Мартен Паж - Быть может, история любви
Лейтенант открыла дверь. Виргилий вошел. В кабинете в шахматном порядке стояло два металлических стола, на каждом — по пластиковому стаканчику дымящегося кофе и по компьютеру; стопки бумаг, карточек, фотографий. Видеокамера на потолке светила своим зеленым глазом, значит, работала. Лейтенант указала ему на стул и включила компьютер. Виргилий дрожал от холода; вот бы ему тоже предложили кофе или чаю, ну хоть чего-нибудь горячего! Но лейтенант стучала по клавишам компьютера и не обращала на него никакого внимания.
— Произошло какое-то недоразумение, — сказал Виргилий.
Эта фраза, подумал он, должна стать его девизом. Вот уже две недели, как он то и дело попадает в ситуации, которые иначе объяснить нельзя. Да что там, вся его жизнь — иллюстрация этой фразы. Охрипшим голосом он спросил, обвиняют ли его в чем-либо. Девушка не ответила. Виргилий подозревал, что она применяет специальную методику психологического воздействия, чему ее наверняка учили в полицейской школе. С ним этот номер не пройдет; теперь уже не пройдет: ударов он не боится, и к любым передрягам у него выработался иммунитет.
— Сутенерство, — произнесла девушка, не сводя глаз с экрана компьютера.
— Так я и знал, что речь идет о недоразумении.
Вошел мужчина с пистолетом в кобуре. Чмокнув коллегу, он разложил перед Виргилием фотографии: тот стоял у своего дома и разговаривал с проститутками. На одном снимке девушка протягивала ему банкноту, на другом Виргилий передавал травести презерватив.
— Я просто помогал им.
— Именно, — сказала девушка. — И эта помощь называется сутенерством.
Виргилий принялся неспешно давать пояснения к фотографиям. Иногда он делал кое-какие покупки для соседок; он приобретал для них презервативы, противовоспалительные кремы и болеутоляющие средства. Лейтенант протянула ему бланк, на котором значился номер банковского счета.
— А как вы объясните сумму на вашем счете?
Виргилий изучил документ.
— Склонностью к экономии, — сказал он ошеломленно.
Он вдруг понял, что любое событие в его жизни, и в жизни других тоже, может свидетельствовать о преступной деятельности. Все в его поведении (заявление о скорой смерти, отказ от электричества и телефона — словно он готовился к уходу в подполье; потребительский аскетизм, которым объяснялась кругленькая сумма на его счете; не говоря уже и его гигантской коллекции эротических журналов и фотографий обнаженной Армель, спрятанных под кроватью) давало основания для подозрений.
— Вы работаете в рекламном бизнесе?
Виргилий подтвердил. В каком-то смысле он заслужил арест: реклама — самая древняя профессия в мире, проституция — всего лишь ее филиал. На самом деле полицейские не зря его арестовали. И как ни странно, он был этому аресту рад. Конечно, они хотели вырвать его из болота грехов и показать, что он должен измениться.
Полицейский заметил, что в среде Виргилия принято прибегать к кокаину. «Возможно», — откликнулся Виргилий. Он не обращал внимания на всякие вещества, которыми иные забивали ноздри, вены или печень. В агентстве и без того было много интересного. Он мог бы описать витражи чуть ли не во всех залах Svengali, афиши в коридорах, комнату Симоны.
— Вы что, думаете, я продаю наркотики?
— Во многих квартирах мы нашли кокаин.
Проститутки часто взбадривают себя наркотиками. Полицейские не могли не знать этого. Виргилий понял, что они ставят ловушки, желая сбить его с толку любой ценой.
— Значит, вы обвиняете меня в торговле наркотиками и сутенерстве.
Виргилий поймал себя на том, что ему льстит эта новая роль брутального и опасного типа. Подонка, необузданного и сексуального, который не ведает страха и готов на все.
— Вы странно одеты.
Видно, девушка любила кино и сутенеров представляла себе именно так: барочный наряд и двухдневная щетина. Не хватало еще кожаных сапог, золотой цепи и солнцезащитных очков.
— Я вообще живу довольно странно. Вопрос исчерпан?
В конце концов, этот эпизод прекрасно монтировался с безумием, в которое он погрузился после звонка Клары. Тут была своя логика. Ему захотелось подыграть полицейским, позволить затянуть себя в историю, которую они придумали, и надеть маскарадный костюм, столь чуждый его натуре. Он больше не походил на того, кем его привыкли считать. Огромная тяжесть упала с плеч, жить стало легче. Было так соблазнительно расправиться с прошлым.
— Послушайте, — сказал он, — если вам нужен сутенер, то я не против. Готов давать показания.
А вдруг это перст судьбы, возможность уйти из агентства и начать все заново? Конечно, не хотелось бы ради новой жизни провести несколько лет в тюрьме, однако лишь мощная сила способна вытянуть его из привычной, хорошо организованной рутины. И потом, тюрьма — прекрасная школа для того, кто хочет сменить профессию: он научится жульничать, накачает мускулатуру, обзаведется нужными связями.
Само собой, такое предложение сбило полицейских с толку. Они переглянулись. Разочарование и даже нечто вроде легкой грусти появилось на их лицах, утративших вымученное свирепое выражение.
— Мы не склонны вас подозревать, — сказала женщина. — Но вы ведете себя странно.
Хорошенькое оправдание для ареста и допроса! Виргилий не был экспертом в этой области (на факультете он предпочитал конституционное право уголовному), однако сомневался, что необычность теперь относится к разряду правонарушений или преступлений.
— Вы у себя в доме не замечали ничего подозрительного? Все-таки семь лет уже там живете. Мы пытаемся выявить преступную сеть.
Он жил бок о бок с проститутками, он с ними разговаривал, однако жизнь дома мало интересовала его. Он был слишком погружен в себя, чтобы обращать внимание на окружающий мир. Даже если бы его соседки собрали ядерную подлодку, он вряд ли заметил бы это. Жаль, что он ничем не мог помочь полицейским, которые поднялись ни свет ни заря, оскорбляли, унижали и били стольких людей — и все это во имя благородной цели выявления сети проституции.
Внезапно, словно в религиозном озарении, у него появилась идея: а что, если сдать полицейским Клару? Сказать, что видел, как она крутилась в доме, разговаривала с проститутками, отбирала деньги. Выдать ее за главу мафии, всегда одетую в черное; описать бряцанье оружия под ее курткой и жесткий взгляд. Сыграв с ней шутку, он сравнял бы счет. Эта мысль позабавила его, но понятно, что о таком розыгрыше не могло быть и речи.
Лейтенант объявила, что он задержан на двадцать четыре часа (вполне законная процедура, и просто глупо пускать подобную возможность), вплоть до выяснения источников суммы, осевшей на его банковском счете. Кроме того, было бы неплохо, если бы он дал согласие на медицинское освидетельствование. Виргилий подписал соответствующую бумагу и завладел стаканчиком кофе, стоявшим на столе лейтенанта. Кофе был еще теплым. Он долго держал его во рту, не глотая, и прямо трясся от удовольствия.
Двое полицейских проводили его в судебно-медицинскую лабораторию на шестом этаже. Помещение с низким потолком, оснащенное неоновыми лампами, простиралось метров на пятьдесят. Свет отражался в белых стенах и полу. Компьютеры, микроскопы и пробирки выстроились плотными рядами вдоль трех проходов, по которым сновали врачи и биологи.
Подошел один врач, за ним трое студентов с открытыми блокнотами и ручками. Они проходили здесь практику. Не дав себе труда представиться Виргилию, врач воткнул иголку ему в вену на руке и выкачал немалое количество крови. Забранную кровь он отдал студентке. Виргилий был на грани обморока; он пожалел, что подписал согласие на анализы, не прочтя внимательно бумагу. Врач отстриг ему ноготь в металлическую ванночку. Трое студентов ринулись отстригать ногти с других пальцев. Врач махнул скальпелем, освободив его от пряди волос; Виргилий почувствовал свежее дуновение ветра оголившейся частью черепа. Студенты поделили его прядь и сложили волосы в маленькие пластиковые мешочки. Пока доктор скреб ему палочкой внутреннюю поверхность щеки, практиканты сняли отпечатки с его пальцев. Наконец, ему приказали помочиться в баночку. Врач поровну разлил желтую горячую жидкость по склянкам троих студентов.
Один из полицейских отвел Виргилия в подвальное помещение. Они спускались по каменной лестнице; стены сочились влагой. Большая часть лампочек перегорела. Виргилий шел осторожно, боясь оступиться. Тюремное отделение на набережной Орфевр состояло из ряда камер, выдержанных в самой мрачной традиции, восходящей к Джону Хэвиленду[27] и его Восточному пенитенциарию в Филадельфии; иначе говоря, изоляция была полнейшей. О том, чтобы вступить в контакт с другими задержанными или охранниками, и помыслить было нельзя.
В камере сидеть было не на чем. Жидкий свет проникал сквозь подвальное окно. Виргилий сел на бетонный пол. Несмотря на полумрак, он впервые в жизни ясно видел свое будущее — видел, каким он хочет стать и что ему придется сделать.
