Юли Цее - Орлы и ангелы
Для меня это шок. Значит, она все-таки существует, та Клара, что появилась первой, та, что выглядит, как Мата Хари и сумела понравиться мне одним своим голосом. А вот ее теперешнее воскрешение мне, напротив, совсем не нравится. Она треплет Жака Ширака по загривку, а он норовит ткнуться мордой ей между ног. Интересно, как ей удалось запихать длинные волосы под парик. Может, пажеская головка как раз натуральна, а золотая грива поддельна, и так, значит, было с самого начала. Приходит ко мне на кухню, садится к столу.
В чем дело, говорю, давай проваливай.
Полегче на поворотах, добродушно возражает она, в конце концов, это моя квартира.
А что за маскарад, спрашиваю, и почему ты так рано.
Иду на вечеринку, а кое-кто из тамошних знает меня только в таком образе.
В говенном образе, говорю.
Стою, прислонясь к холодильнику, садиться у меня нет охоты.
Может, тут найдется что-нибудь поесть, спрашивает.
Нет, отвечаю.
Да ладно, говорит, что-то же ты ешь!
Чувствую выброс адреналина.
Ладно, говорит, придется тебе объяснить. Вечеринка состоится ЗДЕСЬ. В девять. У меня сегодня день рождения.
День рождения у тебя в самом конце февраля, говорю.
Аффектированно всплескивает руками.
А отпраздновать его хочется сейчас, говорит.
Большая голова Жака Ширака лежит у нее на коленях, смотрит он на нее умильно, снизу вверх, смотрит, вывернув глаза так, что видны белые бороздки на нижнем веке, и отчаянно насупив брови. Когда она резко встает, то довольно сильно поддает ему по подбородку — и поделом. Ставит на плиту кастрюлю, и я покидаю кухню. Слышу, как булькает, начиная закипать, вода. Слышу, как она лезет в холодильник, слышу, как радуется, обнаружив шеренгу бутылок с апельсиновым соком. Она на взводе, это меня нервирует.
Возвращаюсь в гостиную, достаю со стеллажа диктофон и милые моему сердцу кассеты. Сейчас я превращусь в два гигантских уха, связанных между собой тонким проводком и подобно розовой бабочке опустившейся на темно-синий диван. Подобно бабочке, приобретающей все более радужную окраску по мере того, как в глубине ушей набирает силу мой голос. Льющийся из ЧЕРНОГО микрофона. Подобно ОДНОЙ бабочке. Лишь правое ее крыло становится все пестрее, тогда как левое остается бледно-розовым.
Мы отправились ужинать, говорит мой голос на кассете, и Герберт заставил меня наизусть запомнить маршрут. Пока я мысленно мчался по городским трассам и окружным дорогам, остальные изучали меню. Росс заказал на закуску улитки по-французски, а Джесси, услышав это, вцепилась руками в скатерть, сложила ее конвертом и потянула на себя, пока все на столе не смешалось в одну кучу-малу, посуда и столовые приборы полетели на пол, а из-за соседних столиков на нас уставились во все глаза.
Когда, цыкнул на нее Росс, ты научишься вести себя на людях?
На лице и на открытых участках тела у него выступили вены. Выглядело это так, словно он внезапно запутался в крупноячеистой сети, сплетенной из толстых шнуров. Кельнер помчался за тряпкой и чистыми приборами.
С улитками я дружу, пролепетала Джесси.
Черт побери, сказал Герберт Россу, в таком случае закажи устрицы.
Джесси аккуратно расправила скатерть, люди за соседними столиками вернулись к еде, кельнер принес виски. Вена, дорога А-2, Клагенфурт, заправка, Виллах, перевал Плёкенпасс, Тольмеццо, дорога А-23, Удине, дорога А-4 по направлению к Венеции, а не к Триесту.
Клара заходит в комнату, похоже, она решила прибраться. Замечаю, что она покачивает бедрами, раньше я за ней такого не наблюдал.
Может, хватит вертеть жопой у меня под носом, говорю.
А слова гудят у меня в мозгу, уши у меня заткнуты, я нахожусь в замкнутом пространстве собственного черепа. Останавливаю «воспроизведение».
Не бери в голову, говорит, это не нарочно. В этой обуви у меня получается так, и только так.
Это ложь. Она движется иначе, чем всегда, она взволнована, она в предвкушении. Может, конечно, все дело в дурацкой вечеринке. Надеюсь, что никаких опрометчивых решений она не приняла. Прибавляю громкость, закрываю лицо руками. Так я могу и вовсе забыть о том, что она существует.
То, что машина бронирована, мы обнаружили только на заправке, где-то на дороге А-2 за Клагенфуртом. До итальянской границы нам разрешили заправиться еще раз, а дальше нам было строжайше запрещено подъезжать к бензоколонкам и уж подавно к мотелям. На заднем сиденье имелась две полные канистры. За едой побежал Шерша, Герберт дал ему кредитную карточку на неизвестно чье имя и с пин-кодом, начинающимся с четырех нулей. Пока закачивалось горючее, я обошел машину и хорошенько ее рассмотрел. Нечто среднее между грузовичком и джипом, черная, с отличным ходом, и на дороге ты возвышаешься надо всеми. Я подергал дверцу кузова, не слишком удивился бы, окажись она заперта. Она, однако, открылась, в кузове было пусто. Лишь приглядевшись, я обнаружил, что дверца укреплена изнутри примерно метровым стальным листом. И весить она должна была вместе с ним несколько центнеров. Я открыл капот и увидел там аналогичную конструкцию. Да и под обивкой водительской и пассажирской дверей, как выяснилось, прощупывалось что-то стальное. И все стекла были вдвое толще обычных. Пуленепробиваемые.
Шерша вернулся с двумя свертками, в которых побрякивали бутылки и шелестела оберточная бумага. Я показал ему бронировку и дал прощупать стальную сетку под обивкой дверей. Его это не озадачило.
Болт нам забить на все это, сказал он, погляди-ка лучше.
Он купил уйму алкоголя, при этом было ясно, что я как водитель пить не буду, а он, сидя на пассажирском сиденье, оттянется по полной программе. С заправки мы выехали где-то в одиннадцать утра.
Прибыв в Виллах, мы съехали с дороги А-2, чтобы пересечь границу на более спокойном участке и вернуться на автостраду только на въезде в Тольмеццо. Я еще никогда не преодолевал Альпы на машине. Крутые склоны практически не отбрасывали тени, становилось все жарче и жарче. Пуленепробиваемые стекла не опускались, кондиционера не было, зато имелась крыша-конвертибль, прямо над которой в зените стояло солнце. Мне приходилось держать руки на баранке в одной и той же точке, чтобы не хвататься за раскаленную черную кожу по соседству, из-под пальцев у меня ручейками струился пот. Шерша рядом со мной лишь постанывал; он полулежал, переведя сиденье в соответствующее положение, его черные кудри слиплись от пота и приклеились к вискам. Он скручивал впрок сигареты и складировал их в бардачке. Почти у самого перевала он достал из рюкзака и поставил на магнитофон кассету. Это оказался Бетховен. Шерша поставил его на полную громкость и принялся отбивать такт обеими руками себе по бедрам. У меня закружилась голова. Я развернул зеркальце заднего обзора так, чтобы видеть в нем собственное лицо, и добрых две минуты любовался собой, единственно чтобы удостовериться, что я еще существую. И думал при этом об улитках.
На границе нас пропустили без досмотра. Едва таможенники остались позади и пропали из виду, Шерша, которого я было уже считал мертвым, поднял вверх руки, высунул средние пальцы обеих в люк на крыше машины и заорал: FUCK YOU.
Затем он извлек из бардачка первую сигарету с «травкой». Я расслабился. Зной вроде бы немного утих, громады гор напоминали о том, что Земля является шаром, дорога шла круто вниз, я чувствовал, что преодолеваю силу земного притяжения. На смену Бетховену пришли DOORS, Шерша поведал мне, что он считает себя реинкарнацией Джима Моррисона, и объяснил почему.
Когда он наконец уснул, я тоже позволил себе откинуться на сиденье и размечтался о том, что пересекаю Альпы в бронированном автомобиле, осуществляя тайную миссию по вызволению двух-трех юных послушниц из китайского плена. Девиц в одеждах от Бенеттона и Эспри китайцы намеревались продать в алжирский гарем. Уже в окрестностях Удине мне показалось, будто я чую запах моря, а под Местре им запахло взаправду. Автострада шла вдоль берега, затем вильнула, огибая Болонью. Глаза у меня болели от постоянного прищуривания, я забыл взять в дорогу темные очки. Теперь в роли юной послушницы оказалась Джесси, она сидела в камере, но никак не желала утихомириться и уже перекусала несколько китайцев. А я все оттягивал миг окончательного избавления, я ввел в игру Шершу, заставил его потерпеть унизительное фиаско, было уже шесть вечера, мы выехали на Адриатическое побережье в окрестностях Римини, очередью из автомата я прошил и отбросил к стене брата Джесси, разоблаченного как предатель, да и Шерше пришел конец, я был вынужден им пожертвовать, он путался под ногами. Я выбился из сил, мне требовался отдых. Мы проделали полпути, и я сам не верил в то, что сумею осилить вторую половину.
Закричав, выдергиваю микрофон из уха. Клара тронула меня за плечо, я и впрямь начисто забыл о ее существовании. Гостиную теперь не узнать. Выглядит она так, словно здесь поработала целая бригада профессиональных уборщиц.
