Пилип Липень - Ограбление по-беларуски
— Это недалеко. Перейдёшь через мост, потом ещё минут двадцать вдоль парка, и ты на месте.
— А почему такое название — Голодеда?
— Кто его знает! Может, историческая фамилия, а может, они сами придумали.
— Кто они?
— Жители, кто! — буфетчика позвали к стойке, он подмигнул Лявону и отошёл.
Двадцать минут ходьбы — не так уж и далеко. Лявон пошевелил пальцами в туфлях и поморщился: там было влажно и натружено. Не плюнуть ли на всю эту затею? — скользнула малодушная мысль. Но нет! Долг — прежде всего. Собравшись с духом, Лявон поднялся и вышел из бани.
После дождя вечереющий воздух был особенно тих и золотист, с чуть прохладной, приятной влажностью. Налево от бани дорога шла под гору, переходила в мост, а за ним клубился тёмно-зелёный массив парка. Лявон зашагал, представляя, как его пыльные туфли чертят по земле новую, ещё не хоженую траекторию. Мост встретил его гулкими металлическими пластинами под ногами и широким, светлым видом на водохранилище. Лявон замедлился, постоял, вглядываясь в противоположный берег, горизонт и целиком открытые взгляду небесные просторы, но скоро встрепенулся и двинулся дальше. Проходя мимо парка, отграниченного от улицы линией высоких кустов, он видел в просветы их ветвей то спортивных парней, отжимающихся на брусьях, то дедушек с собаками, то бородатых, громко смеющихся мужиков, устраивающих пикники в густых травах под берёзами.
Дойдя до перекрёстка с кинотеатром, Лявон наудачу свернул направо и угадал: дом Рыгора нашёлся неподалёку, в тихом дворе за девятиэтажкой. Возле второго подъезда беседовали два старичка. Он ещё раз достал конверт и проверил номер квартиры; оказалось, что ему нужен как раз второй. Старички не обращали на Лявона никакого внимания, и он замедлил шаг, рассматривая их и прислушиваясь.
Один из старичков, в толстой рубашке в голубую и синюю клетку, с кислым видом слушал, а другой, в сером пиджачке, держал в руках раскрытый толстый том и читал: «…Теперь, когда он рассказывал всё это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, — не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своём маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одарённые способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины».
— Это откуда? — дружелюбно спросил Лявон, воспользовавшись концом предложения. Он чувствовал расположение, и даже умиление по отношению к этим маленьким, худеньким и седовласым людям.
— «Война и мир», — с достоинством отвечал старичок.
Он заложил читаемую страницу указательным пальцем и повернул том коричневой обложкой вверх, как будто Лявон сомневался, что это в самом деле «Война и мир», и мог удостовериться. Старичок в рубашке тоже воспользовался паузой — он фыркнул, взмахнул рукой и победоносно заявил:
— Ну, разве это не чушь? Чушь и сумасбродство! Сексизм и мужской эгоцентризм. Я не удивлюсь, если в следующее главе он спросит, есть ли у женщины душа! — и, чтобы оппонент не успел возразить, он обратился к Лявону: — Вы кого-то ищете, молодой человек?
— Да, я иду к Рыгору, автослесарю. Ведь он в этом подъезде живёт?
— В этом, но сейчас у них нет никого. Рыгор в бане, он же у нас заядлый банщик, а тата его на работе.
— На работе? В субботу? В шесть вечера?
— Милый юноша, — старичок с укоризной посмотрел на Лявона, — Рыгоров тата — сапожник. Вы представляете, сколько работы у сапожника? Ходоков много, и каждому нужна обувка. А он — человек ответственный, любит, чтобы всё в срок, и чтобы всё идеально. Ему и субботы мало! Корпит, не разгибая спины. И очень, очень качественно. Рекомендую! При надобности — только к нему! Только к нему идите; здесь недалеко, в Доме быта.
— К слову, Василь, — заметил старичок в пиджаке, — Раз уж ты упомянул сапожное ремесло. Надеюсь, ты не станешь спорить, что мысли Толстого не есть порождение праздного ума и лености? Надеюсь, тебе не придётся рассказывать, что он собственноручно шил сапоги?
— И что это доказывает? — охотно возобновил спор дядя Василь, уже забыв о Лявоне. — Михась, мне очень интересно услышать, что ты собираешься этим доказать!
Лявон, досадуя на нехватку времени, не позволяющую ему принять участие в такой поучительной беседе, поспешил назад, к перекрёстку с кинотеатром. Он рассчитывал, что Дом быта находится именно там, и надеялся узнать у таты, где искать Рыгора. «Странно только, почему старички тоже зовут его татой? Было бы намного логичнее, зови они его по имени, как ровесника и друга», — думал Лявон на ходу. Он обошёл кинотеатр со старыми выцветшими афишами каких-то невнятных фильмов ужасов, изображающих оживших мертвецов и испуганных убегающих людей, и увидел в нескольких сотнях метров впереди Дом быта.
Прямо над входом висел указатель служб и услуг. Сапожная мастерская, обозначенная красной стрелкой, располагалась не в основном здании, а где-то слева. Пройдя за угол, Лявон увидел необычную по форме белую пристройку со светящейся надписью «Ремонт обуви».
Открыв дверь, Лявон оказался в тёмном зальчике с приёмным окошком, серой дверью и одинокой стеклянной витриной, в которой висел образец сапога, прейскурант и невнятные пожелтевшие объявления. Лявон заглянул в окошко. Во внутреннем помещении стоял стул, а за ним помещался стеллаж с квадратными ячейками, в каждой из которых лежала пара обуви и бумажка — видимо, с пометкой о владельце и сроке ремонта. Справа, из удалённой комнаты, падал свет и слышалась негромкая музыка. Вытянув голову и пытаясь что-нибудь рассмотреть, Лявон кашлянул.
Послышался звук сдвигаемого табурета, короткое шарканье ног, и в проёме показался огромный тата в коричневом кожаном фартуке, закрывающим его грудь, пояс и бёдра до колен. На его левую руку был надет ботинок, а в правой он держал длинное шило, блеснувшее сталью.
— А-а, сынок. Помню, помню тебя, — сказал тата, приближаясь. — Как, говоришь, зовут тебя? Лявон, да, Лявон. Заходи-ка вот сюда.
На его лице наметилась улыбка, приводя в движение морщины на щеках. «Если бы он улыбнулся сильнее, появились бы ямочки», — отметил Лявон. Тата открыл серую дверь рядом с окошком и сделал приглашающий жест. Лявон прошёл внутрь и свернул вслед за татой направо. В мастерской таты оказалось всего одно небольшое окно, выходящее на забор электрической подстанции, но на потолке горели ряды длинных люминесцентных трубок, заливая комнату ярким белым светом. Стены комнаты были заняты ячеистыми стеллажами с обувью, а посередине стоял большой зелёный верстак с тисками и наждачным станком. Пахло сладковатым резиновым клеем.
— Садись, — тата указал на облезлый стул с металлическими ножками. — Что привело тебя ко мне?
— Я Рыгора ищу. В бане его нет, дома нет. Старички возле вашего подъезда сказали мне, где вы работаете, вот я и пришёл спросить. Может, вы знаете, где его можно найти?
— Зачем тебе Рыгор, сынок? — тата пристально рассмотрел что-то на ботинке, надетом на руку, поставил его на верстак и включил станок.
— Мы с ним договорились встретиться сегодня, а я опоздал. Теперь вот ищу его везде.
Тата, не глядя на Лявона и не отвечая, раскатисто высморкался в платок, промакнул ноздри сухим его кончиком, а потом выдвинул ящик верстака и, лязгнув, вытащил оттуда большой нож, сделанный из широкой стальной пластины. Подвинувшись к наждаку, вращающемуся с мощным гулом, он аккуратным движением прижал нож к поверхности камня. Брызнули искры. Спустя полминуты тата остановил станок, поднял нож к глазам и, прищурившись, оценил линию лезвия.
Лявон, не тяготясь молчанием, вдыхал приятный запах клея и рассматривал необычные предметы, которыми была наполнена мастерская: куски рифлёной резины, мотки толстых ниток разных цветов, баночки с гвоздями, картонные коробки, полные каблуков и подошв, неровные полосы чёрной и рыжей кожи, коллекцию грозных ножниц пугающей формы. Вдруг Лявон заметил, что тата повернул голову и исподлобья смотрит ему в лицо. Внутри у него что-то сжалось, и он, холодея, поднялся со стула. Тата надвигался, нож в огромной ладони был направлен на Лявона. На лезвии играли холодные люминесцентные блики. Лявон отступил к двери.
— Мой тебе совет, сынок, — медленно и негромко сказал тата, — Оставь мысли о Рыгоре. Если ещё увижу тебя с ним, то ты об этом пожалеешь. Давай, беги отсюда.
«Сумасшедший старик! — думал Лявон, возвращаясь к бане, — Он со всеми так, или только со мной? Неудивительно, что Рыгор хочет жить отдельно. Странно, как он ещё жив остался». Испуг придал Лявону сил, он забыл об усталости и быстро шёл обратно вдоль парка, подняв левую руку и ведя пальцами по ветвям кустов. Он уже решил, что теперь отправится к банку и будет ждать там Рыгора до последнего. Постепенно успокаиваясь, он снова перешёл мост и замедлил шаг, колеблясь — не заглянуть ли в баню ещё раз, чтобы выяснить самый короткий путь к банку. Солнце стояло ещё довольно высоко над домами Серебрянки, и Лявон, рассудив, что оно сейчас на западе или северо-западе, и если идти по направлению к нему, по возможности забирая чуть левее, то мимо района Юго-Запад никак не промахнёшься. В баню он заходить не стал и двинулся к солнцу, по улице Крупской.
