Анатолий Тоболяк - Денежная история
Кого я боюсь, так это самого себя. Не выдадут ли меня внезапные ночные откровения? В ту ночь у Переваловых я ни на минуту не заснул, боясь, что кровь Яхнина заговорит во мне. Я довел себя до изнеможения, прежде чем приткнулся под боком приблудной Радунской. Но кто его знает — может быть, в своих одиноких снах с непроходящими кошмарами я выкрикиваю его имя, плачусь, мечусь и саморазоблачаюсь?.. Я полагаюсь на сильные снотворные и успокоительные средства, которых не имел мучимый виной Родион Раскольников. Но я не он, и я живу в иное время — ожесточенное и не склонное к глубоким покаяниям. Я могу убедить себя, если постараюсь, что Яхнин-Молва сам уготовил себе такой конец, и смерть его, как смерть старухи процентщицы, не нанесла непоправимого урона всем живущим… Может быть, в этой смерти есть высшая справедливость.
* * *Клад мой лежит под бетонным гнетом. Я спускаюсь в город, высвечивая фонариком тропу. Почему вдруг, уже в городской черте, я круто сворачиваю вправо, выхожу не в одиннадцатый микрорайон, где живу, а в девятый? Неужели мой плагиат столь бесстыден, что и сейчас не могу освободиться от влияния Федора Михайловича? Я ведь помню, что «неотразимое и необъяснимое повлекло его». И вот стою перед домом Яхнина, вычисляя взглядом окна его квартиры. Они темны, зашторены. Квартира, видимо, пуста. Она ждет нового хозяина.
«Неотразимое и необъяснимое желание» охватывает меня. С неодолимой силой тянет подняться на третий этаж к знакомой двери и, помедлив, передохнув, нажать кнопку звонка, как в тот раз… и услышать легкомысленную неделовую трель.
* * *Как и в первый мой приход, я стоял в зоне обзора из дверного «глазка». Как и тогда, была некоторая пауза, прежде чем раздались шаги. Затем звякнул засов, щелкнул замок, дверь распахнулась, и передо мной предстал мой кредитор, мой однокашник, мой дружок.
Яхнин был в той же небесно-голубой пижаме, распахнутой на груди, с всклокоченными светлыми волосами.
— Ба! — вскричал он. — Кто к нам пришел! Какие люди!
— Спишь? Пьянствуешь? Блядствуешь?
— Ни то, ни другое, ни третье. Работаю! Входи.
Та же просторная прихожая с паркетным полом, деревянной обшивкой стен, огромным зеркалом, низкими, мягкими пуфиками.
— Ты никак, старичок, на пленере был? — ясным голосом вопросил Яхнин, глядя, как я расшнуровываю и стаскиваю свои походные ботинки. — По грибы ходил? Вроде бы еще не сезон. А цветы кому? Уж не мне ли?
— Не тебе.
— Ага. Своей благоверной, значит. Прилетела?
— Нет еще. — Я стащил рюкзак и бросил его на пол.
— Однако надолго ты ее в космос запустил! Значит, ее заместительнице цветочков нарвал, а, Кумир?
— Неважно. Куда идти?
— Сегодня можно в мой кабинет. Я, старичок, сегодня один. Давай сюда, — пригласил он, взмахнув рукой.
Мы вошли — он первый, я за ним — в большую, светлую гостиную. Я сразу остановился озираясь. Таких больших, богатых гостиных я не видел в домах своих знакомых. Все здесь блестело и сверкало зеркальной полировкой: «стенка», длинный стол, дюжина стульев вокруг него, мягкие кресла по углам. На стенах висели яркие, сюрреалистические какие-то, картины. Толстый, шоколадный — под цвет мебели — ковер покрывал пол. Огромный экран телевизора, утопленного в «стенке», беззвучно показывал картинки. Вазы. Керамические блюда. Фарфоровые сервизы. Индийские серебряные кувшины. Пылающий букет свежих красных роз. Идеальная, стерильная чистота. Кондиционер по ту сторону широкого окна. Блистающая люстра на длинных подвесках. Что еще? Не помню.
Помню, что, исказив лицо в привычной усмешке, сглотнув слюну, я выдавил:
— Богато живешь, Молва.
— Стараюсь, Кумир. Не люблю ни в чем себе отказывать, — хмыкнул Яхнин, явно довольный моим потрясением.
— И сколько у тебя комнат?
— Пять. Пока пять.
— Не много для одного?
— Старичок, ты обалдел! У тебя советская психология. Много — это пятьдесят.
— У меня лично восемнадцать квадратов, — пробубнил я.
— А потому что ты балда! — определил мою сущность Яхнин. — Я сейчас строю по дороге на Горный воздух… знаешь, около лыжной базы?.. такую храмину! Двухэтажный. Около двухсот квадратов, с двумя ванными, двумя туалетами, тиром в подвале, бильярдной, ну и теннисным кортом рядышком. Это будет похоже на нормальное жилье. Как въеду, приглашу на новоселье, — ослепительно оскалился он, — придешь?
— Нет, старичок, — в тон ему отвечаю я. — Заранее отказываюсь.
— А что так?
— Не люблю завидовать. А ты провоцируешь.
— А, вон что! — хохотнул Яхнин. — Ну, это бывает. Ну, пошли, пошли в кабинет!
Первое, что меня поразило — книги. Яхнин читает! Сотни томов заполняли полки вдоль одной стены. На другой, как и в гостиной, висели полотна. Штормовое море. Таежный распадок. Белоснежные яхты. Между ними почему-то две скрещенные шпаги и ритуальный меч. Портативный, сверкающий сталью сейф. Старинный письменный стол с разбросанными на нем бумагами. На приставном столике включенный компьютер. И ослепительно белая медвежья шкура устилала пол — с разбросанными когтистыми лапами и оскаленной мордой.
Яхнин вместе со мной не без удовольствия оглядел этот кабинет.
— Садись, — подтолкнул меня к глубокому креслу. — Кури. У меня минут на десять работенки осталось. Посмотри вот пока.
Он взял с письменного стола глянцевый толстый журнал и бросил его в кресло.
— Может, сразу решим наши финансовые вопросы да я пойду?
— Старичок, обижаешь! Неужто и на этот раз сбежишь? Спешишь, что ли, куда?
— Да нет… — промямлил я. — Усталость вдруг навалилась.
— У меня сегодня никаких встреч не запланировано. Мы с тобой хорошо посидим, Кумир.
— Что ж… ладно.
— Вот это разговор! — обрадовался Яхнин. — Десять минут, и я свободен. Он уселся за компьютер на высокий крутящийся табурет. Яхнин — книжник. Яхнин — программист. Непостижимо.
Я закурил. После моего пролетарского «Рейса» дым «Честерфильда» показался эйфорически легким и сладким. А журнал… это был шведский журнал. С его обложки на меня глядел обнаженный, сияющий женский зад, снятый крупным планом. «Добро пожаловать!» — вроде бы услышал я его призыв. Внутренние страницы красочного, многоцветного издания предлагали широкий выбор плотских удовольствий. Он и она. Он и он. Она и она. Двое и один. Два и одна. Свальный грех на ковре. На изумрудной лужайке. Сверкающие зады. Напряженные члены. Измазанные в губной помаде, раскрытые женские рты. Одиночное мастурбирование. Коллективное мастурбирование. Я разглядывал эти картинки с хладнокровным, злобным любопытством — не более того.
«Эта квартира со всей обстановкой… при нынешних ценах… если ее продать, стоит, наверное, не один миллион, — вот о чем думал я в эти минуты, бегло листая журнал. — И он строит загородный дом. Во сколько же может обойтись сегодня постройка загородного дома?.. — не отпускала меня мысль. И всплывали несусветные суммы. Воображение катило, как колеса, круглые нули. Мое ощущение, что я сам в тот момент набит деньгами, вмиг потускнело. Что для Яхнина мои сто штук! Это, может быть, его дневной заработок (или часовой?). Он может, если возникнет такая блажь, насадить эти купюры на гвоздь в туалете и использовать их как туалетную бумагу».
«И ты, сука, заставил меня выложиться до последнего, — думал я, тупо глядя в небесно-голубую спину Яхнина, в его затылок с взлохмаченными волосами, слыша слабое попискивание компьютера. — Подбиваешь новые бабки, да? Приход-расход? Сальдо-бульдо? Икра, рыба, чеснок, лук, водяра, кофе, да? Оптовые партии. Зарубежные связи. А сколько, интересно, разбросано у тебя по городу «комков»? И ты, сука, грозился натравить на меня своих мафиози, чтобы востребовать долг? А Ольга и малышка живут на тещином иждивении. А я торгую свадебными подарками, и ничего впереди не светит», — темнело у меня в глазах.
Яхнин вдруг крутанулся на своем табурете. У него было светлое озаренное лицо.
— Ну как? — поймал он меня врасплох.
— Что как? Гомиков не терплю. Лесбиянок тоже.
— Я не о том. Представляешь, такой бы журнал попал в наш класс в те годы? Старичок, мы бы рехнулись, скажи?
— Наверное.
— Мы бы наших целочек начали трахать почем зря. Мы же были наивненькие, Андрюха. Сколько упустили!
— Ты уже закончил? — прервал я его. Меньше всего мне хотелось предаваться с ним воспоминаниям.
— Да хрен с ней, с работенкой! Не убежит. Давай разговеемся.
— Я деньги принес, Молва.
— Да? Принес? Ну, нормалек. Я всегда был в тебе уверен.
— Вот, — сказал я, доставая из заднего кармана джинсов пачку тысячерублевых купюр, перетянутых резинкой. — Держи.
Я бросил ее через комнату, он ловко поймал.
— Сколько здесь?
— Десять.
— А проценты, старичок?
— А ты можешь подождать с процентами еще пару недель?
