Евгений Попов - Арбайт. Широкое полотно
5. Всё ли в мире проходит? Проходит — бесследно? Извлекает ли человечество и отдельные его представители конструктивный опыт из того, что проходит?
Глава XXXXI
РОДОВАЯ МЕТА «СОВКА»
Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно, где главным персонажем будет он сам. Ведь он уже не молод, прожил долгую поучительную жизнь. Лично видел Медведева, Путина, Ельцина, Горбачева, Черненко, Андропова, Брежнева, Хрущева. А вот Сталина не видел даже в гробу, хотя имел такой шанс в 1955 году, когда покойный папаша привез его из города К. показать Москву. Сталин тогда еще прекрасно полеживал в Мавзолее бок о бок с Лениным, который всю эту кашу заварил, «all that Jazz».Ленина по собственному желанию Гдов тоже никогда не видел, хоть даже и в состоянии мумифицированного трупа. А ведь до сих пор имеет такой шанс, ведь этот бес до сих пор квартирует, притаившись, на Красной площади, потому что (а может, и поэтому) у России всегда есть и будет особый путь.
И заключается он в том, что с периодичностью, достойной лучшего применения, нормальная жизнь российских людей всех национальностей вдруг ни с того ни с сего сменяется пакостью какой-нибудь неимоверной, а то и просто убогой. Ну, например, октябрьский переворот (он же — Революция Шпаны) заканчивается новой экономической политикой, про которую будущий обитатель Мавзолея утверждал, будто она пришла «всерьез и надолго». Вроде бы ничего, жить можно, однако большевики сворачивают НЭП, распихивают граждан по концлагерям, а ведь люди-то многие думали, что — всё! Конец зверствам! Что взялись наконец эти красные черти за ум, чтобы самим не подохнуть!
Да уж куда там, и это подтверждается всей дальнейшей нашей историей, включая новейшую, когда дефолт-98 съел весь жирок, только-только накопленный ко всему привыкшим населением. А сейчас вон и кризис уже мировой опять, как до войны с Гитлером, и власть оборзела практически во всех странах. Ну, да наши, как всегда, впереди прогресса, о чем свидетельствует результат недавних наглых выборов-2010. А ведь буквально через год уже другие выборы спешат наметиться, а в 2012-м — третьи. Аж самого президента выбирать будем! Интересно, кто им станет в 2012 году? А ну-ка угадайте, друзья, с трех раз. Да смотрите не ошибитесь!
И вот ведь опять непонятно, как жить. Неужели счастье — это действительно та морковка, за которой черепаха ползет с целью пропитания?
И вообще — может, лучше погрузиться в частную жизнь, если кругом — и в пространстве, и во времени — сплошь почти одно негодяйство. Царя Николая II, разумеется, зря прикончили красные мерзавцы, так он ведь тоже вряд ли являлся ангелом с крыльями и государственным умом. Разве не понятно было вам, гр-н Романов, что взорвется котел, ставший скороваркой с задраенной крышкой?
Не станем сыпать соль на раны, вспоминая нравы и повадки других августейших российских особ вроде приятельницы Вольтера Екатерины II, не будем говорить о склонности русских кесарей к внебрачным половым связям с использованием своего служебного царского положения. Профукали страну, так чего уж там чирикать!
И все-таки молодец Джеймс Джойс! Каждый нормальный человек, особенно литератор, должен брать с него пример. Как здорово пишущий ирландец огрызнулся на вопрос, не желает ли он умереть за родину? «Пусть лучше родина умрет за меня». А как он женился на рыжей горничной Норе Барнакль и занимался с ней заочным сексом «путем взаимной переписки»! Личная жизнь — всё, общественная — ничто!
Гдов вдруг с умилением подумал о своей жене, которую тоже очень любил, уж не меньше, чем Джеймс Джойс.
— Вечная труженица! Сколько полезных дел успевают переделать за день эти маленькие натруженные ручки, — растрогался Гдов, вспомнив ушедшую на работу жену.
И тут же нахмурился. «Дел переделать» — стилистически очень неряшливо. Но если вместо «дел» вписать «забот», то получится еще хуже. «Забот переделать» — чушь. И вообще — высокопарная, глупая ерунда все эти противопоставления общественного личному, родовая мета «совка», которым, как бы это ему ни хотелось, все же является и будет являться Гдов, пока не помрет.
Так и не нашел он правильного писательского выхода из сложившейся ситуации.
И так, естественно, разволновался, что в этот день и уже не мог больше работать.
ЖИВОТРЕПЕЩУЩИЕ ВОПРОСЫ К ГЛАВЕ XXXХI1. Почему у России всегда «особый путь»? В чем заключается этот особый путь, если не брать в расчет сомнительную гипотезу Гдова о том, что нормальная жизнь российских людей всегда вдруг сменяется какой-либо пакостью?
2. Профукали ль страну окончательно или она возродится, как птица феникс? Если возродится, то когда, при каких условиях?
3. Может, действительно лучше погрузиться в частную жизнь, раз кругом — и в пространстве, и во времени — сплошь почти одно негодяйство? Но чем это может закончиться, если все пока еще мыслящие люди погрузятся в частную жизнь?
4. Советский ли человек Гдов? Является ли он «совком»? Если да, то насколько типичен он? Дорогие читатели, из которых многие писатели или просто люди с развитым воображением, как вы думаете, что станется с Гдовым в финале этой книги?
5. И что, счастье — это действительно морковка, за которой ползет черепаха?
Глава XXXXII
ЕСТЬ, ЕСТЬ ЛЮДИ В РОССИИ
Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно на тему того, что жизнь вечна, хочет этого отдельный индивидуум или нет, верит он в это или наоборот. «Не ищи в вечной жизни плюсов или минусов. Вечная жизнь — это факт», — громко сказал Гдов.
Под Москвой есть одно село, которое называется Лужки. Село, а не деревня, потому что там церковь всегда была с 1431 года. Сначала деревянная, потом каменная. Француз в 1812-м сильно рыскал в округе, дома крестьянские частию пожег, но храм не тронул.
Ну а потом, как всем известно, пришли большевики и церковь эту, понятно, закрыли — боится черт ладана! Разрушили до основания, колокольня там только и торчала на высоком берегу речки Истры, гранитные плиты на могилах знатных прихожан заросли дикой травою.
И однажды, во времена «оттепели» и нового витка идеологической борьбы коммунистов с Богом, эти плиты привлекли пьяное внимание квартировавших в разоренном храме рабочих-мелиораторов, осушавших подмосковные болота. Те решили гранитные надгробия в речке утопить и тут же с блеском выполнили задуманное с помощью трактора и стальных тросов.
А в 1996 году здесь появился отец Василий, по прежней своей специальности художник-реставратор, 1948 года рождения, высокий, могучий, бородатый, он в юные годы работал оформителем на мебельной фабрике и был исключен из комсомола — святил на Пасху куличи, за этим страшным преступлением его застукал парторг. Которого, кстати, неизвестно какая дорога привела в тот день в храм, где святили куличи да яйца.
Исключенный отец Василий целиком посвятил себя церкви, расписал тридцать три храма в Москве, Рязани, Твери, в 1992-м был рукоположен, в 2008-м умер. «Тридцать три — это по числу земных лет Христа», — благоговейно говорили потом люди.
Церковь в Лужках восстанавливал героически, с нуля, на гроши — сам золотил кресты, купола, лютой зимою обитал в промерзшем строительном вагончике. Себя с ухмылкой именовал «грешным попишкой».
Подвигнул местных спасти из воды поруганные надгробия. В день спасательных работ Истра вдруг дивно обмелела, гранитные плиты обнажились, всплыли, мужики тянули трос, бабы молились на высоком косогоре, пав на колени.
В 1998 году во время крестного хода вдруг остановил процессию у разрушенной колокольни, ветер вдруг зашумел в листве вековых лип, и в сером подмосковном небе ВСЕ прихожане вдруг узрели лик Божьей Матери и надпись белым по серому: «ДЕРЖАВНАЯ».
Он людей любил, и они пастырем своим его признали — что «новые русские», владельцы коттеджей и черных джипов, что русские старые, доживающие свой век в деревянных развалюхах, что хулиганистая молодежь, которой такой поп был по крайней мере любопытен. Все они помогали ему, чем могли, и теперь уверены: после его физической смерти у них на небесах появился личный заступник.
Одна из прихожанок написала о нем в Интернете, каждый, кто хочет, может найти. Гдов нашел:
«Где просто, там ангелов со сто — наверное, многие, знавшие батюшку, нередко вспоминали эти слова великого старца преподобного Амвросия Оптинского. Всё в отце Василии было просто, без мудрствования, но шло из самых глубин его светлой души, сострадающей, любящей, такой теплой и родной. Каждое батюшкино слово, простое и понятное, проникало в самые темные закоулки душ человеческих и оставалось там, как маленький светлячок. И вспоминалось в свое время, и приносило плод. С батюшкой было тепло, просто и легко. Всегда. Он мог пригрозить, поругать, строго обличить. Но сейчас более вспоминаются его улыбка и глаза, а в них синее радостное небо…»
