Чарльз Фрейзер - Холодная гора
Товарообмен очень занимал мысли Ады, так как она не понимала механизма его действия, и все же обнаружила вдруг, что он дает неограниченные возможности для экономии денег. В знак партнерства и доверия она посвятила Руби в детали своих пришедших в упадок финансов. Когда она сказала ей о той небольшой сумме, с которой им придется вести дело, Руби заметила: «Я никогда не держала в руках больше одного доллара». Из чего Ада поняла, что как бы она ни была озабочена отсутствием наличности, по мнению Руби, они вполне могли бы обойтись и без нее. Руби всегда отмахивалась от покупки вещей и рассматривала деньги с величайшим подозрением даже в лучшие времена, особенно когда она сравнивала их мысленно с основательностью таких занятий, как охота и выращивание хлеба, как посадка овощей и уборка урожая. В данное время положение дел как нельзя больше соответствовало наихудшим предположениям Руби. Бумажные деньги так обесценились, что все равно на них трудно было что-либо купить. Во время их первой совместной поездки в город они были ошеломлены тем, что нужно отдать пятьдесят долларов за фунт соды, пять долларов за пакетик иголок и десять за несколько листков писчей бумаги. Если бы они могли позволить себе купить кусок холста, тот обошелся бы им в пятьдесят долларов. Руби обратила внимание Ады на то, что эта ткань могла бы не стоить им и цента, если бы у них были овцы и принадлежности для стрижки, чесания, сучения, сушки на ветру, окрашивания и ткачества, чтобы превратить шерсть в ткань для шитья платьев и подштанников. Ада только подумала, что каждый шаг в этом процессе, который Руби так небрежно описала, потребовал бы много дней тяжелого труда, и все лишь для того, чтобы получить несколько ярдов материи, грубой, как мешковина. Деньги все-таки намного упрощали дело.
Но даже если бы у них были деньги, лавочники не хотели их брать, поскольку ценность их падала еще до того, как они сами могли на них что-то купить. У всех было чувство, что деньги нужно потратить как можно быстрее — иначе на них нельзя будет купить и пучка соломы. Товарообмен был более надежен. И Руби это прекрасно понимала. Она обдумывала способы, как они могут сделать так, чтобы лощина Блэка полностью себя окупала.
В скором времени Руби придумала план. Она предложила Аде сделать выбор. Две вещи она отметила как подходящие по ценности, годные к перевозке и несущественные для хозяйства — кабриолет и пианино. Руби считала, что они могут продать что-то одно, чтобы приобрести все, что им необходимо на зиму. Ада мысленно взвешивала значимость того и другого в течение двух дней. С одной стороны, сказала она, было бы стыдно использовать этого прекрасного мерина для пахоты, на что Руби возразила: «Он должен зарабатывать себе пропитание, как и все мы».
Под конец Ада даже сама себе удивилась, твердо решив избавиться от инструмента. По правде сказать, у нее никогда не было способностей к игре на пианино, и это Монро настоял, чтобы она начала учиться. Он придавал этому такое большое значение, что нанял учителя, чтобы тот жил у них, — маленького человечка по имени Тип Бенсон, который редко надолго задерживался у своих хозяев, потому что тотчас же влюблялся в свою ученицу. Ада не была исключением. Ей было пятнадцать лет в то время, и однажды после полудня, когда она сидела, разучивая трудный отрывок из Баха, Бенсон упал к ее ногам, схватил ее руки, оторвав их от клавиатуры, притянул их к себе и прижал ее ладони к своим круглым щекам. Он был полный, в то время ему было не больше двадцати четырех, у него были необыкновенно длинные пальцы, которые как-то не сочетались с его грузной фигурой. Он прижал свои вытянутые для поцелуя красные губы к тыльной стороне ее ладоней и с пылом поцеловал их. Другая девочка в возрасте Ады могла бы играть им какое-то время, используя в своих интересах, но Ада тут же высвободила руки, побежала к Монро и рассказала ему о том, что произошло. Еще до ужина Бенсон упаковал свои вещи и покинул дом. Монро немедленно нанял в качестве учительницы музыки старую деву, от которой пахло нафталином и потом.
Выбор пианино для обмена был сделан Адой частично еще и потому, что, если и будет в ее будущей жизни свободное время для занятий искусством, она посвятит его рисованию. Простые принадлежности — карандаш и бумага — как нельзя лучше соответствовали ее нынешнему положению.
Она видела все преимущества в том, чтобы расстаться с пианино, но не совсем понимала, почему ей хочется оставить кабриолет. Он принадлежал Монро, но она не чувствовала, что этот факт играл какую-то роль. Ей казалось, что кабриолет имеет для нее значение как способ передвижения. Его высокие колеса словно обещали, что, если дела пойдут совсем уж плохо, она может просто сесть в него и уехать. Поступить, как Блэки до нее, и настроиться на то, что нет никакого бремени, которое нельзя было бы облегчить, никакого крушения в жизни, которое нельзя было бы поправить, уехав по этой дороге.
После того как Ада объявила свое решение, Руби не стала терять времени даром. Она знала, у кого имелся избыток живности и съестных припасов и кто охотно бы их продал. В данном случае это был Джоунз, живший на Восточном рукаве, с ним она и договорилась. Его жена жаждала приобрести пианино, и, зная это, Руби усердно торговалась. Джоунз наконец был вынужден отдать за него выводок пестрых свиней, козу и сто фунтов овса. Руби, думая, как пригодилась бы шерсть, особенно при теперешней высокой цене на ткани, решила, что было бы не вредно взять несколько маленьких горных овец, ростом не больше крупной собаки. Поэтому она убедила Джоунза добавить полдюжины этих овец. И телегу кочанной капусты. А еще ветчинный окорок и десять фунтов бекона от первой свиньи, которую они заколют в ноябре.
В течение нескольких дней Руби пригнала свиней и овец в лощину Блэка, а затем отправила овец на склоны Холодной горы, чтобы они кормились в течение осени за счет того корма, который сами могли найти и которого было там вполне достаточно. Прежде чем отогнать их туда, она взяла нож и пометила им левое ухо двумя короткими и одним длинным порезами, так что они бежали в горы с окровавленными ушами, визжа и блея.
А потом как-то ближе к вечеру приехал Джоунз на телеге вместе с еще одним стариком, чтобы забрать пианино. Они стояли в гостиной и долго смотрели на инструмент. Старик сказал: «Я не уверен, что мы сможем поднять эту вещь», и Джоунз ответил: «Мы его очень выгодно обменяли, так что придется». Они в конце концов затащили пианино в телегу и крепко привязали, так как оно не помещалось туда полностью и свисало через задний борт.
Ада сидела на крыльце и смотрела, как пианино увозили. Дорога была в колдобинах, безрессорная телега тяжело подпрыгивала на каждой рытвине и камне, и пианино играло на прощание свою собственную тревожную и нескладную мелодию. Ада не испытывала большого сожаления, но, следя за удалявшейся телегой, она вспоминала званый вечер, который устроил Монро за четыре дня до Рождества в последнюю зиму перед войной.
Стулья в гостиной отодвинули к стенам, освободив место для танцев, и те из гостей, кто умел играть, по очереди садились к пианино и барабанили вальсы, мелодии песен и сентиментальных романсов. Стол в столовой был уставлен всевозможным угощением: тонко нарезанная ветчина на лепешках из пресного теста, пироги, темный пшеничный хлеб, пирожки с рубленым мясом, кувшин ароматного чая, благоухающего апельсином, гвоздикой и корицей. Монро вызвал маленький переполох, выставив шампанское, но среди присутствующих не было баптистов. Все керосиновые лампы были зажжены, и гости восхищались их стеклянными абажурами с завитушками в виде раскрывающихся бутонов, так как эта новинка была далеко не у всех. Салли Суонджер тем не менее выразила опасение, что они взорвутся, а также сочла, что свет, который они отбрасывают, слишком яркий, и заявила, что тонкие свечи и свет от камина для ее старых глаз все-таки предпочтительнее.
В самом начале вечера гости разделились по интересам на небольшие группы и вели беседы. Ада сидела с женщинами, но ее взгляд перелетал от одной компании к другой. Шестеро пожилых мужчин, придвинув стулья к камину, заговорили о кризисе в Конгрессе, принимающем угрожающие размеры. Они потягивали шампанское из бокалов, а затем подносили их к свету ламп, чтобы получше рассмотреть пузырьки. Эско сказал: «Дело идет к войне, в которой федералы перебьют нас всех до одного». Когда все остальные яростно выразили несогласие, Эско посмотрел в свой бокал и заметил: «Человека, который сделал напиток с такими пузырьками, следует считать легкомысленным».
Ада также осторожно поглядывала на молодых людей, сыновей высокочтимых прихожан. Они сидели в дальнем углу гостиной и громко разговаривали. Большинство из них презрительно отказались от шампанского и пили кукурузную водку из карманных фляжек, правда, старались прикладываться к ним незаметно. Хоб Марс, который в течение короткого ухаживания тщетно искал расположения Ады, объявил громко, как будто обращался ко всем, кто был в комнате, что он в течение недели праздновал Рождество каждый вечер и, уходя с этих вечеринок, таких долгих, что они заканчивались перед рассветом, освещал путь домой огнем из пистолета. Он взял фляжку у другого юноши и, отпив глоток, вытер тыльной стороной ладони рот, потом посмотрел на фляжку и утерся снова. «Хорошо пробирает», — сказал он громко и вернул фляжку владельцу.
