Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки
Внутри стоял стол из грубых досок, на которых в беспорядке высились коробки, горшки и ящики с разной зеленью. Низко подвешенные лампы, заливали грядки ровным светом.
— Милости прошу к моему шабашу.
Оглядевшись, Майка подумала, что дружными эти грядки вряд ли назовешь. Все росло и топырилось, — но не слаженным и красивым зеленым хором, как это бывает в природе, а вразнобой. Рядом с живым и зеленым торчало совсем бурое, а краснота соседствовала с тоскливой жухлостью. Казалось, осень смешалась с летними красками, превратив два прекрасных времени года в нечто одновременно-жутковатое. Здесь тебе и сочность июля, и умирание стылого ноября…
Майка чувствовала себя здесь лишней, а мастер, пыхтя трубкой, оглядывал растительный кавардак так заинтересованно, словно тот — живее всех живых.
Алексей Лысиков исполнял свой непростой замысел.
— Тут у меня озимые и яровые зреют. Там разнообразные специи. Рядом тыква золотая, редис наливной, кукуруза малорослая. Здесь полынь цветет, лебеда ликует, бурьян кудрявится. А вон видишь кружевные листики?
— Вижу! — обрадовалась Майка, разглядев знакомый контур. — Это петрушка. Ой, а вон укроп веничками мохнатится! Да и лук тоже там! Почти, как дома в холодильнике!
— Ну-с, раз-два, взялись! — мастер вручил Майке лейку, а сам удалился туда, где сорнякам было особенно вольготно.
Взялись.
«Дорогие мои сорняки!»
Майка поливала растения и старалась не дышать.
Едкая смесь, выпадавшая из лейки, пахла так, что если бы не пример Алексея Лысикова, она в один момент забросила бы и громоздкий сосуд, и вредные сорняки, которые не торопились окультуриваться. Перевоспитание трудных растений давалось Майке нелегко.
— Эк, незадача, — сокрушался на другом конце мастер. — Стручки гороховые сохнут, а чертополох знай себе, цветет и пахнет. Злое, гадкое семя. Ну, ничего, я тебя еще научу праведной жизни. Не на того напал.
— У вас уже получилось? — пыхтя с лейкой, спросила Майка. — Ну, хотя бы разок…
— Что? — отозвался из растительных дебрей Алексей.
— Это самое… В корень зрить… Ну… — запутавшись в словах, девочка смущенно умолкла.
— Коренное воспитание сорняков, — договорил за ребенка взрослый. — Рано еще об успехах судачить, я всего два десятка лет огородничаю.
Майка оторопела: эксперименту в два раза больше, чем Майке, и никакого толку?
— Когда же будет не рано?
— Миллионы лет сорняк в сорняк превращался, что ж ты думаешь, его за пару десятилетий окультурить можно?
— Так вы же не можете жить миллионы лет, — сказала Майка. Огородничать ей нравилось все меньше и меньше.
— Я еще в своем уме, — признал он. — За миллионы лет заскучать можно до смерти. Нет, уж, спасибо, мне и пары тысяч хватит.
— А зачем перевоспитывать плохое, если можно воспитывать хорошее?
— И ты туда же! — он грохнул. — Все путей легких ищете, как будто иных нет. Вон все восхищаются, что редкий оранжерейный цвет вырастили, а делов-то! Семечко посадил, да ухаживай себе потихоньку. А ты попробуй, возьми негодную былинку, да взрасти из нее хоть масенькую красоту. Тоже мне… Нашли козла отпущения! Придумали сорняк главным врагом считать и радуетесь!
— Да-да, они тоже красивые бывают, — поспешила согласиться Майка. — Когда мы в Сочи ездили, я любила зарисовывать разные поля.
Она надеялась, что ее лирическое воспоминание вернет мастеру прежнее дружелюбие.
— Не согласен. Сорняк есть сорняк, как его не малюй. Трудиться надо. Пот проливать. Спину гнуть, — мастер завозился в траве с удвоенным усердием.
Надо так надо — Майка продолжила разливать едкую вонь.
Не отвлекаясь на болтовню, задумавшись, девочка поймала интересную мысль. Не мысль даже, а крупную убежденность: сорняки пьют жизнь не из земли, а из соседей. Вот бедные огурцовые побеги вроде бы еще хорохорятся, но даже несмышленому глазу ясно, что скоро они сдадутся на милость победителя. В отличие от Алексея Лысикова, жить культурному овощу осталось не пару тысяч лет, а всего лишь неделю-другую.
Из зарослей сорной травы на Майку полился дивный густой бас:
— Распустились мои сорняки, — низким голосом запел Леша лирическую песню, —
Незаметно, как это бывает.
И уже с чьей-то легкой руки
Лебеду «злой бедой» называют.
И недобро косится бурьян,
Дикой тяги не переборов.
Для меня важен каждый изъян
Непокорных моих сорняков…
Сорняки вы мои, сорняки!
— на всю каморку затянул он припев, —
Я повыведу дикость лихую!
Дорогие мои сорняки,
Я привью вам привычку иную.
Лысиков ненадолго умолк, а девочке показалось, что разноцветные заросли ожили, закачались в такт проникновенным словам, заставляя воздух вибрировать нежными гитарными переборами… «Дзынь-брынь», — сообщали они что-то особенное.
— И совсем не его в том вина, —
продолжал великан чувствительную песню, —
Что сорняк трын-травой уродился.
Лихолетья прошли времена.
Окультуриться шанс появился.
Ваши станут добрей семена.
И огня никому не задуть —
И прославятся тех имена,
Кто наставил вас на верный путь…
Тут уж Майка не могла не поддаться общему настроению.
— Сорняки вы мои, сорняки! —
вместе с мастером Лешей запела она, —
Я повыведу дикость лихую!
Дорогие мои сорняки,
Я привью вам привычку иную…
Каморка полнилась созвучными чувствами, а былинки мастера-фантазера колыхались музыке в такт…
Спелись.
Топор дровосека
…Стена с нарисованным ночным небом вернулась на прежнее место. Майка Яшина и Алексей Лысиков вновь очутились в захламленной мастерской, перед креслицем непонятного предназначения.
— Что ж, детка, поработала, погорбатилась на чужого дядю, теперь твой черед заказы делать, — весело объявил мастер.
— А спросить можно?
— Давай.
— «Выход из себя» для кого делается?
— Для дароносцев.
— Для детей? — Майка не поверила своим ушам.
— И для них тоже, — Лысиков поморщился. Разговор, кажется, побежал в ненужном для него направлении. — Иногда приходится. Нам замеры крайностей нужны. Чтобы знать, где дар, а где все остальное. А ты поди пойми, если дароносец ленив, как медведь в спячке. Неохота ему выказывать себя во всей полноте, и хоть ты пополам тресни. Вот и вынуждаем.
— А давайте мы тоже устроим бурю в стакане воды?! — с азартом предложила девочка.
Уроков химии у Майки еще не было, и она не могла знать, чем это пахнет.
— Какая хитрая! — сказал Алексей. Уж он-то не раз обжигался. — А если опять жахнет? Потеряешься. Никаким фонарем тебя не найдем.
— Ну, вы же нашлись, — возразила она.
— Мне что, я к тяготам привычный, — мастер Леша попыхал трубкой, выгоняя на волю целое стадо дымчатых козликов. — А тебе нельзя. Извиняй, детка, не могу я «Выход из себя» сварганить. Полномочиями не вышел. Да и к чему? Твой случай, кажись, ясный.
— Какой? — девочка замерла.
— Такой, что прям секир-башка.
Из угла на Майку понесся топор.
Девочка взвизгнула, а холодное оружие, запущенное словом мастера, повисло в полуметре от ее головы.
— Нравится? — спросил великан.
— Не очень, — призналась Майка.
Она шагнула к топору и коснулась его лезвия. Надо же, бритвенной остроты.
— Топор, как топор. Только летающий, — тряхнула девочка косичками, не желая выглядеть трусихой.
— Да, староват друг. Сейчас другие стали делать. С мотором, сверхзвуковыми имитаторами, а он не такой.
— А зачем нужны летающие топоры?
— Затем же, что и другие доносчики. Чтобы благую весть доносить. Какой дар, такой и доносчик. Жукова Власа знаешь?
— Не знакомы.
— Не знаешь Жукова? — Алексей не поверил. — Самого знаменитого дровосека планеты? Чемпиона? Он же самого Баньяна заокеанского перерубил!
— Как перерубил? — испугалась Майка.
— На спор. Таких дров наломал, что ихний лесоруб весь от зависти зеленый был. Наш человек. Еще таким вот шпингалетом был, шесть годков, а топор в его руках летал, как пушинка. Гений, иначе и не скажешь. А ведь думали, конец мальцу, не спасем.
— Болел?
— Плакал. Детям же топоров не доверяют. Думали, дурачок.
— Кто думал? — Майка совсем запуталась.
— Родители, кто ж еще. Не видели в нем таланту никакого, пришлось нам помочь. Топорик ему призывающий смастерили, на «Блюбке» проверили — все честь по чести. Первый сорт.
