Ирина Маленко - Совьетика
Я совершенно отчетливо понимала, что в моем положении я не имею права на к чему-то обязывающие – то есть, полноценные – отношения с каким бы то ни было мужчиной. Это было бы с моей стороны верхом эгоизма – прежде всего, по отношению к Лизе. Не говоря уже о том, что я была эмоционально на такие отношения на данном этапе своей жизни не способна. Мне просто хотелось,чтобы был – и главное, не под одной со мной крышей!- человек, с которым можно быть самой собой: время от времени говорить обо всем и иногда быть немного близкой.
Однако Конор то ли не понимал этого, то ли сам запаниковал: у него начались навязчивые идеи, что я хочу с ним отношений именно серьезных. Я слушала сущий бред, который он нес – и не переставала удивляться: то ли он самому себе выдавал желаемое за действительное, то ли он таким образом обычно самоутверждался в собственных глазах: сначала «пририучив» женщин навязываемой им помощью (и всем остальным), а потом, когда они действительно захотят чего-то большего (а чего греха таить, мы, женщины, к мужчине легко привыкаем!…), гордо их отвергать. А я дала ему понять, что меня устраивает все, как было – и сорвала этим его проработанный до деталей маленький план по достижению состояния нирваны за счет очередного унижения еще одной жертвы… И вот он пытался убедить – причем не столько себя, сколько меня!- что я на самом-то деле, конечно же, хотела бы более серьезных с ним отношений, да только боюсь в этом честно признаться!
Да у него что, белая горячка?
Я почувствовала себя глубоко оскорбленной. Скольким еще жертвам распевал свои «Only Our Rivers Run Free” этот фрустрированный сын алкоголика с кучей неведомых мне комплексов неполноценности, вымещаемых им на противоположном поле? И так что же мне было делать с ним – плакать или смеяться?
…Сегодня была пятница, но я никуда не пошла. Хватит с меня. «Тебе нужна передышка, а сундуку – чтобы закрылась крышка» – как говорилось в туркменской сказке. Наконец-то у меня было отдельное жилье, и теперь я вполне имела право в выходные напиться и реветь дома всласть, никому не мешая. Два стакана ликера сделали свое дело…Оставалось только надеяться, что у хозяев в подвальчике, куда выходила стена моей комнаты, были звуконепроницаемые стенки. Часам к 10 я забылась в тяжелом сне.
А около полуночи неожиданно раздался телефонный звонок. Я перепугалась – уж не случилось ли чего дома с Лизой? Вскочила и, ничего не видя спросонья, стремглав сбивая на ходу мебель; рванула к телефону. Но в трубке молчали, потом я услышала какой-то далекий звук, похожий на всхлип. И трубку повесили. Пока я соображала, что же происходит, и кто же это может быть, позвонили снова. Женский голос с приятным французским акцентом после некоторого колебания попросил меня к трубке. Я была совершенно сбита с толку: кто же это может быть, и зачем я понадобилась ей в выходной в 12 ночи?
– Вы знаете Вилла? – неожиданно спросила меня незнакомка.
– Какого Вилла?
– Вилла Шарки из Роскоммона.
Будучи все еще полусонной (и не совсем трезвой), я соображала очень медленно.
– Ах, да. Это мой друг по переписке.
– Вы с ним встречаетесь?
Бог миловал, с ним я встретиться даже еще ни одного раза не успела. Вилл Шарки из Роскоммона писал стихи, играл, по его словам, на гитаре и был романтической натурой. Несостоявшийся поэт в 40 с лишним лет – каких, наверно, половина Ирландии!
– Нет, конечно. Я даже еще ни разу его живьем не видела. Только на фото.
– Правда?
– Девушка, извините, не знаю Вашего имени, ну зачем я Вам буду лгать?
И тут на том конце провода прорвало. Незнакомая француженка зарыдала, сказала, что ее зовут Амандина и начала рассказывать мне, как безумно она любит Вилла Шарки, и как до недавнего времени она и не подозревала, что он, кроме нее, пишет еще и другим женщинам, причем письма почти одинаковые – чуть ли не под копирку. Она случайно обнаружила в его бумагах и одно из моих писем с моим номером телефона и решила мне позвонить, чтобы вывести ирландского мерзавца на чистую воду. Мерзавца или нет, но она, судя по всему, была действительно по уши влюблена в этого типа, ибо через секунду после гневных обвинений в его адрес уже начинала доказывать мне, какой он замечательный. Я не спорила и вообще больше слушала, чем говорила. Мне стало ее очень жалко.
– Что я могу сделать для Вас, Амандина? Ну хотите, я вообще перестану ему писать, а все его письма мне отдам Вам?
– Правда? – она всхлипнула еще раз и почти успокоилась.
Вот таким странным образом познакомилась я с моей первой в Ирландии подругой женского пола. К концу разговора мы договорились, что в воскресенье Амандина приедет в Дублин, и мы вместе пойдем в зоопарк! Как две школьницы.
…Я вздохнула. Спать больше не хотелось. Я встала, оделась и под покровом темной ночи пошла к дому Конора: вывесить на его дверях огромный (каждая чашечка – чуть не с мою голову величиной!) купленный в благотворительном магазине за 50 пенсов бюстгальтер. Пусть знают эти ирландцы, как разбивать сердца бедным иностранным девушкам!
Как говаривал мой бывший супруг Сонни Зомерберг, «don’t mess with me !”
Глава 3. «Зачем Вы к нам приехали?”
«Я мечтала о морях и кораллах,
Я поесть хотела суп черепаший,
Я шагнула на корабль, а кораблик
Оказался из газеты вчерашней»
(Песня о кораблике)…Суббота. Самое главное – не проснуться посреди ночи. Потому что тогда опять часами будут лезть в голову разные мысли – и воспоминания, от которых нет спасу, и в которые хочется нырнуть, чтобы никогда больше не выныривать. Такое же чувство у меня бывает, когда я смотрю старые советские фильмы – болезненно- сладкое. Меня часто разбирают непонятные для несоветского человека слезы в конце даже самых легких и светлых из них – именно потому, что они кончились, и меня, совсем как Ивана Васильевича, пронзает мысль: «Господи, да ведь я же забыл где я! Забыл!». И вместе с тем я счастлива – оттого, что я сама, непонаслышку, жила такой жизнью, и знаю, что она и люди, показанные в этих фильмах – не сказка. И никакой Михаил Сергеевич не докажет мне, что «Маленькая Вера» – это правда, а «Тигры» на льду» – выдумки. Если кто-то имел несчастье вырасти в свинарнике, это еще не значит, что на свете существуют одни только свиньи! Или что свинячий образ жизни должен стать нормой для людей. Да и уж тем более, как может понять советскую действительность уже знакомый нам Мальчиш-Плохиш, сидящий на своем ящике печенья в обнимку с банкой варенья? Как может понять ее «пионер», добровольно топивший баньку для фашистских оккупантов и общипывавший для них кур и наверно, всю свою сознательную жизнь тайно мечтавший, чтобы его перестали звать товарищем и начали величать господином ?
… Ну вот, конечно, я опять проснулась. Захотелось пить. Эх, сейчас бы дедушкиной шипучечки… Если даже я налью газированной минералки в стакан с черносмородиновым сиропом здесь, это будет не то. Сам процесс ее приготовления был полон таинственности. Во-первых, для нее брался не сироп, а бабушкина черносмородиновая засыпка: слой черной смородины из собственного огорода- слой сахара- снова слой смородины и так далее в 5-литровой банке, которую оставляют так стоять на несколько месяцев прежде, чем засыпка бывает готова. Несколько ложек засыпки в металлической кружке, от которой во рту оставался странный привкус, заливались ледяной водой из ведра, потом дедушка торжественно доставал с одной из своих полочек с реактивами (все-таки в душе он был химик, даже на пенсии!) маленькую баночку с лимонной кислотой и добавлял в кружку совсем немножко этого белого порошка: пол чайных ложечки. И наконец с другой полки появлялась в его руках банка с питьевой содой – и мне, к моему восторгу, разрешалось размешать ее в кружке ложечкой. Буквально на глазах в кружке поднималась бурная пена – надо было вовремя бросить размешивать, чтобы она не перелила через край и поскорее пить шипучку, пока пена не сошла! От шипучки тут же ударяло в нос, и я повизгивала от радости – от шума, поднимаемого пеной, от щекотания в носу и от того, что я успевала ее выпить прежде чем вода успокоится, и в ней проступит явственный вкус соды. Делать ее здесь самой было бы лишь бледной тенью оригинала – не только из-за ингредиентов. Будет похоже на рассказ Жванецкого: «Кофе в постель можно самому себе подать. Но тогда придется встать, одеться, приготовить кофе, а потом раздеться, лечь и выпить.»
Просто не с кем разделить это чувство. Даже если бы здесь кто-нибудь и был. Ведь с этими людьми у меня нет общего прошлого. Я раньше не понимала, насколько это может быть важно. На днях дублинский шофер такси на полном серьезе спрашивал у меня, почему люди у нас в СССР хотели учиться, например, на врачей, если врач получал не больше, а то и меньше простого рабочего. И втолковать ему, что человек может хотеть учиться и помогать людям не только из-за денег было потруднее, чем для Шурика объяснить Ивану Васильевичу, что он не демон. Он так этого и не понял. Зачем же нужно вообще напрягать свои мозги, если не ради зашибания крупных денег? Ну, как тебе это объяснить, Чебурашка?..
