Джеймс Морроу - Единородная дочь
— Ты веришь, что у науки есть ответы на все вопросы? — спросила она.
— А?
— У науки, у нее есть ответы на все вопросы?
— Ох уж эти умники, которые любят говорить, что у науки нет ответов на все вопросы!
Вот оно. Свершилось. Девственность утрачена, плоть восторжествовала, мама кусает локти, миссия открыта. Да здравствует благая весть эмпирической правды! Да! О да!
— У науки есть ответы на все вопросы, — сказал Говард, вставая. — Проблема в том, что у нас нет всей науки.
— Дыши глубже, — приказала Джорджина. Мюррей повиновался. Боль все нарастала, раздирала грудную клетку, скреблась по рукам, рождая рваные пики на экране осциллографа. Как же все повязано в этом мире, думал он. Прибор работал на электричестве, добываемом из угля. Выходит, в какой-то определенный момент какой-нибудь шахтер из Западной Виргинии дал на-гора здоровенную глыбу, благодаря которой в данный момент дежурная медсестра, или кто там, еще могла убедиться, что мистер Кац все еще в числе живых.
— Бесполезно, — простонал Мюррей, сминая в кулак накрахмаленные простыни. Он был как марионетка на веревочках: катетер, трубка капельницы, хитросплетение проводов, прилепленных к груди. Измученное, затромбированное сердце посылало сигналы. «Интересно, — подумал он, — когда сигналы на мониторе исчезнут, я замечу это или к тому времени буду уже мертв?» — Что отец, что сын.
— Вот остолоп! — Джорджина нервно теребила прядь своих седеющих растрепанных волос. Глядя на нее, Мюррей старался угадать, сколько ему еще осталось. Чем больше нервничала Джорджина, тем ближе надвигалось небытие, — Дыши, тебе говорят, мне в таких переделках это помогало! — Мюррей принялся старательно дышать ртом. На экране по-прежнему вздымались пики, боль постепенно утихала. — Джули уже едет.
Джули, улыбнулся он. Милая, как же ей непросто в жизни. Хорошо все-таки, что она росла разумной девочкой и теперь ничем особенным не отличалась от своих сверстниц.
— Мы ведь все делали правильно в отношении Джули, правда?
— Правильнее не бывает, — успокоила его Джорджина.
— Она все еще обычная девочка, как сотни других, — продолжал Мюррей. — Ее враги ничего и не подозревают.
— Я боялась, что еще в детстве все раскроется. Слава богу, они с Фебой перебесились.
— А чего им беситься?
— Как чего, у меня и то крышу рвало. — Джорджина включила телевизор. На экране священник-неоапокалиптик сообщил, что в Трентоне умирают тридцать больных диабетом. — Думаешь, легко было молчать? Утром просыпаешься, и хочется кричать на весь мир, чтобы все знали. А я прикушу язык и молчу. Вот как я люблю тебя.
Боль окончательно улеглась.
— Правда любишь? Ты не просто добра ко мне, потому что мой ребенок связан с чем там, с Первичным Гермафродитом?
— Если бы я не была лесби, Мюр, я бы вышла за тебя замуж.
— Правда? Вышла бы за меня?
— Клянусь твоей задницей.
— А что, и правда, выходи за меня. — Он переключил телевизор на другой канал. На экране волна наводнения только что смыла цивилизацию с филиппинского острова. — А, Джорджина, давай поженимся? Тебе вовсе не обязательно завязывать с женщинами. Можешь приводить их домой.
— Звучит заманчиво, но боюсь, что Феба — единственный сторонник традиционного секса в семье. — Звякнув индейским браслетом племени навахо, Джорджина вытянула вперед руки, указательным пальцем повторила движение светящейся точки на экране осциллографа. — Вот что, если я когда-нибудь сменю ориентацию, то первым парнем, на которого я посмотрю, будешь ты, обещаю. А тем временем давай лучше просто останемся друзьями, хорошо?
— Хорошо.
— Понимаешь, жениться кто попало может, Мюр. А вот дружба — дело серьезное.
На сердце потеплело. Дружба — дело серьезное, правда. Бывало, Джорджина доводила его до белого каления всеми своими сумасбродными идеями об энергии пирамид и душах радуг. Но если не считать дочери, с ней было связано все лучшее в его жизни. Он ни за что не променял бы дружбу Джорджины на самую лучшую жену.
— Может, хоть Джули выйдет замуж, — сказал он.
— О, ты еще у нее на свадьбе погуляешь.
Мюррей посмотрел на экран осциллографа. Шторм на мониторе утих, и сердечное море мерно катило свои волны. Он улыбнулся. Свадьба Джули — как приятно об этом думать. Интересно, его внуки не будут обременены Божественностью, или это передается по наследству?
Скользнула в сторону занавеска, и на пороге появилась она, свежая и стройная. Ну, может, килограмма три лишних, не больше. С огромным букетом хризантем в руках.
— Контрабанда, — нарочито весело сказала Джули, ставя цветы на тумбочку. — Вообще сюда с цветами не пускают, дескать, они тут воздух портят. Все-таки отделение интенсивной терапии. — Когда взгляд Джули скользнул по дюжине датчиков, торчавших у него на груди, она так побледнела, что шрамик на лбу стал почти незаметен. — Эй, а ты ничего выглядишь. — Голос предательски дрогнул. Она поцеловала Мюррея в щеку. — Как ты тут?
— Устаю быстро. Время от времени — боли. Слезинки повисли у Джули на ресницах. Уголки губ опустились.
— Я знаю, о чем ты думаешь: вот так же и твой отец. — Одна слезинка упала. — Но сейчас врачи столько всего знают, правда. Сердце — это всего лишь насос.
— Вот и дай ему новый, — твердо проговорила Джорджина.
Джули стала белой как мел.
— Что?
— Что слышала.
— Джорджина, — укоризненно, почти шепотом, произнесла Джули.
— Я никому не скажу, слово скаута.
— Джорджина, ты просишь…
— Новое сердце, детка. Забудь об эре космической гармонии, забудь синергетическую конвергенцию, просто дай папе новое сердце.
Когда Джорджина выходила из палаты интенсивной терапии, по телевизору рассказывали о террористах, взорвавших ручную фанату на борту греческого пассажирского корабля.
Она хотела сказать: «Джорджина, ты просишь слишком многого», — догадался Мюррей. На лбу дочери постепенно проступал шрамик — по мере того как румянец возвращался на ее лицо. Он ни минуты не сомневался в том, что Джули может его исцелить, как и в том, что он этого хочет. При мысли о смерти у него во рту слюна вскипала от гнева. Как это — придет смерть, уничтожит его мысли, он больше никогда не увидит дочь, лучшую подругу, свои книги?
И все же Джули была права. От нее хотели слишком многого. Она должна держаться в стороне от опасного пути.
Стоит вмешаться один раз — и конца уже не будет. Сейчас новое сердце, за ним другое, и пошло-поехало. Исцеление жертв СПИДа, предотвращение циклона, отвод грязевого потока, мирное разрешение революции. Они не успеют опомниться, а враги уже тут как тут, поджидают у двери.
— Слышишь, если я тебе кое в чем признаюсь, — спросил Мюррей, — это будет как исповедь перед смертью?
— Ни в коем случае.
— Я никогда никому не говорил, но я знал отца Фебы.
— Вот это да! А как его найти?
— Его больше нет.
— Больше нет… — скривилась от огорчения Джули.
— Он был в старом здании Института, когда оно взорвалось. Его звали Маркус Басе. Это он убедил меня стащить тебя… твою камеру.
— А Феба-то уверена, что найдет его.
— Увы.
— Сказать ей?
— Нет смысла. У бедняги было четверо детей. Мальчики. Время от времени я посылаю им бейсбольные карточки.
Как же ему хотелось снова увидеться с Маркусом Бассом, посмотреть на него, обнять, поблагодарить. Ведь это он убедил Мюррея, что эмбрион ему необходим.
— Солнышко, тебе Бог никогда не говорил, что происходит после смерти?
— Вовсе ты не умрешь. — Джули крепко сжала кулаки. — Тебе еще «Герменевтику повседневности» заканчивать.
— И все-таки интересно, не говорил?
— Нет. Мама где-то за пределами Вселенной. Она у меня Бог физики, я в этом уверена. — Джули рассеянно переключила канал. На экране забибикал Роуд Раннер. — Мы ведь знаем, о чем каждый из нас думает, да? Джорджина сказала…
— Терпеть не могу этот мультик… — Мюррей сердито посмотрел на экран телевизора. — Муравьев ему в перья!
Так значит, мама Джули — это простой энергетический импульс, толчок, спровоцировавший Большой Взрыв? Это многое объясняет, размышлял Мюррей.
— Мой ответ — нет. Я должен сам выкарабкаться.
Джули погладила его покрытую проводами грудь.
— А если я просто добавлю немножко новых клеток…
— Подумай сама. Допустим, на какое-то время ты приведешь сердце в порядок. А как бороться со стрессами, куда девать лишние килограммы? Придется заняться целым миром. Починишь сердце, меня долбанет аневризма сосудов мозга, или почки откажут, или начнется болезнь Альцгеймера.
— Я не дам тебе умереть.
Вошла живописно-роскошная медсестра, что-то вроде «Мисс Ноябрь», только в одежде — навязчиво пышная грудь, идеально очерченные чувственные губы, — и сунула Мюррею в рот таблетку.
