. И все были счастливы.
— Голубушки вы мои, — обнимал папа своих родных и близких.
И тогда, прижимаясь к папе и маме, девочка думала: да ну, его это призвание. Разве плохо быть просто вместе? Видеть, как все счастливы, и не ломать себе голову.
Все-таки права мама: пусть призвание само Майку находит, если ему хочется.
Кто ищет, тот найдет.
В тарантасе
— Ну-с, приступим?
В мастерскую мастера Леши влетел Никифор — встрёпанный и чем-то смущенный. «Взбучку получил», — подумала прозорливая девочка, одновременно решив, что блондинка в тюбетейке здесь ни при чем. Но тогда кто?
— За дело, корявка!
На возражения у Майки не осталось времени. Она мгновенно оказалась на лежанке. Никифор прикрепил ей ко лбу, запястьям и лодыжкам металлические кругляши.
Девочку собирались замерять. Неизвестно от чего и для чего, но Майка даже пикнуть не посмела.
Никифор встал у изголовья — так, чтобы Майка могла лишь ощущать его присутствие.
— Тебе удобно? — спросил он.
— Да, наверное.
И правда — кресло было будто специально для нее сделано. Она полулежала в нем, как на седьмом небе.
«Вот бы кровать себе такую», — принялась было воображать Майка, но огоньки перед ее глазами заискрились еще ярче и игривей. Они притягивали взгляд, вынуждая ни о чем не думать, а только внимать. Девочка попыталась понять, о чем они толкуют…
…и погрузилась в тарантас.
Внутренности у открытой повозки были розовые с неясным, расплывчатым рисунком. Невидимые скакуны несли возок по неведомым пригоркам, а Майка только диву давалась.
Мир, в котором она очутилась, был переливчато-подробным. Вот, кажется, где-то в далекой дали маячит темная точка, но стоит захотеть, как она сама собой укрупняется, оказываясь упитанным белым барашком невозможной четкости и полноты.
Тарантас мерно покачивался, а девочка могла играючи рассмотреть все, что находилось от нее на порядочном расстоянии.
— Ты видишь? — донесся до нее голос Никифора.
Глаза девочки послушно различили жемчужную пустыню, затем каменную гряду и наконец тот самый камень, подтолкнувший ее в нужном направлении. Его собратья были светлы, некоторые уже безлики, кто-то зиял в Майку пустотой, рассыпаясь на глазах, а он был еще полон собой, напоминая древнюю виноградину. Изумительный камень еще шевелил извилинами, неохотно расставаясь с жизненным соком — он еще жил.
