Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке
Два крестьянина в черных бараньих папахах и долгополых кожухах, коренастые мужики с усищами (первый, помоложе, приехал с батраком, второй — с сыном), сбросили с себя тулупы, спрыгнули с возов, молча потянулись и подошли пожать мяснику руку. От них несло сливянкой, и они не казались замерзшими. За ними с возов спрыгнули их помощники, закрыли тулупами лошадей и привязали им к уздечкам торбы с овсом.
Речан отворил ворота и угостил всех колбасой и сливянкой. Пока ели и выпивали, поговорили о зиме, о дороге. Возчики были из Пустого Поля, чисто словацкой деревни немного к северу от границы; деревня славилась фруктовыми садами и винокурнями. Здесь, в городе, люди с большим уважением отзывались о пустопольской сливянке, яблочном вине или сладкой грушовке. Пустопольчане возили в Паланк дрова, огромные акациевые поленья, про тамошних мужиков говорили, что их не проведешь и с ними не шути. Там держали добрых коней и породистый скот, сбивали масло, и многие торговцы маслом были родом оттуда; выходцами из Пустого Поля были и трое довольно бойких портных, также обосновавшихся в Паланке. Паланчане любили высмеивать всех деревенских без разбору, но поднимать на смех пустопольчан остерегались. Люди они были суровые, насмешек не терпели, нахала и шутника могли запросто огреть плеткой. И защитой им служила не столько репутация маслобоев, сколько их суровость. Ведь жили они здесь, на границе, искони и вытерпели многое. До наших дней сохранились искусно построенные и замаскированные семейные убежища пустопольчан времен турецкого нашествия. Туркам редко удавалось их обнаружить. Говорили, будто их начали строить еще раньше, во времена татарских набегов. Территория Пустого Поля лежала среди акациевых лесов, вдали от других деревень. Некоторые слова и выражения пустопольчан не были понятны Речану, даже в Паланке считалось, что тамошние люди не говорят, а «лялякают».
Дрова сложили, вернее, сбросили у ворот. Возчики не стали задерживаться. После работы снова поели, выпили и тут же собрались восвояси. Они торопились, им еще предстояли две ездки с дровами.
Речан закрыл ворота, запер их на засов, перелез через кучу дров, чтобы пробраться во двор, и принялся за работу. Дрова в сарай он возил на тележке. Укладывал на платформу десять — двенадцать поленьев (в зависимости от толщины), перекидывал через плечо ремень, брался за дышло и тянул тележку через весь двор, держа в левой руке фонарь и освещая себе дорогу. Ему приходилось сильно налегать. У сарая за забором он выпрягался, ставил фонарь на перевернутый ящик. Потом полено за поленом укладывал в сарае аккуратную поленницу, словно сам себя обучал порядку. Шершавая кора акациевых поленьев и большие старые колючки обдирали ему ладони. Он работал без перчаток, жалел их порвать. Трудился тихо, чтобы не разбудить не только жену с дочерью, но и Волента. Он хотел сделать все сам. Хозяину положено самому заботиться о запасах. Хозяину, и никому другому. Тележка тоже не производила особенного шума, маленькие резиновые колесики от шасси старого самолета катились без скрипа.
Холода он не чувствовал: работа и три больших стакана сливянки его разогрели. Но больше всего грело сознание собственной полезности. Когда он делал что-то для семьи, его всегда ободряло чувство уверенности в своих силах, которое посещало его не так уж часто. Если надо, с удовлетворением думал Речан, он умеет позаботиться обо всем, и на самом-то деле не такой уж он мямля, как часто кажется жене.
Почти каждый раз, провозя тележку через двор, Речан взглядывал на окна — не зажжется ли там свет, не откинется ли завешивающее окно одеяло и не выглянут ли из-за него удивленные глаза. Но окна не освещались, женщины не просыпались, и он уже начинал жалеть, что тележка хоть чуточку не скрипит. Жаль. Если бы они пробудились и посмотрели из теплой комнаты во двор, их растрогал бы вид отца, который тянет за собой воз дров и сам светит себе фонарем под ноги, как шахтер в шахте. А то может случиться, что они проснутся, когда дрова будут уже убраны.
— Мештер, — послышалось со стороны сада, — что вы тут делаете?
Речан вздрогнул и остановился. Он опустил полено одним концом на землю и слегка оперся на него. От дверей сарая ему не было как следует видно ступенек в сад, он разглядел лишь полосу света и широкую тень на боковой стене.
С квадратным железнодорожным фонарем в руке (в нем горела свеча) вниз по ступенькам сбежал удивленный Волент.
— Слышу, мештерко, что-то во дворе неладно… Приложил ухо к стене… Батюшки, думаю, в фашкамре[33] кто-то шурует наши дрова! Выскакиваю на улицу, чтобы взглянуть на этого фраера, и кого же вижу? Мештер! Почему вы мне ничего не сказали? Зачем у вас я?
Речан улыбнулся и показал рукой, что он с этим справится и один, а потом тихо сказал:
— Купил вот у пустопольских дровец, понимаешь, надо запастись на зиму. Они сбросили их тут, мы специально договорились на утро, чтобы днем об этом не думать, днем у нас и так дел хватает.
— Ладно, все это хорошо, но почему мне-то ничего не сказали? Я сплю, но, если надо, стукните в окошко, у меня сон как у зайца, раз-два — и я на ногах. Разве мне трудно встать пораньше? Вдвоем и работать сподручнее, один возит, другой укладывает, правильно я говорю?
Волент быстро сбросил поленья с тележки, развернул ее и поспешил к воротам.
Вместе работа спорилась. Речан совсем повеселел, хотя и тешил себя тем, что начал-то возить и укладывать дрова он один. Помощник работал шумно, не глядя на раннее утро, весело тараторил и посвистывал, полено на тележку не укладывал, а скорее бросал, и вскорости на крыльцо выскочила Речанова, посмотреть, что такое творится во дворе…
— Штево, — сказала она удивленно, но с удовлетворением, когда взглянула в сарай, — ты купил дров?
— Надо было прикупить, — ответил он, укладывая поленья потяжелее в клетку, и уголком глаза глянул на ее одежду. С неудовольствием отметил, что из-под ее пальто выглядывает розовая ночная сорочка, длинная, до полу, а из-под нее виднеются носки его старых сапог.
— Я тоже так считаю, — сказала она необычно ласково и кивнула головой, как делала, когда была еще совсем молодой и более мягкосердечной, нежели теперь. В последнее время с ней это иногда случалось, и мужу казалось, что к ней возвращается прежний характер, только, замечал он с некоторой тревогой, бывает это всегда на людях, а не с глазу на глаз.
— Нужно было прикупить, — повторил он.
— Пойду приготовлю вам чего-нибудь, — сказала она.
— Чего-нибудь горячего и чаю с вином, — сказал он, когда она уже уходила.
Некоторое время Речан стоял и смотрел перед собой. Потом вытер лицо и повернулся, чтобы покурить у дверей. Он свертывал самокрутку и смотрел через забор бойни, и в кругу света от фонаря, принесенного Волентом, увидел жену. Волент размахивал руками, а она стояла, сунув руки в карманы пальто.
И снова его кольнуло, зачем это жена ходит по двору в таком виде, но, когда он закурил и затянулся, на него снизошли вдруг спокойствие и мир. Потом, увидев, как она, съежившись и слегка наклонясь вперед, спешит через двор на кухню, медленно повернулся к свету и начал разглядывать свои израненные ладони. Он уже с радостью ждал горячей еды и чая с вином, который так приятно и обстоятельно прогреет все тело.
После завтрака Речанова, разодетая, разукрашенная и в хорошем настроении, ушла в лавку. До десяти, пока ее не сменит муж, она будет одна, ведь с несколькими покупателями, которые сегодня, может быть, забредут за обрезками, шкварками, салом или там за куском какой-нибудь колбасы или корейки, справится и она. Свежего мяса на продажу у них не было. Часть из того, что лежит в холодильнике, они будут продавать завтра, остальное — две трети — Волент разнесет по семьям, у которых хватает средств приобретать его без продовольственных карточек. В понедельник, среду и пятницу за прилавком могла постоять и она, если, конечно, им вообще было из-за чего открывать лавку. Многие паланкские мясники в эти дни вообще не торговали. В первый день недели в мясные не ходили по привычке, пятница здесь традиционно считалась постным днем, ну, а сейчас-то, после войны, и среда тоже. Оставалось три мясных дня: вторник, четверг и суббота, правда, и между ними была существенная разница. Во вторник люди наведывались в мясную прежде всего для того, чтобы попытать счастья и получить информацию, каковы виды на четверг и субботу. В четверг достаток мяса мог уже их расстроить. Но прославленная паланкская суббота нагоняла ужас даже на мясников.
В понедельник Речанова могла заменить мужа и приказчика, не опасаясь ничего. Собственно говоря, это было ей по душе. Постоит немного здесь, посудачит с кем-нибудь и отправится стряпать. Взвешивание товара и обслуживание кассы добавляли ей маленькую радость. Кто не порадуется торговле, приносящей такой доход? Такая работка хоть кого очарует. Речанова всегда мечтала торговать. Торговля манила ее с детства. Она всегда считала себя достаточно умной и ловкой, чтобы не жить в бедности, всегда соображала, что к чему.
