Петер Ярош - Тысячелетняя пчела
— Известно, что ты думал, — сплюнул в сердцах Жуфанко. — Не сидел бы я, так пришил бы тебе уши к плечам!
— Так уж сиди лучше, сиди! — унимая вскипевшего Жуфанко, Мудрец поспешил ретироваться.
— Готово! — сказал Брадобрей и подал мастеру зеркало.
Жуфанко оглядывал себя так пристально, что и про Мудреца забыл.
— А я еще парнишка хоть куда, — похвалил он себя со знанием дела.
— Следующий! — возгласил Брадобрей.
На стул сел Самоубивец.
2
Вечера и ночи перед отходом из дому бывают самыми короткими. Тогда-то и надо больше всего спроворить, уладить, проверить. В лихорадочной торопливости, словно каждую минуту ложится на отходящего безотложная обязанность и новый долг. Под вечер подстерегла Мария Дудачова удивленную Стазку Дропову и, расставив ноги, преградила ей дорогу.
— Оставь Само в покое! — возопила Мария.
— Тьфу, да мне его даром не надо! — огрызнулась Стазка и, обойдя ее под самым носом, добавила: — Держи его в чулане под замком, а то на свете тьма девчат, да таких пригожих, что ты и представить себе не можешь…
Стазка унеслась, а Мария, глядя ей вслед, долго стояла в тягостном раздумье. С какой бы охотой оттаскала она обидчицу за косы и окарябала ногтями. И вдруг передернувшись, помчалась домой — поджидать своего Само. Не она одна поджидала: в тот вечер за многими окошками стучали девичьи сердца. В поте лица трудились каменщики, расставаясь на десять недель со своими зазнобами.
Было уже утро, когда Само доплелся домой. Выкатилось солнце. Само жмурился, на веки ему давила усталость, ноги дрожали, подкашивались. После изнурительной, бессонной ночи он с наслаждением повалился бы на прохладную постель, накрылся бы прохладной периной, продрых бы хоть до обеда. Но через час надо было уходить. Дома на дворе его потешили подвиги отоспавшегося петуха. Он топтал одну куру за одной и, довольный, отхекивался. Наконец гордо и спесиво закукарекал. Начинался новый день. Само извлек из колодца ведро студеной воды, вылил ее в деревянную шайку и хорошо, до пояса вымылся. Полегчало. Усталость сошла, веки и глаза ожили, колени обрели устойчивость. Заговорил в нем голод…
Артель вышла ровно в семь. Семеро мужчин, восьмая — женщина. Воскресное утро робко подталкивало их в спину солнечными лучами. Обвешанные всякой кладью, они подались вверх по Глубокой дороге и на Камне остановились. Мастер Жуфанко сбросил со спины рюкзак.
— Положено проститься с селом и краем! — сказал он серьезно, словно совершал обряд.
Запустив руку в рюкзак, вытащил бутылочку палинки и налил в рюмки. Выпив друг за дружкой, они попрощались с родным краем, лежавшим перед ними как на ладони. Село жалось прямо под ногами, вокруг простирались неохватные угодья, обмывавшие на востоке подножья татранского Криваня.
— Какая земля, а не может нас прокормить! — сказал Мельхиор Вицен-Мудрец. — Хороший, благодатный край, глаз не оторвешь, а что толку? Ну скажите, что толку? Горбатим в поле, выдастся срок, спешим на заработки, а по весне мы такие же голозадые, как и год назад!..
— А чего бы вам не работать здесь, в Липтове? — неожиданно отозвалась Стазка Дропова и тут же примолкла, словно испугалась или застыдилась своего вопроса.
— Не так-то все просто! По нашей части здесь работу трудно сыскать, — не спеша и рассудительно ответил Жуфанко. — Ты только оглянись! В Выходной, в Важце, в Штрбе, Кокаве, Прибылине, в Довалове, Вавришове и Ямнике, в Петре, Яне и Угорской Веси, в Околичном, в Заважской Порубе, в Илянове и Плоштине — повсюду каменщиков пруд пруди, и то я упомянул только Верхний Липтов. За работу биться надо, а потом еще заработок скостят вполовину. Вот, милая Стазка, и приходится подаваться на сторону. Да мы далеко не уходим, до Верхнего Погронья рукой подать. Вот ежели бы в Вену или Пешт, дело другое! Поездом туда я два дня добирался… Ну пошли, скоро завечереет!
Они вздохнули согласно, вскинули рюкзаки на плечи и сбежали с Камня; пройдя под Известковой ломней, взошли на Вахтаров бугор. Старая дорога вскоре вывела к перепутью. Они прошли по мосту через Ваг, миновали Кралёву Леготу и бодро зашагали в сторону Малужиной, Нижней и Верхней Боцы. Пополудни перекусили уже на Чертовице[17]. Вниз им спускалось легко. Над Ярабой, а потом и пониже нее напились кислой воды и полюбовались видом табуна олених. Статный олень-двенадцатилеток вел их рысью в густую пущу на склонах Малого Гапля. Над Мытом под Дюмбьером каменщики по откосам Вартовки и Поганска свернули влево. Там вновь при подъеме изрядно взмокли. Миновав Студеный холм, спустились в Буяков, прошли Задние и Передние Галны и постучали в ворота славного старинного города Брезно. Было пять часов пополудни, а они уже в трактире заказывали себе пива.
— Здесь и останемся! — решил Жуфанко. — Закусим и сразу же разместимся в бараке на дворе: именно к этому трактиру и требуется пристроить такую же часть, как вот эта старая.
Жуфанко убежал и вскоре вернулся с корчмарем Грундигом. То был мужик в теле. Борода и усы полностью закрывали нижнюю часть лица, и рот можно было разглядеть только тогда, когда он открывал его.
— Мы пришли, пан Грундиг, как было велено! — сказал Жуфанко. — Завтра и приступим. Надо бы только обговорить подробности, а главное, плату.
— Я не возражаю! — Трактирщик Грундиг подсел к столу и кивнул половому — тот вмиг подбежал. — Принеси каждому по пиву! За мой счет, господа…
Половой принес пиво, они чокнулись, выпили.
— За наш уговор! — возгласил тост Грундиг.
— Десятник есть у вас? — спросил Жуфанко.
— Не требуется, я его заменю! — улыбнулся трактирщик.
— А помощницы будут?
— Четырех хватит?
— Хватит! — согласился Жуфанко. — А теперь о мзде. Какая ваша цена?
Трактирщик Грундиг облизнулся, рассмеялся, а потом сделался серьезен. Допив одним духом пиво, с оглядкой заговорил.
— Не в обиду будь вам сказано, — подмигнул он Жуфанко, который сверлил его взглядом, — а я бы предложил каменщикам по семи гульденов в неделю, а вам, мастер, двенадцать. Стряпуху, разумеется, будете оплачивать сами.
Мужчины неодобрительно заворчали.
— Столько, а то поболе, мы могли получить и дома — нечего было тащиться в Брезно! — сказал Жуфанко и взглянул на товарищей — те согласно поддакивали.
— Сомневаюсь! — сказал трактирщик Грундиг. — Но хочу услышать ваши предложения.
— Тринадцать гульденов в неделю каменщику, восемнадцать — мастеру, а стряпуху, ясное дело, сами оплатим!
— Правда, стало быть, где-то посередке, — рассмеялся трактирщик. — Середка на половине, так никто не в обиде — век того держусь. А что, ежели нам и сейчас так?
Предлагаю каменщикам десять гульденов в неделю, а вам, пан мастер, пятнадцать. По рукам?
Жуфанко поглядел на артельщиков. Они качали головами, мозговали, потом один за другим одобрительно закивали.
— Это ваше последнее слово? — спросил Жуфанко.
— Последнее! — сказал трактирщик твердо.
— Добро! — согласился Жуфанко.
Мастер и хозяин ударили по рукам.
— Половой укажет, где вам спать и где стряпать, — сказал Грундиг. — Шпагерт[18] там большой, на осьмерых станет. И работа вам наверняка понравится, потому как не менее двух месяцев кряду не придется вам с места сниматься. В шесть поутру свидимся!
Мужчины промычали несколько слов на прощанье, и трактирщик удалился. Оставшиеся обменялись красноречивыми взглядами, некоторые растерянно улыбнулись.
— Что скажете? — полюбопытствовал Жуфанко.
— Не бог весть какие деньги, — отозвался Мудрец.
— Не очень-то он расщедрился! — вставил Вилиш-Самоубивец.
— И впрямь не очень! — согласился Матей Шванда-Левша.
— А как в других местах платят, не знаете? — спросил Мудрец.
— Знаем! — обрадовал его Жуфанко. — Если хочешь на гульден-два больше, топай в Пешт! Я сделал, что мог, вы бы тоже могли слово вставить, коли не нравится…
К столу подошли двое незнакомых мужчин.
— Ну что, дали себя уговорить? — спросил один из них.
— А ты чего нос суешь? — обрушился на него разъяренный Жуфанко.
— Только спокойно, товарищ! — усмирил его неизвестный. — Зовут меня Балцо, я каменщик.
— Я Митана, тоже каменщик! — представился другой.
— Жуфанко! — отрекомендовался Змей.
— Можно присесть? — спросил Балцо.
— Садитесь! — нехотя согласился Жуфанко.
— Так, стало быть, вы дали трактирщику уговорить себя, — повторил Митана. — Сколько он вам положил?
— А тебе что до этого?! — взорвался Матей Шванда.
— Да перестаньте вы дурака валять, говорите толком!
— Десять гульденов каменщику, пятнадцать — мастеру! Доволен? — через силу улыбнулся Жуфанко.
