Мирча Элиаде - Под тенью лилии (сборник)
— Не могу понять, за что вы ко мне так придираетесь, — оробев, защищалась Симина.
Угроза, а может быть, просто повышенный и суровый тон Егора поубавили в ней дерзости. Она затравленно озиралась, как будто ожидая какого-то знака себе в поддержку. И вдруг с улыбкой облегчения замерла, найдя опору для глаз где-то в углу сарая. Взгляд ее стал отсутствующим, остекленевшим.
— Напрасно ты туда смотришь, — тем же тоном продолжал Егор. — Напрасно ждешь… Твоя тетка давным-давно умерла, съедена червями и смешана с землей. Ты меня слышишь, Симина? — Он перешел на крик и схватил ее за плечи. Ему самому было жутко слышать свой срывающийся голос, свои жестокие слова.
Девочка вздрогнула, еще больше побледнела, поджала губы. Но, как только он отпустил ее, тут же снова уставилась в угол через Егорово плечо — блаженными, зачарованными глазами.
— Как вы меня тряхнули, — наконец сказала она плаксиво, поднося руку ко лбу. — Даже голова заболела… На ребенке легко свою силу показывать, — добавила она потише, с ехидством.
— Я хочу, чтобы ты очнулась, маленькая колдунья, — снова вспылил Егор. — Хочу выбить из твоей головки дурь, чтобы ты перестала бредить привидениями, для твоей же пользы, твоего же спасения ради…
— Вы прекрасно знаете, что никакие это не привидения, — едко сказала Симина, выскальзывая из коляски и с неподражаемым достоинством проходя мимо Егора.
— Подожди, пойдем вместе, — окликнул ее Егор. — Я как раз тебя искал. Госпожа Моску меня послала на розыски… Вот уж не думал, что найду тебя за таким занятием, как чистка драндулета, которому скоро сто лет.
— Это венская коляска тысяча девятисотого года, — спокойно заметила Симина, не оборачиваясь и не сбиваясь с шага. — И лет ей тридцать пять, если посчитать как следует…
Она была уже у дверей. Егор распахнул створки и пропустил девочку вперед.
— За тобой послали меня, потому что Санда заболела, — сказал он. — Ты знаешь, что Санда лежит?
На ее губах мелькнула мстительная улыбка.
— Ничего серьезного, — поспешно добавил он. — Просто разболелась голова…
Девочка не отозвалась. Они шли через двор под холодным осенним солнцем.
— Кстати, — начал Егор, когда до дома оставалось немного, — я хотел тебе сказать одну вещь, для тебя небезынтересную.
Он схватил девочку за руку и, нагнувшись к ее уху, отчетливо прошептал:
— Я хотел сказать, что если что-нибудь случится с Сандой, если… ты поняла?.. Тогда тебе тоже конец. Это не останется между нами, надеюсь. Ты можешь передать это дальше, но не госпоже Моску. Твоя бедная матушка ни в чем не виновата.
— Я Санде и передам, а не маме, — громко сказала Симина. — Я ей передам, что не понимаю, чего вы от меня добиваетесь!..
Она попыталась выдернуть руку. Но Егор еще сильнее впился в нее, со жгучим наслаждением ощущая под пальцами по-детски пухлую и меченную дьяволом плоть. Девочка от боли кусала губы, но ни одна слезинка не замутила холодный, стеклянный блеск ее глаз. Это глухое сопротивление окончательно вывело Егора из себя.
— Имей в виду, я буду тебя мучить, Симина, я не убью тебя так просто, — свистящим шепотом заговорил он. — Прежде чем задушить, я выколю тебе глазки и по одному вырву зубки… Я буду жечь тебя каленым железом. Передай это дальше, ты знаешь кому. Еще посмотрим…
В тот же миг его правую руку пронзила такая острая боль, что он разжал пальцы. Словно все силы разом вышли из него. Руки повисли как плети, он перестал понимать, где он, на каком свете.
Он видел, как Симина передергивает плечиками, приглаживает складочки платьица и трет предплечье, на котором остались следы от его пальцев. Видел он и то, как она старательно поправляет букли и застегивает потайной крючок на лифе. Симина проделала все это без малейшей поспешности, ни разу не взглянув на него, как будто забыв о его существовании. Потом пошла к дому упругим, проворным шагом. Егор оторопело смотрел ей вслед, пока маленькая грациозная фигурка не потерялась в тени веранды.
* * *После обеда Егор и г-н Назарие были приглашены в комнату Санды. Они нашли ее еще более изможденной, с глубокой синевой вокруг глаз; руки, бессильно лежащие поверх теплой шерстяной шали, казались особенно белыми. Санда слабо улыбнулась гостям и глазами предложила им сесть. Г-жа Моску, стоя у ее изголовья с книгой в руках, не прерываясь декламировала:
Viens done, ange du mal, dont la voix me convie,
Car il est des instants ou si je te voyais,
Je pourrai pour ton sang t'abandonner ma vie
Et mon ame… si j'y croyais![16]
Прочтя эту последнюю строфу с необыкновенным чувством, чуть ли не со слезами в голосе, она вздохнула и закрыла книгу.
— Что это было? — поинтересовался г-н Назарие.
— Пролог к «Антони», бессмертной драме Александра Дюма-отца, — строго сообщила г-жа Моску.
«Во всяком случае, сейчас не самый подходящий момент для такого чтения», — подумал Егор. Ему совсем не понравилась строка: «Je pourrai pour ton sang t'abandonner ma vie»…
Слишком жестокая ирония, отдающая цинизмом. И что означал этот вздох г-жи Моску? Сожаление? Досаду? Покорность судьбе?
— Я читаю без перерыва уже полчаса, — похвалилась г-жа Моску. — Люблю почитать вслух, как в добрые старые времена… Когда-то я знала наизусть множество стихов, — с мечтательной улыбкой добавила она.
Егор смотрел и не верил глазам. Ее было не узнать: энергия и легкость в каждом жесте. Простояла столько времени на ногах за чтением, и хоть бы что. Какой-то чудесный прилив сил — не за счет ли Санды?
— А Эминеску! — с воодушевлением продолжала г-жа Моску. — Светоч румынской поэзии! Сколько я знала из Михаила Эминеску!..
Егор искал взгляда Санды, но она лишь на секунду встретилась с ним глазами, в которых тлел страх, и шепотом сказала:
— Maman, достаточно. Ты устанешь. Присядь лучше…
Г-жа Моску не услышала. Она поднесла руки к вискам в наплыве воспоминаний, силясь восстановить в памяти бессмертные строки.
— Как же там было, вот это, знаменитое… — бормотала она.
Санда не на шутку обеспокоилась. Томик Эминеску г-жа Моску могла взять на этажерке, где стояли все их любимые поэты, но этого нельзя было допустить. Она знала болезненное пристрастие матери к некоторым стихам Эминеску, возникшее еще в те времена, когда ей, десятилетней девочке, долгими вечерами читала вслух Кристина. «Сейчас лучше бы не ворошить былого», — с тревогой думала Санда.
…Спустись ко мне, моя Звезда, —
Дорожку луч протянет,
В мой дом, в мой сон — спустись сюда,
Пусть свет сюда нагрянет…
При первых же словах Санда сникла, почувствовав бесконечную усталость во всем теле. Как будто кровь медленно уходила из ее жил. Она боялась потерять сознание.
— Я — Люцифер, звезда зари, ты будешь мне невестой! — торжествующе гремела г-жа Моску.
«Откуда в ней взялось столько силы, она вся светится, и голос такой полнозвучный, такой великолепный», — недоумевал г-н Назарие. Г-жа Моску выуживала из памяти строфу за строфой, временами очаровательно запинаясь. «И все же она перескакивает», — заметил Егор. Он слушал почти без сопротивления, следя глазами за Сандой, которую заметно била дрожь, несмотря на одеяло и теплую шаль. «Надо что-то сделать, — говорил он себе. — Надо встать, подойти к ней, приласкать, успокоить — что бы ни подумала ее матушка». Хотя г-жа Моску была в таком экстазе, так увлечена припоминанием поэмы, что явно не слышала и не видела ничего вокруг.
— Ведь я живая, мертвый — ты…
Голос г-жи Моску вдруг оборвался. Она покачнулась, стоя посреди комнаты, куда ее занесли эмоции, снова взялась руками за голову — на этот раз растерянно, с испугом.
— Что со мной? — простонала она. — Я, кажется, устала.
Г-н Назарие усадил ее на стул. Неужели это была только иллюзия — все ее одушевление, этот сильный сладкозвучный голос, свидетельствующий о здоровье и полнокровии.
— Вот видишь, мама, не послушалась меня… — чуть слышно прошептала Санда.
Егор подошел к ее постели. Санда была пугающе бледна, глаза неестественно запали, а зябкость выдавала тлеющую лихорадку.
— Я сейчас же иду за доктором, — озабоченно объявил он. — Ты мне совсем не нравишься.
Санда поблагодарила его улыбкой, постаравшись как можно дольше удержать ее на губах. Но она ни в коем случае не хотела отпускать его сейчас, в разгар событий, когда старая болезнь так неожиданно дала вспышку.
— Не спеши, побудь со мной, — сказала она. — Никакой доктор мне не нужен. Через несколько часов я приду в себя, а завтра мы уже будем гулять по парку…
В эту минуту г-жа Моску с внезапной живостью снова поднялась на ноги.
— Вспомнила! — ликовала она. — Я вспомнила самое красивое место из «Люцифера»:
