Максим Матковский - Попугай в медвежьей берлоге
– Ты уже проснулся, мудак?
– Да, только что.
– Сейчас за тобой заедет Муса. Отправляйтесь в Ракку.
– Зачем? – спросил я.
Но директор уже повесил трубку.
Ракка ничем не отличалась от Табки, такое же унылое, забытое Богом, пыльное местечко, к тому же, как только мы подъехали к госпиталю, хлынул ливень, и пыль под ногами моментально превратилась в кашу из грязи и мусора. Зловонные потоки стекали вниз по улице, из переулка выбежала стайка мальчишек лет двенадцати-тринадцати. Все мальчишки худые и хрупкие, кроме одного здоровяка. Здоровяк снял пояс, намотал его на кулак и начал размахивать массивной бляхой. По всей видимости, он поссорился с кем-то из дружков и хотел их отлупить. Хрупкие мальчишки, ясное дело, драться со здоровяком не желали. Дети в Сирии – сущие черти, их не контролируют ни школа, ни закон, ни религия, ни родители. Они дерутся на ремнях, кидаются камнями и прессингуют прохожих, а в особенности иностранцев.
– Ну, на все воля Аллаха, – сказал Муса.
Я вылез из машины и прошлепал по лужам к госпиталю. В госпитале была грязища, пол не драили год или около того. По углам набилась пыль, везде плитка сыпалась, все какое-то ободранное и хлипкое, в паутине, казалось, потолок вот-вот на темечко грохнется. Поднявшись на второй этаж, я справился у медсестры в черной парандже, где здесь делают анализ на СПИД. Она указала на дверь напротив, я постучал и осторожно зашел.
Таковы порядки в Сирии: приехал в страну – будь так любезен, сдай анализ на СПИД. Ученый ты, бизнесмен, специалист или студент – не имеет значения. Если же результат окажется положительным – вон аэропорт, вон самолет, прощай! Бытует легенда, что якобы студенты-сирийцы вернулись из Советского Союза и их обязали пройти анализ на СПИД прямо в аэропорту, у всех оказался положительный результат, потому что они в Советах кувыркались с одной и той же проходимкой. Ну, их за это в аэропорту прямо и расстреляли… не знаю, правда это или нет, но байку травят – и наши специалисты, и сами арабы.
Я закатал рукав, и игла впилась в мою вену. Доктор слил мою кровь в мензурку, выдал мне талончик и ватку. Я оставил копию документов. Наступило неловкое молчание, мы прислушивались к ливню.
– Вы свободны, – наконец сказал доктор.
– А когда будет известен результат? – спросил я.
– Вам позвонят.
– Когда?
– Когда анализ будет готов.
– Ну, хоть примерно можно сказать?
– Какая разница? – спросил безжалостный доктор. – Может, через день, может, через два или через неделю. Да, через неделю максимум. Ин ша алла[20].
Доктор – настоящая скотина. Я чуть было не разболтал ему о своем первом и единственном сексуальном опыте. Девственность я, дамы и господа, потерял в школьной гардеробной, а помогла мне в этом пьяная учительница пения. Хотя помощница из нее была не ахти, она лишь изредка просыпалась, наблюдала пьяным блуждающим взглядом за моими потугами и засыпала. Буквально за секунду, вдали от дома, в забитой Ракке, в кабинете арабского доктора передо мной пронесся школьный выпускной. Я словно откупорил законсервированную банку шестилетней давности. Кто бы мог подумать. Итак, она первая зацепила меня после медленного танца, я уже направился домой, и спустился на первый этаж, и практически вышел из проклятой школы навсегда, но тут из-под земли появилась учительница пения – сорокалетняя мегера с крепкими, мертвенно белёсыми ногами. Она схватила меня за отцовский галстук и увлекла в подсобку. Мы закрылись изнутри и принялись обслюнявливать друг друга. Когда я стянул с нее блузку и начал целовать ее морщинистые, обвисшие, увитые венами, будто проволокой Палестина, титьки, она плюхнулась на скамейку, раздвинула ноги и сказала:
– Давай, пой, ты всегда плохо пел. Я видела, ты не пел, ты только рот открывал и делал вид, что поешь, как окунь… Ты и гимна до сих пор не выучил?
– Не выучил, – признался я и опустился на колени, дабы раскрыть для себя еще одну тайну.
– Ты не любишь страну? Давай, спой мне…
В кабинете доктора я прислушивался к ливню и проклинал себя за то, что поддался тогда и пошел с ней. Ведь я мог убежать? Запросто! Но я не хотел показаться трусом, мне всегда важно, что подумают обо мне люди! Губительная вера во мнение людей! Сам себе же я не важен, главное, что скажут люди. И что она сказала? Она сказала мне:
– Прости, если сможешь…
Внезапно меня всего начало трясти, дыхание сбилось, а лоб покрылся холодной испариной. Почему только сейчас я припомнил ее слова? Прости, если сможешь? Прости за что?! Какого черта? Или она была так пьяна, что не соображала, что мелет? Может, она сказала это в бреду и фраза вовсе не была адресована мне?
– Что с вами? – спросил доктор.
– У меня очень плохое предчувствие…
– Не волнуйтесь, – успокоил меня доктор и усадил на кушетку.
– Доктор, можно вам кое-что рассказать? – спросил я.
– Ладно, – неохотно согласился он, и, лежа на кушетке, я выложил ему всю историю с потрохами. Он внимательно выслушал и сказал:
– Повтори, что она тебе сказала?
– Она сказала мне: прости, если сможешь…
– Хм, действительно, странная фраза, очень странная… может, она вас укусила случайно или причинила боль?
– Нет…
– Может, она вам плохие оценки ставила или из класса выгоняла? Или ругала?
– Нет, – ответил я. – Она ставила мне только пятерки.
– Хм, действительно странно. Вот же женщины, черт их разберешь, можно с ума сойти, пытаясь понять, что женщины имеют в виду. Говорят они одно, а подразумевают другое. Аузу би лля![21]
Глава 27
Следующих четыре дня я провел в бреду. Мне было плевать на работу, плевать на директора и его крики, он водил меня за собой на поводке по станции, знакомил с арабскими специалистами и специалистами из России, мы шатались по кабинетам, мы прошли сотни кабинетов, где я чисто машинально открывал рот, потому что люди требовали от меня открывать рот. Возвращаясь домой, я не покупал ни еды, ни питья, воду я пил из крана и ложился спать. Ребята пытались понять, что со мной происходит, они списывали мою молчаливость и крайне удрученное состояние на акклиматизацию. Они зазывали пойти прогуляться, выпить и поиграть в карты. Я лишь мотал головой и говорил, что очень устал и хочу спать. Кроме как об учительнице пения и о злосчастной ночи в школьной гардеробной, я больше ни о чем не мог думать. Краски жизни померкли, ничто не имело значения. Обреченно я ждал звонка из госпиталя, ждал утром, ночью и днем, я практически не спал, а если засыпал, то мне снилась учительница пения и одноклассник Дима, мы втроем были в подсобке, Дима указывал мне, как надо двигаться, что куда совать и за что дергать. Безумная учительница пения же просто хохотала. Я вспоминал школьные сплетни, поговаривали, будто она крутила шуры-муры с физруком, и с завучем, и с трудовиком, и с учителем черчения, и даже с директором, и с кем она только не крутила свои шуры-муры. Да она на каждом уроке садилась на стол и раздвигала ноги, чтобы ученики могли полюбоваться ее розовыми трусиками.
На второй день после посещения госпиталя в комнату зашел Андрей Павлович и, глядя на меня сверху вниз, соболезнующе покачал головой:
– Совсем худо пацану, может, тебе к врачу? Да, тебя надо врачу показать… ты не отравился? На, поешь хоть немного.
Он протянул мне тарелку с картофельным пюре и куриной котлетой, но я отказался. Потом пришел пьяненький Денис и засыпал меня пошлыми анекдотами, от которых мне вовсе не хотелось смеяться. Денис сказал, что ему такой сосед грустный не нужен. «И вообще, если ты живешь со мной, то жить надо дружно. А ты разговаривать не хочешь и ни черта не хочешь, ты меня не уважаешь, да?»
Приходили Сашка с Валиком, и лысый Николай Сергеевич тоже приходил. Они говорили, что поначалу тоже тосковали и что действительно в этой дыре можно спиться и повеситься, но ты не переживай, привыкнешь. Так говорили они. И, слава богу, им надоело меня утешать, их начала злить моя депрессия, и они отстали. А как только они отстали, приехал директор с пачкой документов.
– Значит, так, мудак, – сказал директор. – Вставай и работай. Некогда лежать, понятно? Вот, смотри, много дел: вот тебе на перевод протокол проверки контактора переключающего устройства, вот тебе протокол проверки схем заземления трансформатора, вот тебе выводы по состоянию главной изоляции, вот тебе данные электрических измерений, вот тебе протоколы демонтажа разбрызгивателей масла и наружного контура нагрева, вот тебе демонтаж термопар, вот тебе все фазы смещения реек барьерной изоляции, вот тебе состояние запрессовки магнитопровода согласно требованиям программы ремонта, и еще держи протоколы расширенного физико-химического и хроматографического анализа масла из бака трансформатора и вводов, и на тебе ревизию дегазационной установки, и вот держи ревизию вакуумных насосов… Ну что? Хватит на сегодня? Мне перевод наутро нужен, уяснил?
