Тибор Фишер - Путешествие на край комнаты
Уже потом я поняла, в чем проблема. Многие люди – они вообще не люди. Причем различить их на вид невозможно. Те, которые не люди, безукоризненно маскируются под людей: кожный покров, волосы, секущиеся на кончиках, родинки, зубы. У них все в точности как у людей – вплоть до строения клеток. Но они не люди! Для того чтобы их различать, надо быть истинным знатоком. Они разговаривают как мы. Рассказывают анекдоты как мы. Выглядят точно как мы.
Но это не люди; это подделки. Потому что внутри у них – пустота. То, что случилось тогда в кинотеатре, не имело ко мне ни малейшего отношения. Это были издержки трудного детства. Это как будто кто-то ушел из дома и не выключил воду, а соседям снизу, которых заливает, приходится страдать за чужую забывчивость и безалаберность. Потому что после определенного возраста ты уже никогда не научишься быть человеком; ты можешь пытаться, ты можешь стараться – но у тебя все равно ничего не получится. Детей надо учить говорить спасибо. Это один из важнейших уроков в жизни. Мы все умеем говорить спасибо, но этому нас научили. Мы все можем вырасти и повзрослеть, но надо, чтобы нас научили как. Конечно, есть люди, которые сами справляются, без подсказок, – но таких очень мало.
И как все-таки отличить настоящего человека от ненастоящего? Это трудно. Я считаю, что нет лучшей проверки, чем проверка ожиданием. Когда кто-то ждет тебя на улице под дождем, в холод, даже в жару – полчаса, час, потому что ты обещала прийти.
Совет
Информация бывает полезной и бесполезной. «Там в заборе есть дырка, и можно сбежать» – это полезная информация. «За углом продают апельсины в два раза дешевле» – это полезная информация. Но «вот вам несколько полезных советов, как покупать апельсины и сбегать из чужих дворов» – это информация бесполезная.
– Почему ты все время твердишь, что ты Оушен? – спросил кучерявый.
– Потому что я Оушен. – А счастье было так близко. Солнце приятственно грело кожу. Главное – отрешиться от этого недоумка. Тем более что он, кажется, замолчал.
К сожалению, ненадолго.
– Знаешь, что лучше всего на свете? – спросил он. Он ждал, что сейчас я скажу, что не знаю, и попрошу меня просветить. Но я ничего не сказала.
– Поход в кино.
Он был уверен, что я спрошу почему. Но я не спросила.
– Если тебе это нравится, то пойти в кино – это лучше всего на свете.
– Как мало тебе надо для счастья. – И кто меня за язык тянул?
– Нет. Для счастья мне надо много. Просто если тебе в удовольствие сходить в кино, это значит, что ты умеешь получить удовольствие от всего. Потому что если тебе в удовольствие ходить в кино, это значит, что ты обрел внутреннее равновесие и живешь в мире с собой. Умиротворение – это главное.
Я демонстративно закрыла глаза. Блаженная тишина не продлилась и двух минут.
– А знаешь, что самое грустное? Хочешь скажу? – спросил он.
Я решила избрать предельно прямой подход:
– Нет.
– Грустные истории в книгах, это когда падает самолет, и там сидят два пилота, и у них только один парашют. Но по-настоящему грустно, когда у них пять парашютов, но ни тот, ни другой не успевают выпрыгнуть вовремя, потому что отчаянно спорят друг с другом.
– А из-за чего они спорят?
– Да из-за всего. «Ты взял самый лучший парашют». «Держи самолет, пока я буду прыгать». «Я всегда тебя ненавидел». «Ты должен был проследить, чтобы бак был полным». И так далее, и так далее. Вот это по-настоящему грустно. А когда я говорил про умиротворение, я имел в виду не расслабень после хорошего секса.
Я загораю, повторяла я про себя. Я просто лежу, загораю. И вообще с людьми надо ладить. Все говорят, что с людьми надо ладить.
– Хочу тебе кое в чем признаться.
Он ждал, что сейчас я спрошу, в чем признаться. Но я не спросила.
– Моя девушка работала в частном доме, au pair [работать за стол и кров (фр.)]. А я работал упаковщиком на товарном складе. Ты сама никогда не работала на товарном складе? Проходишь десять шагов, берешь какую-нибудь хреновину. Потом – десять шагов обратно, к упаковочному столу. Упаковываешь хреновину, лепишь к ней этикетку, и она отправляется восвояси. Потом проходишь двенадцать шагов, берешь очередную хреновину, возвращаешься к упаковочному столу, упаковываешь товар, лепишь к нему этикетку, и он отправляется восвояси. Потом идешь за следующей хреновиной. Иногда надо пройти шагов тридцать-сорок. Там у нас были ребята, которые проработали упаковщиками лет семь-восемь. Мы там ржали над самыми идиотскими анекдотами. Потому что уже через полчаса после начала смены все умирали от скуки. Мне казалось, я точно рехнусь. И платили гроши. На еду еле-еле хватало, не говоря уже обо всем остальном.
А моя подруга и вовсе работала au pair одной богатой тетки. Она готовила, убирала и служила живой охранной сигнализацией. Типа дом сторожила. А дом был – не дом, а какая-то крепость: решетки на окнах, сигнализация – чуть ли не в каждой комнате, укрепленные стены с расчетом на танковую атаку. И собаки… интересно, откуда берутся такие собаки? Не всякий лев может похвастать такими размерами. А уж свирепые – страшное дело. Если опять же про львов, то я видел львов добродушнее. Просто не псы, а чудовища. Я бы вот не решился связаться с такой собачкой, даже будь у меня пистолет. Потому что в такую зверюгу стреляй хоть в упор, а ей хоть бы хны… то есть я не стрелял, но почему-то мне так представляется…
– Да, крутые собачки, – вставила я для поддержания разговора.
– Куда уж круче. Мне, может быть, и не приходится часто сталкиваться с богатеями, но тут формула очень простая. Чем человек богаче, тем сильнее ты его ненавидишь. Потому что большие деньги – это всегда нечестно. Есть только два способа разбогатеть: либо родиться в богатой семье, либо украсть эти деньги у кого-то другого. Знаешь, сколько на свете несчастных людей? То есть несчастных по-настоящему?
– Смотря что понимать под несчастьем.
– Нет. Я скажу тебе сколько. Несчастный по-настоящему – кто-то один. Где-то ходит такой человек, глобально прибитый жизнью. Потому что у всех остальных есть кого обосрать. Даже если ты в полной жопе, все равно где-то есть люди, которым значительно хуже. У самого распоследнего уборщика в самом засранном сортире в самой паршивой стране есть помощник, которому еще хуже, а у помощника есть помощник помощника, и так далее – по цепочке, и, в конце концов, должен остаться один человек, которому некого обосрать, и вот это уже кирдык.
– Очень циничный подход.
– Да, это обычный ответ, когда человеку не нравится то, что ты говоришь, или когда его бесят твои рассуждения. Так на чем я там остановился?
– Что ты ненавидишь богатых?
– Ага.
– А как же Хорхе? По-моему, очень приятный человек.
– Хорхе приятный, да. Потому что он не богатый. Пойми меня правильно: у Хорхе есть деньги, хорошие деньги. Но не большие. Это вполне очевидно, потому что он великодушный и щедрый; будь он богатым, он не был бы щедрым, или, вернее, он щедрый, и значит, никогда не станет богатым. Нищий так не трясется над каждой монетой, как богатый мудила. Мы решили ограбить этих уродов, у которых работала Артемида. Даже не из-за денег, а потому что они были дрянь, а не люди. Они взяли ее на работу лишь потому, что у нее не было разрешения на работу и можно было платить ей гроши. И она ничего не могла им сказать, потому что они постоянно грозились вышвырнуть ее из страны.
Это была не моя идея. Все придумала Артемида. Она часто оставалась в доме одна, и вот однажды я пришел к ней туда под видом курьера из службы доставки. Она провела меня в дом – по такому узенькому коридорчику из стальной сетки. А эти жуткие собаки лаяли как сумасшедшие и бросались на сетку с той стороны. Я взял коллекцию марок, а потом привязал Артемиду к стулу и засунул ей кляп. Ну, чтобы ее не заподозрили в соучастии. Хозяева должны были вернуться где-то через час. План был такой: мы с Артемидой не видимся ровно неделю. Даже не общаемся по телефону. Полиция всегда встает на уши, если что-то случается в доме богатых – они могут прослушать ее телефон, вычислить нас и так далее.
Прошла неделя. Я ждал новостей. Коллекцию я загнал сразу, еще в тот же день. И теперь ждал известий от Артемиды. Все ждал, ждал и ждал. И начал уже беспокоиться. Как там с ней? Все нормально? Или мы все-таки прокололись?
Я пошел к дому хозяев моей подруги, взобрался с биноклем на дерево прямо напротив дома, откуда как раз хорошо просматривалась гостиная. Артемида, по-прежнему связанная и с кляпом, лежала на полу вместе со стулом.
Он был весь удручен и расстроен. Впрочем, тут было с чего расстроиться. Вполне естественная человеческая реакция – единственная нормальная реакция на такое открытие. И с моей стороны было бы только естественно и нормально проявить сочувствие. Но… это как со старушкой, споткнувшейся и упавшей на улице. Ты, конечно, поможешь ей встать, но про себя все равно будешь злиться, что вот старая клюшка не могла подождать, пока ты не свернешь за угол. В общем, мне очень хотелось чтобы он удручался где-нибудь в другом месте и не мешал мне загорать.
