Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник)
В этот час на оставленных мною улицах еще шляются беспечно лохматые молодые французы.
Дивно подстриженная женщина-полицейский перекрывает улицу, чтобы пропустить запоздавший автобус с туристами.
Упитанный цыган что-то орет в метро под гитару.
В кафе, где уже убирают стулья, все не может угомониться и танцует сам с собой, с бутылкой в руке, развеселившийся негр в полосатой блузе.
И все это великолепие поминутно выхватывает из тьмы своим голубым марсианским глазом страшная Эйфелева башня.
Париж уже постепенно выветривается из меня, оставляя лишь слабый след – вроде запаха давнишних духов.
Но до конца этот запах не улетучится.
О-ля-ля.
Ноябрь 2001Три зарисовки
длинноногие омички вышагивают как цапли
я даже глянул:
не подают ли в кафе лягушек
на центральную улицу забрел человек из 50-х
в шелковой полосатой пижаме
в соломенной шляпе с порыжелой от времени лентой
каменный парапет Иртыша
исчерканный инициалами + именами
хранит всю летопись провинциальной любви
Омск23–26 мая 2001Греческие календы
(фотоальбом)
Панорама
то самое место
где Афродита отжимала волосы
выйдя из моря
пальмы
иные с веером
иные в шляпках с пером
только по небу торопится
единственное облачко
отбившееся от стада
Бармен
с глуповатым мужественным лицом Менелая
с тех пор как Елена сбежала от него
и поступила в стюардессы
он напевает все время
мешая разноцветное пойло под видом коктейлей
и не забывая воткнуть
в каждый бокал по бумажному зонтику
для украшенья
по вечерам для завлеченья гостей
приходит приятель Гомер
и бряцая по струнам
горланит свои неправдоподобные песни
Пляжное чтение
так трудно бывает
оторвать глаза от этого мира со слепящим распластанным
пляжем
где столько плоти
резвится в полосатых волнах
прогуливает друг друга вдоль набегающего моря
и млеет на песке
так трудно отвести глаза
уткнуться в книгу —
как после вернуться из обжившей тебя страницы
на хлопочущий пляж
Нимфа
море
лизнуло ее в лицо
и она подпрыгнула с визгом
из волны
показав спелую грудь
На параплане
глупым бывает
выраженье не только лица
но и тела
например
у болтающих голыми ногами летунов
пока их возят по небу
привязанных за веревку к катеру
вроде брошенной Богу приманки
Эвфония
даже не зная вообще ни одного языка
я различил бы
на любом пляже мира
веселую европейскую речь
и сварливую русскую
Созерцатель
скандинав
похожий лицом на барашка
теребя золотую цепочку на шее
любуется морем
где писая тонкими струйками в небо
снуют скутера
понапрасну морща воду
Без лифчиков
тощая немка
подставила равнодушному солнцу жалкие обгоревшие
грудки
голландки симментальской породы
выложили свои вымена
красивых людей очень мало:
сезон впереди
…белобрысый пляжный парнишка
раздающий матрасы
беседует с вылезшими из воды
англичанками топлес
не опуская глаз ниже ключиц
только почесывая себе ягодицу в брезентовых шортах
Ресторатор
заранее тосковал
предчувствуя наступление жарких месяцев
когда обстоятельных пожилых чревоугодников
сменит молодежь
заказывающая пиццу на двоих
чтобы потратить сэкономленные евро ночью
на пиво в дискотеке
…он отвлекся:
крошка-англичанка в развевающемся шарфике
проехала вздернув капризный носик
на мотороллере мимо дверей
Пещера Зевса
вход в Преисподнюю
украшен колоннадой из сталактитов
и оборудован легкой железной лесенкой
с перильцем
чтоб души не подвернули ногу
спускаясь
Кносский дворец
нет его
нет
лабиринт оказался разрушен
чучело Минотавра
изготовленное сэром Артуром Эвансом
увезено в Британский музей
только вазы
чьи чувственные обводы
навеяны божественной линией
женского бедра
но этого довольно
Островок
Напротив пляжа лежал поросший диким луком островок.
С маленькой церковкой под черепичной крышей и единственным колоколом, в который можно позвонить, дернув за веревку.
Что считал своим долгом выполнить всякий доплывший.
От нагретых солнцем трав там пахло, как в кухонном шкафу, где хозяйка держит специи в жестяных банках.
Время от времени туда плавают молодые англичане с футбольным мячом.
А однажды я видел гулявшую по острову женщину в розовом платье.
Хотя у берега не было лодки, а с другой стороны там камни и не пристать.
Последний кадр
а вот и мы с тобой
залипшие в тягучем послеполуденном море
как мошки в меду
КритМай – июнь 2005Справа налево
От окрестных пейзажей веяло не то нищетой, не то святостью.
А рыхлый иерусалимский камень был весь пропитан фанатизмом и ненавистью.
Повсюду сновали вприпрыжку хасиды в черных лапсердаках и шляпах – не то в синагогу, не то из синагоги.
За столиком в ресторане четыре шляпы-сковороды, склонившись, как над Торой, обсуждали меню.
В мечети на горе орал муэдзин.
Черная толпа текла вдоль Стены плача, как в метро.
Дети Завета, бормоча молитвы, качались, как маятники, будто рассчитывали сокрушить лбами стену – не эту, а другую, невидимую…
Я тоже всунул в щель записочку Господу: Дозволь и поддержи.
Из подъехавшего на берег Мертвого моря экскурсионного автобуса вывалилось целое стадо толстенных негритянских баб и, посрывав платья, полезло купаться в своих кружевных необъятных панталонах, окуная в мутную воду черные вымена.
С целебного источника, пованивая адской серой, возвращались отдыхающие.
Иерусалим – Мертвое мореФевраль 2007Старый Назарет
То, что поначалу я принял за лачуги, оказалось виллами. Там и правда кое-где сохранились следы покрывавшей двери морилки, на обвалившихся каменных ступенях расставлены цветочные горшки и даже растет за стеной какое-то чахлое деревце с желтыми ягодами.
Потом-то, спускаясь в город по крутым не то коридорам, не то лестницам, где посередке текла по желобу струйка воды, а из глубин квартала беспрерывно кричал, точно его заело, петух, я прошел мимо настоящих лачуг.
И угодил в пропахшие мочой и ароматическими свечками рыночные ряды, заваленные и завешанные грудами розовых и зеленых кофточек, линялых джинсов, похожей на советскую обуви, нейлоновыми платками радужной расцветки, пластмассовыми расческами, безопасными лезвиями и прочей дрянью, непонятно для кого предназначенной.
Миражем среди этой нищей роскоши вдруг вспыхнула стеклянная витрина со свадебными платьями в кружевных воланах, рюшах и вышивке, правда на манекенах с обломанными кистями рук, так что из-под газовых накидок торчали коричневые обрубки, будто невесту начали четвертовать, но все-таки спасли в последний момент.
Повсюду попадались страшные, брейгелевские физиономии. А в зеленном ряду за сколоченным из досок прилавком стоял и вовсе тот самый, избежавший праведного креста, разбойник с клыками и бельмами, перекладывал короткопалой красной рукой жалкие пучки подвядшей петрушки, и сразу видно было, что он тут для отвода глаз и своего разбойного ремесла не бросил.
Ноги прилипали к асфальту.
Повсюду валялись старые расползшиеся ковры и ломаная мебель, точно здешние жители все разом решили от них избавиться. Я бродил полтора часа и не обнаружил ни одной кофейни. Раз только радостно ринулся, узрев вдали что-то вроде разноцветных зонтов, – но это оказались разложенные на просушку подушки в розовых и белых наперниках.
Маленькие христианские ценности прятались в самой низине.
И я сбежал.
…На вознесенной над утопающим в нищете городом гостиничной лужайке мне накрыли стол и подали рыбу, пойманную в Тивериадском озере кем-то из внуков Зеведеевых. Носились ласточки. Снизу слабо доносились крики в мегафон: заканчивался митинг, на который с утра сзывали прилепленные к стенам листовки с серпом и молотом и лозунгами по-арабски. Кажется, они кричали все то же: «Распни его!»