Дон Делилло - Mao II
Билл начал рыться в карманах в поисках сигарет. Оба молчали — все сказанное и услышанное следовало обдумать. На ярком пропуске на лацкане Билла значилось: "ПОСЕТИТЕЛЬ. ДОПУСК ОГРАНИЧЕН".
Чарли перешел на шепот:
— Ночью мы с тобой останавливались прямо на улице и принимались спорить.
— Да, Чарли, было дело.
— Иногда ты меня страшно злил. Все эти твои экстремистские идеи. Рядом с тобой я острее чувствовал свою косность и благоразумие. Почти всякий раз ты нес околесицу, но мне никак не удавалось найти аргументы, к которым не могла бы придраться моя совесть.
— Кажется, мне уже пора.
— Неужели на тебя не накатывают воспоминания? Они, как внезапный прибой, захлестывают, почти валят с ног. Черт возьми, Билл, до чего же я рад тебя видеть.
— Я не вспоминаю — я помню. Постоянно. Практически все.
— Что слышно от Сары?
— Это что, обсуждение моих бывших жен в хронологическом порядке?
— Что от нее слышно?
— Все путем. Ей нравится поддерживать со мной отношения. Она очень ценит тот факт, что мы иногда все еще разговариваем.
— Правда, я ее почти не знал. Ты тогда просто карантин какой-то объявил.
— Просто она была молодая.
— Даже слишком. Ей было не по силам совершить невозможное — ужиться с писателем твоего типа.
— Да все они моего типа.
— Впрочем, жизнь показала, что мне это тоже не по силам. Так я и не уяснил, чем перед тобой провинился.
— Ты провинился тем, что стал моим редактором. Ты же знаешь, на писателей не угодишь.
— Да, что верно то верно.
— Ты был виноват уже тем, что попадался мне под руку. Любое твое слово или поступок я всегда умудрялся извратить в оправдание своей хандры.
— Сколько же счастливых лет я прожил, выслушивая писателей, — брюзжат они очень занятно. И чем большим успехом пользуются, тем жалостнее хнычут. Меня эта загадка страшно интригует. Может быть, писательский дар и способность изобретательно роптать на окружающую действительность растут из одного корня, обусловлены одной и той же чертой характера? Горечь и раздражение — первопричина творчества или его конечные плоды?
— Или то и другое сразу, — сказал Билл.
— Все жалуются на одиночество. Затворничество невыносимо. Ночью не сомкнуть глаз. Днем от сомнений и душевных мук нервы как струны. Плачьте, плакальщицы, плачьте. Прозаики переходят на интервью. Интервьюеры пишут прозу.
Денег всегда мало. Хвалят, да не за то. Ну подскажи, Билл, я весь список огласил?
— Тяжело тебе, наверное. Каждый день общаться с этими мучениками.
— Да нет, легко. Я их вожу в кабаки высшего пошиба. Говорю: "Цып-цып-цып". Говорю: "Попитеньки-попитеньки-попитеньки". Говорю им, что в больших магазинах их книги идут нарасхват. Говорю, что читатели штурмуют торговые центры. Говорю: "Клюйте-клюйте-клюйте". Рекомендую жареного морского черта с савойской капустой. Говорю им, что вокруг прав на переиздание разгорелась целая битва. Режиссеры телесериалов интересуются, издатели аудиокниг интересуются, Белый дом заказал экземпляр для Самого. Говорю: "Отдел рекламы планирует ваш тур в поддержку книги по всей стране". Итальянцы от книги в полном восторге. Немцы закатывают глаза. Ах-ах-ах, ах-ах-ах.
— А сам ты как, Чарли?
— Приучаюсь работать по-новому.
— Давно здесь сидишь?
— Два года.
— А кто хозяева издательства?
— Лучше не спрашивай.
— Хотя бы намекни.
— Лимузины. Ключевое слово — лимузины.
Билл нагнулся завязать шнурки.
— Ну хорошо. О чьих еще кончинах мне следовало бы узнать?
— Нам обязательно об этом говорить?
— Наверно, не обязательно.
— Мы — следующие, — сказал Чарли.
— Нет, сукин ты сын, это я следующий.
— Билл, мне нужна твоя новая книга.
— Я пока работаю.
— Даже если у тебя есть обязательства перед нашей бывшей пыльной прелестной прижимистой лавочкой…
— Конец дописываю.
— Даже если от руин давнишнего договора что-то уцелело, лазейки всегда найдутся.
— Довожу до ума — вот чем я сейчас занимаюсь.
— Мне нужна эта книга, сукин сын.
Они заерзали в креслах. Чарли, скривившись, согнул правую ногу в колене. Одновременно поднявшись, оба повели плечами, разминая мышцы. Билл глянул в восточное окно — небосвод точно фреска на производственную тему: арочные мосты, башенные краны, фабричный дым над Куинзом.
— Ты не отшельник, не лесник, пописывающий книжки, не чудак-самородок. Ты — загнанная дичь. Ты не пишешь политических памфлетов, не опираешься на реальные исторические события, но все равно слышишь у себя за спиной возмущенный рев. Вот в чем противоречие, Билл.
— Похоже, мне дрянные ботинки всучили.
— Насчет Лондона позвони мне сегодня вечером домой. Вот мой телефон. Или, самое позднее, завтра прямо сюда, по возможности до полудня. Самолет у меня ночью. По-моему, тебе необходимо это сделать. Помни. Хотя бы один писатель покинет застенки убийц.
Охранник ждал в приемной. Билл спросил у него, где мужской туалет. Охранник открыл дверь своим ключом, подождал у сушилки. Билл поискал по карманам баночку с лекарственным коктейлем, наконец нашел, вытащил заранее приготовленные дольки амфетаминовых таблеток трех разновидностей — голубые, розовые и белые. Положил их на язык, но, обнаружив, что вода из крана течет только пока отжимаешь пальцем клапан, выплюнул таблетки на ладонь, попросил охранника включить холодную воду. Охранник с готовностью помог. Билл опять положил таблетки на язык, подставил под кран сложенные чашечкой ладони, набрал в рот воды, проглотил, закинув голову. Охранник посмотрел на него, точно интересуясь, все ли прошло по плану. Билл кивнул. Они вышли, сели в лифт и вместе спустились в вестибюль.
Не дойдя до выхода, примерно в пятидесяти метрах от овальной стойки, прямо перед указателем, где перечислялись находящиеся в здании фирмы, Билл замешкался. Обнаружил, что за дверями ждет Скотт — вон он, у дальнего края витрины, выступающей на тротуар наподобие эркера, под углом к подъезду. Скотт стоял к витрине спиной, в руках у него был небольшой сверток — наверняка книги. Билл попятился от стеклянных дверей и закурил. Глубоко задумался, сложив руки на груди, слегка склонив голову к левому плечу.
Казалось, его взгляд сосредоточен на кончике сигареты, которую он неловко держит в правой руке. Когда он снова рискнул глянуть на улицу, Скотт переместился поближе к подъезду, но отвернулся к витрине. Билл пересек вестибюль, игнорируя вращающиеся стеклянные двери. Выскочил, на ходу сдирая с лацкана гостевой пропуск, в крайнюю, обычную дверь и смешался с плотной полуденной толпой служащих, вышедших перекусить.
Часть вторая
Приходя кормить пленника, мальчик снимал с его головы мешок. У самого мальчика на голове тоже был мешок — грубая холщовая маска с кривыми прорезями для глаз.
Время с некоторых пор течет странно, оно словно было здесь с самого начала и остается, даже когда уходит. Примешивается по капле к его бреду и лихорадке, к вопросу "Кто я?". Харкая кровью, он смотрел, как плевок сползает розовым слизняком в слив канализации — и в плевке тоже трепетало время.
Пленник очень нервничал оттого, что не мог догадаться: зачем мальчик скрывает от него свое лицо?
Сюда его привезли в автомобиле, у которого не хватало одной дверцы. Он видел голого по пояс старика, повисшего на колючей проволоке где-то на полях орошения.
Будь внимателен, примечай детали, старательно твердила кассета, звучащая в его голове, голос, нашептывающий: "Ты хитрее, чем похитители". Пленник почувствовал, как мальчик приближается, чтобы содрать мешок и засунуть ему в рот еду, заглянул в прорези мешка на голове мальчика.
Время пропитывает собой воздух и еду. Черный муравей, взбирающийся по ноге пленника, тащит на себе глыбу времени, в медлительности лапок — неспешность всеведущей древности.
Бедный старикан наверняка заблудился в темноте и налетел на проволоку: выживший из ума, голый по пояс, распятый, все еще живой.
Он ждал момента, когда сможет начать подсчитывать вспышки ракетных залпов. Слыша, как взлетают ракеты, он одновременно видел вспышки, хотя в его мешке не было прорезей для глаз.
Ремесло заложника было ему внове, и он очень хотел освоить его как надо. Пока жевал, все время вычислял, сколько метров от одной стены до другой. Измерь стены, потом каждый кирпич в стенах, потом слои известки между кирпичами, потом тонкие, как волос, трещины в известке. Считай все это экзаменом. Покажи им, как развит твой интеллект.
Выглядывая в прогал на месте дверцы, он видел бельевые веревки, протянутые сквозь пробоины в серых каменных стенах.
Мальчик содрал с него мешок и начал кормежку, всовывая пищу ему в рот, всегда слишком скоро, раньше, чем он успевал прожевать предыдущую порцию.
