Анита Мейсон - Иллюзионист
— Он не только не учился магии, но и вообще вряд ли учился, — сказал Филипп. — Он был бедным человеком. В лучшем случае посещал деревенскую школу, другого образования у него не было.
— Бедным человеком?
— Я говорил тебе об этом раньше. Почему ты не слушаешь? Он был бедным и выбирал своих учеников из бедных.
— Необразованных?
— Можно и так сказать.
— Но почему? Если он хотел, чтобы они распространяли его учение, почему он не выбрал людей, которые могли…
— Он выбрал их, потому что они были бедные. Простые обычные люди.
— Никогда не слышал подобной глупости! — раздраженно всплеснул руками Симон.
— Царствие принадлежит простым людям, — сказал Филипп.
— Я это заметил, — огрызнулся Симон.
Он попытался взять себя в руки. Так он ничего не добьется.
— Ты говоришь, он был бедным и необразованным? Он никогда не учился? Он никогда не был в Египте?
— В Египте? Что ему делать в Египте?
— Если он был таким, как ты рассказываешь, я не понимаю, как он мог привлечь последователей, которые у него явно были. Должно быть что-то еще.
— Было что-то еще, — сказал Филипп. — Он был Спасителем.
Все это было совершенно невыносимо. Равносильно попыткам рисовать на воде: как только что-нибудь начинало вырисовываться, оно тотчас исчезало. Ответы на вопросы были туманными либо бессмысленными. Заявления делались без учета логики или смысла. Обладание силой связывалось исключительно с верой в утверждение, которое было одновременно и фантастическим и абсурдным. Объяснение могло быть только одно.
— Существует ли тайное учение?
Впервые Филипп обиделся.
— Конечно нет, — сказал Филипп. — У нас нет секретов.
— У всех других религий есть таинства, — сказал Симон.
— Все другие религии — ложные, — сказал Филипп.
Симон отвернулся, но Филипп положил руку ему на плечо.
— Путь одинаков для всех, — сказал Филипп, — и, хотя он кажется легким, он достаточно труден и без всяких секретов.
— В чем же тогда дело?
— В любви, — сказал Филипп.
Симон заскрежетал зубами.
— Ты ведь не слушал меня? — сказал Филипп. — Ты спрашиваешь о тайном учении, но ты не понял ничего из учения, о котором я тебе рассказывал.
— Не слушал? — взревел Симон. — Да я только и делал, что слушал тебя с самого первого дня, как пришел сюда, и я не услышал ни единого слова, в котором был бы хоть какой-то смысл.
Выведенный из себя, он ушел. Он пошел домой и засел за свои книги, но не мог сосредоточиться. В течение часа он кричал на Деметрия, потом отправился в театр, где давали дурацкую пьесу. Исполнение было плохим, и он ушел, не дожидаясь финала. Он посидел в таверне, слушая разговоры. Их глупость повергла его в ужас.
Утром он снова пошел к Филиппу.
— Возможно, я слушал невнимательно, — сказал он. — Возможно, необходимо все повторить сначала.
Действительно, он плохо слушал. Теперь он слушал внимательно, и что-то стало с ним происходить. Словно на пустой стене начали появляться крошечные щели, через которые проникал свет. Таких щелей было много. Сквозь них проникал свет, который в первый момент ослепил его.
«Будь осторожен с тем, что ценишь. Оно может поработить твое сердце».
«Сыновья земли унаследуют землю».
«Прости, и прощен будешь. Суди, и осужден будешь».
«Правда сделает тебя свободным».
Свободным? Сердце в груди дрогнуло, как будто где-то открылась дверь. Но где эта дверь, он не знал. Он также не понимал, как он мог быть свободнее, чем есть.
Он продолжал слушать и удивлялся.
«Не мир принес я, но меч».
«Последний будет первым. Первый будет последним».
«Воздастся тому, у кого есть. Убудет у тех, у кого нет».
«Я пришел, чтобы сделать зрячими слепых и чтобы ослепить тех, кто зряч».
Он покачал головой.
— Не понимаю, — сказал он.
Филипп улыбнулся. Симон пошел домой размышлять.
Он начинал понимать, что это учение непоследовательно. Поэтому так трудно постичь его суть. Если понял одну его часть, это не означает, что будет понятна следующая. В нем полно парадоксов. Оно расплывчато и непостоянно. И тем не менее он смутно понимал, что в нем есть цельность. За разрозненными яркими изречениями крылась ясная гармония.
Это приводило его в восхищение.
— Ну как, решил присоединиться к нам? — спросил брат Иосиф. Это был низкорослый морщинистый человек с добрыми глазами и хромоногий. Одна его нога была короче другой. Филипп не смог вылечить его.
— Еще не решил, — сказал Симон. — Я думаю об этом.
Иосиф кивнул. Он довольствовался малым.
Его жена была другой.
— Следует поспешить, — сказала сестра Ребекка. — Времени не так много.
Она в последний раз шлепнула по трем кругляшкам теста, которые месила, прежде чем отправить их на солнцепек подниматься. Сорвала немного зелени, мелко нарезала и бросила в горшок с кипящей водой, стоящий на глиняной плите. Она принесла корзину фасоли и села на солнышке лущить ее.
— Терять время нельзя, — сказала сестра Ребекка.
Симона это забавляло. Он, конечно, понимал, что она имеет в виду его. Но в ясное солнечное утро, когда дул легкий ветерок, было трудно поверить, что скоро наступит конец света.
— Я думаю, у меня есть немного времени, — сказал он миролюбиво.
— Я бы на твоем месте поторопилась, — сказала сестра Ребекка. Она заученным движением пробегала большим пальцем вдоль стручка фасоли и ссыпала ее в стоящую перед ней миску. — Никто не знает, когда придет Царствие. Это может случиться в любой момент. Как… приход грабителя в ночи.
— Мне казалось, вы говорили, — мягко заметил Симон, — что перед этим будут землетрясения, наводнения, пожары, вселенские войны и отверзание могил.
— Да, конечно. Я думаю, все это произойдет одновременно. Не знаю. Да это и неважно. Оно придет.
— Оно придет, и это единственное, что важно, — сказал Иосиф.
— Видишь ли, это тайна, — объяснила сестра Ребекка.
— Тайна?
— Мы не должны об этом спрашивать.
— А, понятно, — сказал Симон.
— И все же, — сказала сестра Ребекка, — трудно не думать об этом, правда? Как это будет.
Ее палец остановился посредине стручка. Она посмотрела на мужа:
— Будут ли для нас троны, Иосиф?
— Нет, что ты, — сказал Иосиф. — Троны только для руководителей. Что таким, как мы, делать на тронах?
— Но Филипп говорил, что мы будем сидеть на тронах и судить ангелов.
— Ангелов? За что нам судить ангелов?
— Не знаю, но он так сказал, я точно помню.
— Мне кажется, ты его не так поняла, — сказал брат Иосиф.
— А-а…
Застрявшие бобы фасоли с треском высыпались в миску.
— Все равно, — сказала сестра Ребекка, — у нас будет все, о чем мы только мечтали. Дворцы и пиры, и мы никогда не состаримся и не умрем, а все, кто к нам плохо относился, будут наказаны.
— Это радует, — сказал Симон.
— Да. Этот старик Гедекия, который не разрешил нам арендовать его сад, кстати никудышный, весь заросший сорняками, получит, что заслужил, — нищенскую старость.
— Так думать нехорошо, — упрекнул ее Иосиф. — Мы должны любить тех, кто нас обижает.
— Я люблю его. Я очень его люблю. Просто считаю, что он должен быть наказан.
Какое-то время все сидели молча. Миска, стоящая перед сестрой Ребеккой, наполнялась круглыми желто-коричневатыми бобами фасоли, справа от нее росла кучка пустых стручков.
— Это царствие, — сказал Симон, — где оно будет?
— Здесь, — сказал Иосиф.
— На небесах, — сказала Ребекка.
— Понятно, — сказал Симон.
Наступила пауза.
— Нет, мы неправильно об этом думаем, — сказал Иосиф. — Мы необразованные. — Он, извиняясь, улыбнулся Симону. — Мы немного путаемся. Ты должен задавать такие вопросы Филиппу. Он объясняет доходчиво, все сразу становится ясно.
— Но если вам тогда все было ясно, — спросил Симон, — как получилось, что у вас совершенно разные представления?
— Иосиф никогда не слушает, — сказала сестра Ребекка, склонившись над фасолью.
— Я слушаю, дорогая, и изо всех сил стараюсь понять. Но некоторые вещи слишком сложны для меня, и мне не стыдно в этом признаться.
Сестра Ребекка встала и смахнула с подола несколько приставших стручков.
— Мне все ясно, — сказала она. — Не понимаю, почему все делают из этого такую тайну. Когда станет так плохо, что дальше некуда, Иешуа вернется и спасет нас. Мир охватит пожар, а мы отправимся с Иешуа и будем жить на Небесах. А все наши враги и все его враги и все, кто не верит в него, сгорят.
Она собрала стручки в охапку и бросила их в огонь. Они затрещали, зашипели и стали чернеть.
— Убедительный аргумент, — сказал Симон.
Его ирония была умеренной. Ему вдруг расхотелось расстраивать этих людей, демонстрируя силу логики. Их компания освежала его, как иногда освежает разговор с молодежью. Но в слишком большом количестве это было бы утомительным.
