Грегуар Делакур - Четыре времени лета
Мне никогда особо не везло с мужчинами.
* * *В это утро над Ле-Туке навис дождь. На дамбе хнычут дети, матери одели их в плащи, в сапоги. Пляж пустой и серый.
В это утро, как и каждое июльское утро, вот уже десять лет, я иду навестить мсье Роза. Как и каждое июльское утро, вот уже десять лет, я приношу ему «Эжени Гинуассо» – сегодняшняя отливает лиловым, – и в это утро я читаю ему несколько страниц из «Детских шалостей» Ларбо, истории о Розе и Розхен, о Жюлии, о Жюстине – обо всех этих девочках, которыми мы были, мечтательных, влюбленных, что, вырастая, так часто непоправимо портятся.
В это утро к нам подошла женщина. С ней был очень красивый мужчина, индиец. Она спросила меня очень ласковым голосом, знаю ли я этого… мсье Роза. Я улыбнулась ей. Ответила, что да. Что нет. Что вообще-то. Но я. И тогда она села рядом со мной и рассказала мне историю Пьера и Розы.
Когда она закончила, когда иссякли наши слезы, я поняла: есть такая любовь, что больше нас. Больше меня.
И мне посчастливилось быть к ней причастной.
Гиацинт
На сегодня обещают температуру восемьдесят шесть градусов по Фаренгейту (тридцать по Цельсию).
Десять лет назад в Ле-Туке было едва ли двадцать градусов, и море ледяное. Говорили, что какой-то человек хотел в нем утопиться в вечер бала.
Мы больше никогда не возвращались в Ле-Туке.
Мы бросили там останки некой Моники, некого Ришара.
Мы выбросили их на морском берегу, они разбились о скалы и исчезли.
На теплом песке дюн мы стали Луизой и Робером. В прохладе простыней отеля – название которого мы забыли, но вид оттуда был великолепный. В сыром тепле кичевейшего бара «Ар-деко». В ожогах наших новорожденных тел. В горячей ванне. В наших глазах. И в нашей бесстыдной жадности мы стали Луизой и Робером.
Тому уже десять лет.
* * *Скоро десять лет, как мы поселились здесь.
На американском Северо-Востоке, близ Бовины, в ста пятидесяти милях к северу от города Нью-Йорка. Мы построили деревянный дом в Маунтин-Брук. Он выходит на реку Литтл-Делавэр, и каждое утро, открывая ставни, мы видим новую дивную картину. Дом большой, приветливый. Каждое лето и каждую зиму приезжают наши трое сыновей. Сначала с невестами. Потом, позже, с женами. А теперь с детьми.
Зимой здесь очень холодно. Дороги порой заносит снегом на целую неделю, и мы, когда не ходим на лыжах, часами сидим перед огромным камином, и огонь сжигает наши кожи и воспламеняет нас.
Наши дети приедут через две недели, в первых числах августа. И мы будем устраивать бесконечные барбекю. Мальчики станут кататься на лодке; они будут воображать себя братьями Маклин из фильма «Там, где течет река», но никогда, до сегодняшнего дня, им не удавалось поймать такую огромную форель, как Гарнетт Ли, наш чудесный сосед. Он хвалился, что выловил однажды рыбину длиной около метра и весом больше семи кило.
Через две недели мы вновь обретем на месяц прелесть наших былых летних дней, когда еще не выросли крылья за спиной у наших сыновей; тех летних дней, что мы проводили на юге, во французских городках.
Это было до холодов. До ледяного дыхания их ухода.
До того как я стала Луизой, чтобы не умереть.
* * *Вот уже десять лет, как мы сдержали все наши обещания, данные в Ле-Туке.
Мы начали новую жизнь. Выбросили ненужные вещи. Лишние воспоминания. Необходимую ложь.
Мы построили этот славный дом, где до нас никто не жил. У нас очень большая кровать. Большая ванна. Мы всегда дарим друг другу красные гиацинты и до сих пор краснеем. Мы очень часто занимаемся любовью, в большой кровати, в большой ванне, в саду, в реке, всегда с огромным вкусом и бесстыдной дерзостью.
Угрозы теперь далеко, они почти исчезли.
Мы безумно влюблены – вот уже тридцать пять лет. Мы последние друг у друга и от этой уверенности до глубины души спокойны, счастливы и свободны. Мы навеки красивы друг для друга. Мы – история без истории. Огромная любовь, не заслуживающая книги; ведь никому еще не удалась книга, начинающаяся словами «Они жили счастливо».
В сущности, мы чета, не представляющая интереса.
* * *На сегодня обещают температуру восемьдесят шесть градусов по Фаренгейту (тридцать по Цельсию).
Роза
Оно пришло из Джагдалпура, штат Чхаттисгарх – штат, родившийся с веком, где я провела всего несколько недель.
До этого оно побывало в Шри-Ганганагаре, на пакистанской границе, потом в Бансваре, именуемой городом тысячи островов. На конверте стояли и другие названия, другие штампы; они были бусинами четок моего долгого странствия по Индии, моего медленного и мучительного преображения. С каждым переездом я оставляла позади чуть больше моего горя по мужу, ушедшему слишком рано после нашей женитьбы. Но слезы мои высыхали долго.
Потом были Бомбей и Нагпур в штате Махараштра. Дханбад в Джаркханде, мрачный город со ста двенадцатью угольными шахтами и, ирония слов, знаменитой Indian School of Mines[49].
Потом Терукальюкундрам в Тамил-Наду.
Потом Ауровиль, утопический город, где я встретила Ади Шарму, человека, которого я люблю и который любит меня; Ади Шарму, чье имя означает самый главный, а фамилия – радость и убежище.
Только в Багхдобе, на берегах Бенгальского залива, это письмо наконец догнало меня. После девяти лет странствий.
Почерк моей матери.
Это было тем более удивительно, что десять лет назад, несколько месяцев не имея вестей от родителей, я позвонила соседке, которая, плача, сообщила мне об их исчезновении. Они уехали на машине, но так никуда и не приехали. Предполагалось, что они попали в аварию. Жандармы несколько раз облетели департаментские дороги, но ничего не обнаружили. Оставалось только ждать, когда какой-нибудь охотник или турист найдет однажды остов машины в овраге или рыбак на дне реки.
Письмо было датировано 14 июля 1999-го. Оно попало ко мне 15 ноября 2008-го.
* * *Моя дорогая. Мы с твоим отцом вернулись в Ле-Туке; туда, где мы однажды встретились под бомбежкой; туда, где ты росла, где сделала свои первые шаги и впервые рассмеялась неудержимым детским смехом. Ты тогда удивилась, оттого что у тебя почему-то потекли из глаз слезы, и очень скоро поняла, что не все слезы обязательно грустные.
Мы с твоим папой закончили наш путь. Мы любили друг друга каждый день, каждую ночь, больше полувека. Каждое утро, когда мы просыпались вместе, живые, было бесконечным счастьем.
Любовь – это когда у тебя всегда что-то есть впереди, новое утро, потом еще одно. Нас же больше ничего не ждет или так мало. Угроза теперь внутри.
Мы очень постарели. Наши тела устали. Боль показывает кончик своего гадкого носа. Наши пальцы оцепенели и скрючились. Мы сыты воспоминаниями, и ты – одно из самых лучших. Мы не хотим, чтобы прелесть любви была изуродована и нам осталось бы только горевать о безобразном. Мы все еще красивы, одна женщина сказала нам это не далее как вчера, в отеле, но красив больше он; я ему этого не говорю, потому что он называет меня лгуньей или льстицей. Видишь, он меня еще смешит.
Наш уход вдвоем – блаженство. И нет места грусти.
Этой ночью на пляже, идя по воде к нашим звездам, мы будем думать о тебе, что была огромной радостью в нашей жизни.
* * *Боже, как я плакала об их большой любви.
Об их последней свадьбе.
Потом мы с Ади бегали по французским консульствам, чтобы хоть что-нибудь узнать о моих родителях, провели немерено времени в Интернете, часами и часами звонили во Францию. В мэрии, в местные газеты, в жандармерию. Мы ждали века. И вот однажды с нами связалась одна дама (дай ей Бог) из ратуши Ле-Туке. Она помнила старика, которого нашла на пляже молодая женщина десять лет назад, в вечер бала. Его так и не опознали. Ему дали имя мсье Роз, потому что перед смертью, в Институте Кало-Элио в Берк-сюр-Мер, он говорил только одно слово, одно и то же. Роза. Литания любви.
Я долго плакала. Плакала о розах моих родителей, о «Дамасках», «Детях Орлеана» и «Маршалах Даву» моего детства. Плакала о прекрасном имени моей матери. А потом Ади, мое убежище, Ади, моя радость, сжал меня в своих сильных объятиях и прошептал: иди ко мне.
* * *Мы приехали во Францию в начале июня. Мы отыскали следы моей матери в Институте судебной медицины Ланса, где тело, найденное двумя мальчишками на пляже в Виссане, было подвергнуто вскрытию. Утопленница. Мне показали удивительную картинку: ее лицо, восстановленное на компьютере. Это была она.
Ее похоронили в общей могиле на Восточном кладбище в Салломине. Там, на этой безымянной могиле, я поклялась перевезти ее в Ле-Туке, вернуть к нему, и коль скоро «…невиданное дело/двухместный гроб…»[50], выгравировать два их имени, связав их, переплетя, чтобы они были единым целым.
Из Ланса мы поехали в Ле-Туке.
