KnigaRead.com/

Эрвин Штритматтер - Лавка

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Эрвин Штритматтер, "Лавка" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Городишко в долине Шпрее, где мне немного спустя предстоит родиться, немцы называют Шпремберг, что означает Шпрее возле горы, а сорбы просто-напросто Гродок, то есть просто-напросто город, город без собственного имени, из чего следует, что мои сорбские предки всегда ходили пешком, знали только этот единственный город и могли не опасаться, что кто-нибудь перепутает его с другими городами.

К тому времени, о котором идет речь, тысяча, а то и больше рабочих в Шпремберге сообща ткут большое суконное полотнище. Люди в других частях страны и даже в других частях света за деньги отрезают по кусочку от нашего сукна, чтобы потом в него одеться. Англичане называют кусок, который они отрезали, манчестер и делают вид, будто они сами выткали его в своем Манчестере, а потому и перепродают его с наценкой.

О тех, кому выпало на долю родиться в Шпремберге, можно, не будучи пророком, предсказать, что по четырнадцатому году все они так или иначе будут соприкасаться с сукноткачеством.

Лаузицкий песок родит вереск, вереском питаются неприхотливые овцы. Человек отбирает у овец шерсть. Она ему как раз кстати. Он выпрядает ее, он ткет и прикрывает ею свою телесную наготу, прядение и ткачество становятся традиционным занятием мужчин. Овцы мало-помалу исчезают, потому что вересковую пустошь из экономических соображений засаживают неприхотливой сосной, но традиция прядения и ткачества сохраняется. Черт подери, а нельзя ли изготавливать шерсть, не прибегая к содействию овец?

Древесную шерсть, что ли?

Ну зачем древесную, штапель, вискозную шерсть, стало быть. Раз уж традиция все равно есть.

Так или примерно так написано в местном календаре, и я не могу дать вам более вразумительное толкование, а могу лишь поделиться с вами давним своим подозрением, что земля заставляет нас, людей, приспосабливаться к ее обстоятельствам. Правда, люди, рожденные быть менеджерами, утверждают прямо противоположное, но мы не располагаем временем, чтобы затевать с ними дискуссию, нам пора вернуться к Ленхен.

Как мы уже знаем, Ленхен научилась делать венки и бумажные розы, при посредстве которых те, кто остался в живых, чтят своих усопших, хотя самим усопшим от почтения не холодно и не жарко. Судя по всему, Ленхен тоже приходит к этому выводу, ей наскучивают попытки взлететь повыше, ее засасывает омут традиции, и она поступает в сукноваляльную мастерскую — патриархальное такое заведение, где хозяйка по многу раз на дню заглядывает в цех и спрашивает:

— Стараетесь, девоньки?

— Стараемся, стараемся, — гласит ответ.

Девоньки изготовляют ремиз, который на других фабриках подвергается дальнейшей обработке. Ремизницы воображают, будто стоят высочей, чем работницы на больших фабриках. Они ходят на работу распарадившись, они носят жестяные кувшинчики с ячменным кофе на ладони, обернув их в бумагу, как букет, а когда они шествуют по улице, с обеих сторон которой по канавам (в Гродке канавы называют бараками) стекают в Шпрее вонючие отходы красилен, они идут не на работу, они идут в заведение. Они хотят, чтобы их считали немецким дамам, но сами себя называют кумпанками на полусорбский лад. Мать — полная сорбка. Дома она должна говорить со своими родителями по-сорбски, но при людях она пытается выглядеть как немка, хотя это не до конца удается, а что не удалось ей, она охотно воплотила бы в нас, ее бы очень порадовало, стань мы малость поприличнее и понемечнее, но любая попытка матери превратить нас в городских детей пресекается деревенскими детьми, с которыми мы имеем дело.

В Босдоме не принято спрашивать, когда чего-то не поймешь: «Простите, как вы сказали?» В Босдоме спрашивают: «Ты чего сказал?» — или еще проще: «Чего?» Один раз, уже имея на своем счету несколько прочитанных книг, я чего-то не расслышал и нарочно переспросил: «Простите?» Ребята высмеяли меня и забросали конскими яблоками. Я преступил местный закон. В Босдоме не признавали ни меня, ни тебя, во всех случаях это было только мене и тебе. Я и по сей день, когда приеду в родную деревню, не осмеливаюсь даже ненароком сказать «меня», я не хочу, чтобы собеседник отвернулся и изрек: «Эк заважничал! Нет, с им теперь каши не сваришь!»


Но вернемся же наконец обратно в лавку! Дедушка у нас в Босдоме просто помолодел. Он в зависимости от потребностей изображает мелкого земледельца, кучера, управляющего, дворника, а когда погода плохая либо нужны лишние руки, подсобляет и в пекарне. Непривычную для себя работу он некоторое время оглядывает со всех сторон и говорит: «Ну, с тобой-то я справлюсь!» Потом оглядывает другую работу и говорит: «И с тобой тоже справлюсь!» Он натаскивает уголь для хлебной печи в выемку для ног, пробует себя при формовке хлеба, надев синий кучерской фартук, и в запорошенных мукой очках ставит хлебы на лотки, спрыскивает их водой и следит за ходом выпечки.

По утрам он задает корм лошади и чистит ее, а бабусенька-полторусенька с помощью сосновых щепок разводит тем временем огонь в приземистой кухонной печи. Запах горящей сосновой щепы — это ладан моего детства. Он сродни запаху подпаленных еловых веток на рождество.

Густой утренний туман заполняет двор. Голубятня и амбар обратились в водяную пыль. Я вполне могу себе представить, как выглядел тот день, когда на Земле еще не было никаких предметов, когда все еще не имело очертаний, тот самый день, о котором повествуется в Библии.

Бабусенька-полторусенька подогревает в кастрюльке оставшийся со вчерашнего ячменный кофе, разливает его по нашим чашкам, забеливает молоком, отпивает светлый напиток маленькими глотками, находит, что для нас, детей, он слишком горяч, и дует прямо в чашку.

Моей матери не нравится это дутье. Она весьма начитанна по части бацилл.

— Я прям вижу, как ихние шарики прыгают в ваши чашки! — говорит она и пытается привить нам побеги своего негодования, но о каком успехе может идти речь, когда она, теоретик требуемого от нас негодования, по утрам еще спит, уступая реальную жизнь практику?

Я сижу у себя в кабинете, закрываю глаза и вижу, как бабушка снимает пробу с кофе на босдомской кухне, правой рукой она подбоченилась, левой держит чашку, красные щечки раздуты от усердия, словно у ветров, летающих над нашими полями.

Покуда мы сидим в школе и узнаем от Румпоша, что три мешка картошки плюс два мешка картошки — это будет столько мешков картошки, сколько у нас пальцев на одной руке, бабушка обихаживает свинью, безрогую козу, выполняет за мать черную работу, сидит на скамеечке перед печкой и чистит картошку. Ранний покупатель приводит в движение колокольчик, и колокольчик отвечает недовольным дребезжанием. Мать еще спит либо пребывает где-то в глубине дома, делает уборку в комнатах, вытирает пыль с серванта. Бабусенька-полторусенька сбрасывает фартук из мешковины, семенит в лавку и встречает покупателя, как раньше в собственной лавке в Гродке:

— Здрасте! Чего нынче стряпать-то будем?

Бабусенька и Ханка балуют и ласкают нас, детей, взапуски. Вдобавок нас озаряет благословляющая улыбка матери. Какое-то время мы живем в настоящем раю, это чувство мы уносим с собой как образец в те смутные времена, которые нас поджидают, и мне понадобится много, очень много лет, чтобы снова найти дверь в этот рай.


На Лесной улице в Гродке купец по имени Штерц, человек с синим носом, продает товары для сельского населения. В витрине его магазина висит табличка, сообщающая «Утешенье для сердца ты получишь у Штерца». Это сообщение сочинил учитель гимназии, вдохновясь котбусской очищенной.

Покуда крестьянские жены делают покупки, их мужья ищут в распивочной у Штерца утешение для сердца. После этого лошади на обратном пути, бывает, понесут, и не потому, что тоже приложились к бутылке, а потому что действие напитков, которое теперь совершается в кучере, передается лошадям при посредстве рукоятки от кнута и ременной плетки. Роковые потусторонние силы не слишком привередливы в выборе того материала, с помощью которого они расходятся по свету.

«Магазин товаров для сельской местности» синеносого господина Штерца, на который моя мать поглядывала еще молоденькой девушкой из окна родительской квартиры, навсегда сохранился у нее в голове как образец для подражания. И первая предпринятая матерью попытка подражания — это продажа бутылочного пива.


Будто черные вечерние жуки, выползают в степь шахтеры из-под земли. Чтобы одну шахту можно было отличить от другой, им всем дали человеческие имена: есть шахта Франц и шахта Луиза, шахта Августа и шахта Марга. Такие имена носят дети и внуки владельцев. Фамилия владельцев — фон Понсе. Они образуют семейное акционерное общество, Наследники фон Понсе. Из шахтеров ни один даже и в глаза не видел Луизу, в шахту которой он ежедневно спускается.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*