Стивен Ликок - Охотники за долларами
И в частных беседах доктор Дамфарзсинг оставался таким же. В присутствии других он открыто называл братьев Оверенд «людьми гнева» и приводил их этим в такой восторг, что они передавали его слова чуть ли не половине города. Лучшей деловой рекламы они не могли бы выдумать. Доктор Бумер был тоже увлечен этим человеком, который сыпал с кафедры целыми пачками греческих и древнееврейских изречений и без всякого труда тут же переводил их слушателям.
Студенты разделяли энтузиазм своего президента; особенно сильное впечатление произвела на них беседа, которую он устроил специально для них чтобы доказать им всю бесцельность их научных занятий. Как только они услыхали его мнение о науке, они с таким рвением набросились на нее, что в жизни университета началась новая эра.
Между тем на красивом лице достопочтенного Эдуарда Фарфорзса Ферлонга стало появляться выражение глубокой печали и тоски. На его глазах паства его перебегала из церкви св. Асафа в церковь св. Осафа, и он был бессилен воспрепятствовать этому отливу. Его досада достигла своего апогея, когда он заметил, что даже черные дрозды покинули его вязы и в один прекрасный день устремились на запад к хвойным деревьям церкви-соперницы.
Он стоял ж тоскливо смотрел на их измену.
— Эдуард, — крикнула ему однажды сестра, подъезжая в своем автомобиле, — как ты плохо выглядишь! Садись-ка ко мне в машину и поедем куда-нибудь за город, а приходские чаепития обойдутся сегодня без тебя.
Автомобилем правил муж Филиппины, а рядом с ней сидела какая-то особа, с которой его и познакомили, назвав ее мисс Кэт..»— дальше он не разобрал. Они быстро выбрались из города и понеслись на лоно природы. День был такой прекрасный, а воздух такой кристально чистый, хотя и прохладный, что никому не хотелось заводить разговоров о церкви и церковных делах. Вместо этого велась беседа о новых танцах, о том, где остановиться, и о других подобных вещах. Затем Филиппина наклонилась вперед и принялась разговаривать через плечо со своим мужем, так что достопочтенный Эдуард и Кэт оставались tete-a-tete в течение всего того времени, которое потребовалось автомобилю, чтобы отмахать пятнадцать миль. Эдуарду и Кэт показалось, что не прошло и пяти
Затем автомобиль покатил назад, въехал на Плутория-авеню и, к удивлению нашего настоятеля, остановился возле пресвитерианского церковного дома.
Кэт, выпорхнув из мотора, сказала:
— Мерси, мерси, Филиппина, поездка была прямо-таки восхитительная.
— Разве ты не знал, — спросила Эдуарда сестра, когда они двинулись дальше, — что это была Кэт Дамфарзсинг?
Когда достопочтенный Фарфорзс Ферлонг вернулся в свой настоятельский дом, он час или около этого провел в своем кабинете, размышляя о том, как добиться, чтобы Юлиана сотворила грех и нанесла визит дочери пресвитерианского священника.
— Юлиана, — сказал он при встрече с сестрой, — не думаешь ли ты, что, принимая во внимание брак Филиппины с Томом, тебе следовало бы нанести визит мисс Дамфарзсинг?
Юлиана, снимавшая в это время шляпу и перчатки, повернулась лицом к брату.
— Я как раз сегодня была там, — сказала она, и на лице ее появился румянец, которого он раньше никогда не замечая.
— И ее не было дома? — воскликнул он.
— Не было, — ответила Юлиана, — но зато был доктор Дамфарзсинг. Я разговаривала с ним некоторое время, поджидая ее.
Эдуард слегка свистнул или, вернее, выдул воздух, что для члена епископальной церкви является синонимом свиста.
— Не находишь ли ты его чересчур величественным? — спросил брат.
— Величественным? — переспросила сестра. — Поистине человек с таким призванием, как у него, имеет право быть величественным.
— Я не совсем точно выразился, — пояснил настоятель, — я хотел сказать, что его манера выражаться слишком резка и сурова.
— Эдуард, — воскликнула Юлиана, — как ты можешь так говорить! Доктор Дамфарзсинг резок? Доктор Дамфарзсинг суров? Что с тобой, Эдуард? Он — сама мягкость и вежливость. Я никогда не встречала человека, более проникнутого сочувствием и состраданием к горю ближних.
Лицо Юлианы пылало. Было очевидно, что она усмотрела в достопочтенном Аттермасте Дамфарзсинге то, чего не замечал никто другой.
Эдуард смутился.
— Я имел в виду не столько его лично, сколько его взгляды. Подожди лучше, пока услышишь его проповеди.
Юлиана покраснела еще сильнее,
— Я слыхала его в прошлое воскресенье вечером, — сказала она.
Настоятель молчал, а его сестра, словно ее кто-то подталкивал, продолжала говорить:
— Не понимаю, Эдуард, как могут люди называть его суровым человеком или фанатиком. Он только что проводил меня до самых наших ворот и говорил мне о грехе, царящем в мире, и о том, как мало людей спасается и как много их будет гореть в огне неугасимом, и так прекрасно говорил! О, Эдуард, он скорбит об этом, глубоко скорбит!
С этими словами Юлиана удалилась, а ее брат сел в кресло, и улыбка озарила его ангелоподобное лицо. Ведь только что он думал о том, возможно ли будет хоть в отдаленном будущем уговорить сестру пригласить Дамфарзсингов в настоятельский дом на чашку чая (об обеде он и мечтать не мог), а теперь все великолепно устроилось само собой.
Пока происходили или подготавливались все эти события, многие прихожане церкви св. Асафа, ввиду ее ухудшавшегося с каждым днем финансового положения, начали испытывать все большее и большее беспокойство. Ведь некоторые из них дали деньги в долг под обеспечение доходов от воскресной школы, а между тем школьные поступления понизились на шестьдесят процентов; другие дали деньги на покупку нового органа, но они все еще не окупились; третьи были еще более заинтересованы, так как являлись держателями закладных на церковную землю, оцененную в семь с половиной долларов за квадратный
— Мне не нравится, — сказал мистер Лукулл Файш мистеру Ньюберри (оба были видными членами прихода), — не нравится положение вещей. Я купил целый пакет акций, выпущенных Ферлонгом при постройке дома Общества молодежи, которое казалось в свое время очень прочным. Уплата процентов была вполне обеспечена. А сейчас уже просрочен целый месяц в отношении уплаты процентов за последний квартал. Я начинаю бояться.
— И мне тоже не нравится положение вещей, — объявил мистер Ньюберри, покачивая головой. — Я очень скорблю о Фарфорзсе Ферлонге» Он прекрасный парень, Файш, поистине прекрасный! Воскресенье проходит за воскресеньем, а я все думаю, нельзя ли чем-нибудь ему помочь.
— Если говорить откровенно, — продолжал мистер Файш, — я начинаю спрашивать себя, годится ли Ферлонг для того поста, который он занимает?
— О, безусловно! — решительно возразил мистер Ньюберри.
— Как человек, он обаятелен, — продолжал мистер Файш, — но, будем совершенно откровенны, есть ли у него данные, чтобы руководить церковью? Прежде всего, он не деловой человек.
— Это верно, — сказал нерешительно мистер Ньюберри, — с этим я согласен.
— Очень хорошо; во-вторых, даже в религиозных вопросах всегда чувствуется, что он малоустойчив и слишком подвержен колебаниям. Он просто идет за веяниями времени, как начинают говорить о нем люди. Этого не должно быть, Ньюберри, не должно быть.
Как только мистер Ньюберри вернулся домой, он сейчас же написал Фарфорзсу Ферлонгу конфиденциальное письмо с приложением чека на уплату процентов мистеру Файшу и обещанием и впредь помогать настоятелю всем, чем сможет.
Когда достопочтенный Ферлонг получил и прочел записку мистера Ньюберри и увидал проставленную на чеке сумму, его душа наполнилась такой благодарностью, какой он не испытывал уже много месяцев, и он стал шептать про себя горячую молитву о спасении души жертвователя.
В довершение сердечной радости нашего настоятеля письмо было получено им в тот самый вечер, когда Дамфарзсинга — отец и дочь — были приглашены на чашку чая в церковный дом епископальной церкви. Около шести всякий желающий мог увидать, как оба они вышли из своего дома и направились к жилищу достопочтенного Эдуарда.
По дороге достопочтенный Аттермаст Дамфарзсинг имел возможность упрекнуть дочь за светский фасон ее шляпки (это была недорогая шляпка, которую она выписала из Нью-Йорка на школьные деньги, собранные ею в воскресенье, — короче, временный заем); несколько погодя он стал еще суровее бранить ее за зонтик, который был у нее в руке, а еще позже — за фасон ее прически, осуждавшийся Ветхим заветом. Из всех его слов Кэт заключила, что она выглядит прекрасно, и вошла в настоятельский дом, сияя.
Чай, конечно, очень неудачное угощение, а тут возникло еще затруднение, которое нелегко было преодолеть: кому читать застольную молитву? Дальше дело пошло еще хуже: когда достопочтенный мистер Дамфарзсинг наотрез отказался от чая, как гибельного напитка, вредно отражающегося на нервной системе, настоятель англиканской церкви оказался настолько несведущим в пресвитерианстве, что не догадался предложить ему виски шотландской марки.
