Аньес Дезарт - Съешь меня
Они кивнули. Снова слово «НЕТ» огромными буквами заполыхало во мне.
— На этот счет, девочки, ничего не могу вам сказать, — я недоуменно пожала плечами, а слезы из глаз побежали быстрее.
Они рассмеялись и заказали две порции супа и сыр.
Посетители рассаживались за столиками, просматривали меню, выбирали блюда. Бен записывал заказы и пришпиливал записи к доске. Я отметила, что завсегдатаи вполне единодушны в своих предпочтениях, и мысленно поздравила их. Кое-что уловили. Сообразили, чем я могу их попотчевать.
Я нарезала ломтями лопаточную часть, запеченную с ягодами можжевельника, как вдруг у меня за спиной раздался визгливый голос:
— Здравствуй!
Руки у меня опустились. Оборачиваться не хотелось. Хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю.
— Кто это? — шепотом спросил Бен, забирая две тарелки с дежурным блюдом.
— Тата Эмильен, — ответила я в ужасе.
Тата Эмильен перепутала числа. Вместо того чтоб прийти на открытие моего ресторана два месяца назад, явилась теперь.
— Я займусь ею, — пообещал Бен, ободряюще похлопав меня по плечу.
Не знал, бедняга, что ему предстоит. Гостья поглотила все его время без остатка. Тата Эмильен — одна из моих многочисленных тетушек и, если честно, подарочек еще тот. Тучная, облысевшая, с заячьей губой, которую пытались оперировать, но изуродовали еще больше, в очках с двойными линзами, похожими на донышки бутылок. Она с детства немного того, а теперь еще и кричит, поскольку плохо слышит, но признаться в этом не желает. К тому же она до крайности кокетлива и капризна, хотя роль принцессы на горошине не слишком-то ей подходит. В нашей семье ее не выносят, одна я отношусь к ней с симпатией. Ценю ее стойкость, волю к жизни, неукротимую энергию. Понять не могу, как ей удается сохранять присутствие духа, хотя причин для жалоб у нее больше, чем у всех остальных вместе взятых. Она всегда бодра и громогласно заявляет о своем прекрасном настроении, несмотря на многочисленные неудачи и неприятности.
Я перестала прятаться за стойкой и вышла навстречу тетушке.
— Ты похудела! — громогласно объявила она и чмокнула меня в щеку.
Жесткие волоски у нее на подбородке укололи меня. Со всех сторон на нас глазели, я не решилась поднять глаза.
— Открытие состоялось два месяца назад, — сказала я ей на ухо, — кричать мне не хотелось.
— Что? Что? — переспросила она.
— Открытие. Праздничное открытие ресторана. Я посылала тебе приглашение.
Она не ответила. Опустилась на один из моих хромоногих стульев, зевнула во весь рот, даже не прикрыв его рукой, и спросила: «Как дела?» — так оглушительно, что все подскочили. Посетители сочли, что вопрос обращен к ним, и стали отвечать: «Хорошо. А у вас?» — но тетушку интересовали только мои дела. Остальными Тата Эмильен пренебрегала. Считала их дураками. И высокомерно улыбалась. Ей и в голову не приходило, как она выглядит в глазах окружающих. И слава богу.
— Хочешь поесть?
— Конечно! А зачем еще люди ходят в рестораны? — рассмеялась она в ответ.
И тут появился Бен. Пока я стояла отвернувшись, он переоделся и стал настоящим официантом. Превращение не потребовало длительных приготовлений, но выглядело чрезвычайно убедительным. Бен облачился в черную бархатную куртку — обычно он оставлял ее на вешалке — и повесил на руку белоснежное полотенце, аккуратно сложив его втрое. Бен протянул тетушке меню, наскоро переписанное на папиросную бумагу и вложенное в картонную папку.
— Не желаете ли, чтоб я прочитал меню вслух? — осведомился он.
Тетушка величественно кивнула. Он изящно наклонился к ней и медленно прочитал названия блюд. Я вернулась на кухню успокоенная. Бен все понял правильно.
Через некоторое время я увидела, что Бен поставил на тетушкин стол графин с водой, а затем взял его и понес обратно.
— Что случилось? — спросила я.
— Тата Эмильен сказала, вода у нас несвежая, — ответил он. — И попросила переменить.
Я протянула ему маленькую бутылочку минеральной.
— Нет, — покачал головой Бен, — Тата Эмильен не хочет минеральной. Она просит принести ей другой графин.
Бен вылил только что налитую воду, снова наполнил графин и понес тетушке. Пока она обедала, Бен менял ей воду трижды, не раздражаясь, с ангельским терпением и кротостью. Покончив с закусками, тетушка пронзительно и властно выкрикнула: «Гарсон!» Бен тут же прибежал. Она издевалась над ним как могла, потребовала переменить прибор, сделала выговор, что нет вышитой скатерти. Вытащила из сумочки заляпанную салфетку и подстелила под тарелку. Бен похвалил ее за предусмотрительность, согласился, что так гораздо лучше.
— Мне очень стыдно, прости меня, пожалуйста, — сказала я Бену.
А сама малодушно пряталась на кухне, не решалась и носа высунуть!
— Все нормально, — успокоил он меня.
Мы взглянули на тетушку, она как раз доставала изо рта кусочки мяса, которые считала слишком жесткими, и методично раскладывала их на краешке стола. Серые изжеванные кусочки лежали пунктиром на пластике. Листок салата застрял у нее в зубах, на подбородке и на щеках майонезные разводы.
— Как мило, что она все-таки пришла, — сказал Бен, чтобы меня подбодрить.
И был прав. Действительно, трогательно, что тетушка откликнулась на мое приглашение. Опоздание на два месяца продлило мою радость. Внезапно я осознала, что никто из побывавших на открытии с тех пор ни разу не пришел ко мне, не захотел попробовать новых блюд. Я не получила ни одной весточки от родителей. «Она вскорости прогорит с этой своей забегаловкой», — решили они. А значит, незачем и звонить, узнавать, жива ли я. И друзья тоже мной не интересовались. Вполне возможно, той встречи им хватило с лихвой. Еще бы! После шести лет разлуки! Убедились, что я по-прежнему существую, проявили участие. Неприятности рассосались, и они вздохнули с облегчением, успокоившись на мысли, что время все лечит, всех примиряет. И не нужно с тревогой спрашивать, нарушая мирную беседу: «В самом деле, что же сталось с Мириам?» Знают ли друзья, что произошло на самом деле? Почему-то раньше я не задумывалась об этом. Выплыла ли наша семейная тайна наружу? На молчание мужа я могла положиться. Могила! А вот мама? Отец? Коринна и Лина, подруги детства? После того как все открылось и мы расстались, было решено говорить знакомым, что причина разрыва — моя затяжная депрессия. «Исчезни, — приказал муж. — Я не собираюсь копаться в грязи». Вот что он сказал мне на прощание. Мой муж — рассудительный человек.
Он во всем добивался четкости. Любил порядок. Порядок в доме должен быть безупречным. «Безупречный» — его любимое слово. Он произносил его, будто передергивал затвор. Муж терпеть не мог путаницы, непоследовательности, безалаберности. Он казался таким надежным! Это и привлекло меня поначалу. Не знаю, с чего я решила, будто жить в тени скалы легко и спокойно. Я не подумала, что там не хватает света. И тепла.
После занятий любовью муж сразу вскакивал и бежал в душ. Даже посреди ночи. Поднимался с постели и спешил в ванную. Мне невольно приходила на ум леди Макбет, без конца смывавшая с рук пятна крови — «out damned spot, out I say». Неужели я уже тогда была ему противна? Нет, вряд ли. Дело не в брезгливости. Вода нужна была ему, чтоб очнуться, снова стать самим собой. Страсть пугала его. Он боялся своей одержимости. Манера любить у него была странная. Будто таран проламывал ворота неприступной крепости. Иногда мне казалось, что он вот-вот проткнет меня, матрас, пол, каменное перекрытие. Мои кости трещали. Когда-нибудь он убьет меня, думала я. Но оказалась на удивление прочной. И даже привыкла к его странностям. Отчаяние и страсть, бушевавшие в нем, захватывали меня. Гнев, злоба, что обрушивались на меня одну, пьянили. Вполне возможно, я принимала агрессию за желание. Норвежские леса битлов остались позади, я осваивала новые ландшафты. Пейзаж моей любви теперь сотворило землетрясение. Мы не перекатывались мягко по мху и травам, мы в ускоренном темпе карабкались по отвесной скале, рискуя свалиться в пропасть. Власть и мощь осенили меня крылом. Вечерами муж со мной не разговаривал, сидел не открывая рта, обращался только к Гуго. Готовился к восхождению, копил в себе ненависть. В постели тепло и запах моего тела возбуждали в нем ярость. Он набрасывался на меня, и порой я думала, что он жаждет убийства. Наверное, только оно и умиротворило бы его.
Я не поставила «Письма к молодому поэту» на свою полку только потому, что моего мужа звали Райнер и мне не хотелось, чтобы это имя постоянно маячило у меня перед глазами. Да, моего мужа звали Райнер, и это сыграло не последнюю роль в нашей с ним истории. Рассказала мне о нем Лина. Мы учились на филологическом, он на медицинском. Она познакомилась с ним на вечеринке. «Райнер? — изумилась я. — Неужели его в самом деле так зовут?» — «Да», — ответила подружка. «Он австриец?» — «Понятия не имею».
