Евгений Титаренко - Критическая температура
Даже девчонки обратили внимание на ее изменившееся лицо, полюбопытствовали, что с ней.
– Ничего! – ответила Милка, возвращая им, будто отшвыривая от себя, злосчастное послание. – Голова болит! – приврала она, уже не глядя на девчонок.
Сжимая виски, она обеими руками убрала за спину волосы.
Вокруг девчонок из «б» столпились ее одноклассницы.
Это напомнило Милке о ее первоначальных замыслах. Пока она читала письмо, Стаська мог смыться.
Лавируя между ненавистными ей отныне «головастиками», пробралась к вешалке. Табачного цвета Стаськин картуз был на месте.
Она волновалась за Стаську больше, чем он сам! Хотела обозлить себя этой мыслью, однако в душе царила та же безрадостная пустота, растерянность да еще страх, и обмануть себя не удалось.
Юрку заметила, когда тот подходил к ней. Невольно устремилась навстречу. И легко позаимствовала у него немножко спокойствия.
Остановились неподалеку от лестницы. Коридорная суета теперь не досаждала Милке. Пока напротив стоял Юрка, малышня обтекала их, как ручейки обтекают в половодье тяжелый камень.
– Раньше ты так не бегала! – Он засмеялся.
– А ты замечал, какая я была раньше?..
Юрка кивнул, радостью своей как бы освобождая Милку ото всех ее многочисленных тревог.
– Я всегда замечал тебя!
И захотелось Милке сказать ему в ответ что-нибудь приятное, доброе, такое же незамутненное, как его обращенная к ней улыбка.
– Ты зачем наговариваешь на себя – про то, что случилось?..
– Но ведь ты испугалась за Стаса?
– Да, – ответила Милка. Поглядела на него снизу вверх пытливо, без тени шутки на лице. – Испугалась. А ты что-нибудь знаешь про это? Только честно!
– Нет! – Юрка весело тряхнул головой. – И знать не хочу! А когда это случилось – меня и вовсе другое интересовало.
Милка сделала вид, что не поняла его.
– Стаська здесь? – спросила она.
– По-моему, да! А зачем тебе это? – спросил Юрка. – Ну все это: что было, что есть! – В голосе его послышались нотки недовольства.
– Надо! – серьезно ответила Милка. – Надо, понимаешь?! Очень надо… Я сама не знаю, зачем. Но мне так надо.
Юрка помедлил, притушив на лице чрезмерную радость.
– Значит, мы и сегодня никуда не сходим?.. – спросил он после паузы.
– Наверно, нет, Юра, – честно призналась она. И добавила с кроткой, извиняющейся улыбкой: – Я не смогу, наверное, понимаешь?
Юрка снова помедлил.
– Заглянуть к тебе вечером?..
Появилась и прошла за его спиной в сторону лестницы Оля.
Коридор начинал пустеть перед звонком.
Держась рукой за широкие, отполированные «головастиками» перила, Оля взбежала на несколько ступенек. Потом замедлила шаги. Остановилась и посмотрела на Милку задумчивым отцовским взглядом.
Стала подниматься выше.
И в прежние времена не по-девчоночьи строгая, сдержанная в движениях, она выглядела теперь окончательно повзрослевшей. Милка с грустью подумала, что и усталость, и потухшие, в синих обводах глаза могут остаться у Оли навсегда…
– Давай потом все решим? – просительно сказала она Юрке. – После уроков, ладно?.. Я пока ничего о себе не знаю!
И оттого, что голос ее звучал виновато, Юрка снова повеселел. Согласился: «Ладно!» – и уже хотел уходить, но приостановился, чтобы неслышно, одними губами сказать: «Я тебя люблю!»
Милка покраснела и не решилась войти в класс одновременно с ним. Автоматически сделала несколько шагов назад, в сторону раздевалки, когда Оля негромко окликнула ее:
– Мила!..
В замешательстве расставания с Юркой Олю она выпустила из виду и задержалась теперь, выжидающе глядя на нее, пока та спускалась на этаж.
Оля остановилась в двух-трех шагах от нее и, прямая, гордая, непонятно медлила какое-то время.
– Помнишь, Мила… Ты спрашивала меня про новогодний бал?.. Ну… что сказала мне тогда Надежда Сергеевна?..
За колготой новых треволнений Милка выбросила из головы не только этот разговор, но и самое учительницу Надежду Сергеевну. Теперь, глядя на Олю, неожиданно обеспокоилась.
– Так вот… – сказала Оля. Было заметно, что ее намерению высказаться предшествовали долгие колебания, и ото придало Олиному голосу еще большую строгрсть, даже официальность. – Я не хотела тебе… Но – чтобы честно. Мы тогда… Нет, не дружили. Но Юра ходил ко мне… Предлагал дружить. А когда играли в почту, прислал письмо… – Она запнулась на мгновение. – Ну, что я нравлюсь ему… Так вот Надежда Сергеевна сказала мне тогда, чтобы я ему не верила. Сказала, что он многим девочкам такие записки шлет. И раз даже говорил такое же ей самой… Ходил за ней. Ну… следил. А одной девочке даже испортил жизнь… Вот, – добавила Оля. – Это я – чтобы честно.
Милка не могла произнести ни слова, когда она повернулась и пошла на второй этаж.
«Врешь! – всем существом протестовала Милка. – Вре-ешь, О-ля!!! Врешь ты!» Но колени ее впервые как-то противно тряслись и голоса не было.
Мысли и чувства ее словно бы одеревенели, когда она входила в класс. И показались вырубленными из дерева лица, стали неподвижными остекленевшие глаза. Да и сама она, как смешной, обструганный Буратино, протопала до своего места нелепо четкими, деревянными шагами.
Только здесь, уже за партой, щелкнув, разомкнулась какая-то сковывающая ее связь. Все чувства Милки пришли в движение. И вместе с ужасом, унижением, которые она испытала в этот миг, явилось желание громко закричать на весь класс: «До чего глупо врет Олька!»
И, наконец, ведь Милка – она сама по себе, не все ли равно ей, что там было раньше у Оли?!
Ах, как хотела Милка, чтобы ей это было действительно все равно!
* * *Олина заступница оказалась легкой на помин.
Все происходило, как во сне, и оборачивалось при том самой грубой явью.
Никто не успел встать, когда рывком отворилась дверь и в класс, потерянная, разбитая, что бросилось в глаза сразу, вбежала химичка. Не Клавдия Васильевна (которую, что бы там ни было, ждали десятиклассники), а Надежда Сергеевна – бывший кумир двенадцатой средней, чье имя Лялька Безуглова записала в анкете, отвечая на вопрос: «Кто из окружающих пользуется твоим наибольшим уважением?»
Энергичная, веселая в прежние времена, она мало походила на себя, когда с разбегу, будто уткнувшись в невидимую преграду, остановилась против класса.
Впрочем, сравнивать, припоминая отдельные подробности, можно было только потом, спустя время. А тогда Милке отчетливо, ярко увиделись почему-то лишь ее разметавшиеся волосы… да слезы, катившиеся по щекам.
И, наверное, не вбежала она, а, по-всегдашнему стремительная, беспокойная, прошла к учительскому столу.
Но протянула над ним дрожащие руки… губы ее жалобно кривились.
– Ребята! Верните мне мои письма! Пожалуйста… Ведь они больше не нужны вам…
В оцепенелой тишине грохнула по напряженным нервам откинутая крышка парты.
Стаська.
Бледный, он весь подался вперед и не проговорил, а прокричал сквозь зубы:
– Зачем вы?! Зачем вы унижаетесь перед ними?!
Она загородилась от него непослушными руками. Взметнула строгие, разлетающиеся к вискам брови, вдруг выпрямилась вся, приподняла голову, как бы увеличивая тем самым дистанцию между собой и классом. Сказала:
– Это меня не унизит…
Все было неожиданно и страшно в происходящем.
Будто перешагнув через ряд, Стаська одним движением размахнулся и ударил Юрку по лицу…
Трудно сказать, одновременно или в какой-то череде совершались последующие события.
Брызнула на отвороты белой рубахи Юркина кровь.
В ужасе закусила руку и как подкошенная не опустилась, а рухнула на стул Надежда Сергеевна.
С треском захлопнулась дверь за Стаськой.
Сначала Кира Рагозина, Инга, а за ними и Лялька Безуглова с платочками в руках бросились к Юрке…
Никто не видел, как врывался в чужой класс Стаська, что он там делал. Но в десятом «а» не успели опомниться, когда снова открылась дверь и, вытолкнув ближе к доске насмерть перепуганного Герку Потанюка, Стаська остановился у входа.
– Говори!
Ища спасенья, Герка метнул взгляд на учительницу, потом на Юрку в окружении девчонок, на отрезанный для него выход и забормотал, обращаясь к Стаське:
– Ты же обещал – не скажешь…
– А я и не скажу! – выдавил сквозь зубы Стаська. – Ты сам скажешь! Не я, а ты! Сам! Понял?! Говори!
И что-то в позе, в голосе его заставило Герку Потанюка отступить дальше от двери. Он сглотнул.
– Ну… Я… Он… В общем… – Герка показал головой на Юрку, объясняя почему-то Надежде Сергеевне. – Он подговорил – за голубей… Мы залезли, переписали… Деньги ж мы вернули? – Он оглянулся на Стаську Миронова.
Но Стаськи уже не было в классе.
* * *Милка знала, где найти его.
Во владениях старого Покровского леса она притихла. Покой и умиротворение властвовали под разомлевшими на утреннем солнце деревьями. Густые сосны переплетались в искрящуюся крышу над головой. А там, где начинались березы, осинник, мир будто размыкался, и, легко обтекая безлистые прутья ветвей, со всех сторон набегал простор. Буквально за ночь на осинах лопнули почки, и сам воздух, облака, небо казались подернутыми бледной зеленью.
