Дмитрий Соколов-Митрич - Враги народа: от чиновников до олигархов
Через час прикрепленный к зонду передатчик, достигнув тропопаузы, сообщит метеорологам, что температура —50, влажность 70 процентов, давление 60 миллибар, преобладающий ветер западный. Это значит, что феноменальная для этих мест жара — уже неделю столбик термометра не опускается ниже +30 — сохранится. С высоты 40 километров наверняка видно Москву. В Москве сидит депутат Госдумы от Ненецкого автономного округа Артур Чилингаров. Ему на днях директор шойнинской метеостанции Сергей Широкий и 15 его сотрудников написали жалобу. После общероссийского повышения зарплаты бюджетникам на 30 процентов власти округа урезали свою долю в северных надбавках и понизили метеорологам коэффициент с 2 до 1,5. Артур Чилингаров перед выборами обещал Сергею Широкому решить эту проблему в течение одного дня. Избрался. Решает до сих пор. На письмо не отвечает.
По винтовой лестнице маяка идти страшно. Проржавевшие ступеньки местами похожи на сито. Но еще страшнее стоять на круговом балконе маяка. Перила уже хрустят и крошатся. А Алексей и его сын Марк не боятся даже на них опираться. Единственное, с чем пока нет проблем у Широковых, — это лампы. Их удается менять, как положено, через каждые 300 часов работы. Алексей поправляет над световой линзой ведерко, подвешенное к потолку, чтобы вода не капала, вкручивает лампу, и лампа честно мигает. В ночное время ее свет виден за 24 морские мили. Впрочем, теперь уже не по всем направлениям. Некоторые стекла кабины маяка потрескались от мороза, и их пришлось заменить фанерой.
«Тяжкое у меня ремесло, — вздохнул фонарщик. — Когда-то это имело смысл…» — «А потом уговор переменился?» — спросил Маленький принц. «Уговор не менялся, — сказал фонарщик — В том-то и беда! Моя планета год от года вращается все быстрее, а уговор остается прежний».
— Суда давно уже пользуются спутниковой навигацией, — вздохнул Алексей, похожий на Радуева. — Наш маяк — скорее психологический. Он нужен для спокойствия. Даже в Европе, где умеют деньги экономить, маяки не закрывают.
«Маяки — святыни морей. Они принадлежат всем и неприкосновенны, как полпреды держав», — как бы в подтверждение этим словам гласил плакат на стене. Этот плакат нарисовал еще дед Алексея, когда в 1958 году его перевели сюда на службу с терско-орловского маяка, расположенного на Кольском полуострове. Широковы — потомственные маячники с 1936 года. Сейчас на шоинском маяке вместе с Алексеем работают его отец, мать и жена. Зимой — круглосуточно, по 8 часов каждый. Летом достаточно просто приходить сюда три раза в день — в 8, ІЗиІб часов — проверять радиосообщения и заряжать аккумуляторные батареи. Летом работает лишь радиомаяк. Посылает через все горло Белого моря сигнал на две буквы: «ШН». Шойна. Пять тире и одна точка.
— А Марк будет маячником?
— Да! — воскликнул десятилетний Марк.
— Нет, — вздохнул сорокалетний Алексей. — Все-таки это вымирающее дело. Посмотрите на эти аккумуляторные батареи. Они уже на третий срок эксплуатации пошли, как наши губернаторы. Раньше на 14 суток без подзарядки хватало, а теперь каждый день заряжать приходится. А у гидрографической службы Северного флота позиция по маякам такая: пока работают — пусть работают. А как сломаются — там посмотрим. Но, скорее всего, смотреть не будут. Недавно сломался маяк Святой Чешский в Баренцевом море — его закрыли.
«Может быть, этот человек и нелеп, — подумал Маленький принц. — Но он не так нелеп, как король, честолюбец, делец и пьяница. В его работе все-таки есть смысл… Это по-настоящему полезно, потому что красиво».
Тень Ибсена. Песня Сольвейг и самое страшное кладбище в миреНа второй день жизни в Шойне у фотографа «Газеты» заскрипел объектив. На третий в фотокамере стали западать створки. Летом здесь в воздухе попеременно царствуют песок (если ветер) и гнус (если штиль). На нашу долю выпал гнус. Но от песка это не спасает.
Песок чем-то похож на фотопленку. На нем отпечатываются мельчайшие явления действительности.
Легкое дуновение ветра рисует на песке такую картину, которой позавидовал бы Кандинский. Склонившаяся травинка, качаясь на ветру, чертит вокруг себя линии, которые и не снились классикам кубизма. Преподавателем Академии изобразительных искусств полезно было бы отправлять своих студентов в Шойну учиться рисовать.
А продюсеры фильмов ужасов могли бы снимать самые страшные сцены своих картин на шойнинском кладбище. Если бы самим духу хватило.
Вообще «шойна» в переводе с ненецкого переводится как «место захоронения». Там, где сейчас стоят дома, у ненцев когда-то были могилы, а там, где теперь могилы, у ненцев когда-то стояли юрты. Это многое объясняет.
Старое шойнинское кладбище сначала заносило песком. Лет 20 назад над поверхностью песка торчали лишь крыши крестов. Стали хоронить на новом уровне. Потом вдруг почему-то песок стал уходить. Новые могилы обнажились до гробов. Сюда стали совершать набеги стаи песцов. Теперь кладбище — это город открытых гробов, разбросанных костей и поверженных крестов. Все порядочные люди в Шойне уже давно перенесли отсюда могилы своих родственников на новое кладбище в тундру. Остались лишь могилы-сироты. Описать этот ужас невозможно. Вкус этого ужаса можно почувствовать в иллюстрациях художника Саввы Бродского к пьесе «Пер Понт».
«Зима пройдет и весна промелькнет.
Увянут все цветы, снегом их заметет.
И ты ко мне вернешься, мне сердце говорит.
Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить».
В Шойне есть один дом, который почему-то не заносит песком. В нем живет Евдокия Максимовна Нечаева. Ей 86 лет. Это самый ухоженный и чистый дом во всем поселке. Недавно Евдокия Максимовна сама сделала ремонт. В этом доме тикают настенные часы. Евдокия Максимовна ждет мужа с войны.
Свидетельство о браке сохранился так, как будто было выписано вчера. Серия ЖЦ, номер 020 424: «Мануйлов Алексей Афанрьевич, 25 лет и Нечаева Евдокия Максимовна, 18 лет, вступили в брак 5 / I / 1937 года, о чем в книге записей актов граждского состояния произведена запись под номером 1».
— Он у меня из Котласа, его в нашу школу учителем по распределению перевели, — вспоминает Евдокия Максимовна. — А я в той же школе поваром работала. Учителей-то в армию не брали, а в мае 41-го вдруг призвали сразу пять человек. Он, когда уходил, так мне сказал: «Мы с тобой сошлись, чтобы и после смерти друг другу не изменять». Я свое слово держу.
«Здравствуйте, дорогие мои Дуся, Риточка и Дина! Шлю Вам горячий поцелуй. Телеграмму получил, ею очень рад. Принесли во время ночи, разбудили и вручили. Из дома получил посылку с табаком. В двадцатых числах июля пришли еще телеграмму. Крепко, крепко целую. Низкий поклон мамаше Анне Васильевне. Твой Леша. Ритин и Динин папа».
— Это его последнее письмо, — Евдокия Максимовна сворачивает и убирает в шкатулку желтый треугольничек. — Они вдвоем с другим учителем в армию уходили, он вернулся контуженный, говорит, что под Москвой пошли в бой вместе, а вернулся он один. Туг же прежние кавалеры набежали. Говорят: «Чего ты мучаешься? Вся жизнь впереди! Вася да Вася, десяток в запасе». Но я им так сказала: «Не знаю, жив ли, нет ли, и знать не хочу. Все равно дождусь — не на этом свете, так на том». Алеша мой, правда, коммунистом был и в Бога не верил, но если он погиб геройски, надеюсь, Господь его простит.
Тени исчезли в полденьЕдинственное оживление в Шойне случилось на пятый день нашего там пребывания. Вернее, ночь.
На оголившемся во время отлива берегу собралось человек 15 мужиков. В середине кучки стоял Володя Коткин и энергично жестикулировал руками.
— Я буду резать, я! — донеслось из толпы.
Это был ответ на вопрос, кто будет резать сети, если вдруг мезенские мужики, которые сегодня пришли сюда на нескольких катерах, не поймут слов и продолжат ловить рыбу на шойнинской территории. Начали они сюда захаживать еще года три назад, но прежний шойнинский глава Владимир Ильич Пятибратов смотрел на это спокойно, и к такому непротивлению привыкло все население поселка. Володя Коткин надумал переломить эту дурную традицию, и похоже, он настроен решительно.
Этот конфликт хозяйствующих субъектов, как водится, имеет под собой серьезный политический аспект. В Шойне почти все родственники Здесь так и говорят: «Куда ни плюнь, обязательно в родственника попадешь». Но при этом население поселка издавна как-то интуитивно делится на два клана — Нечаевых и Коткиных. Исторически Коткины пришли с Великого Новгорода, Нечаевы — с Дона. К соперничеству этих двух тейпов все давно привыкли. При прежнем главе фактически всем рулил местный предприниматель, бывший глава Рыбкоопа Василий Иванович Нечаев. Мезенские мужики поставляли по приемлемым ценам в его магазин продукты, а он использовал свое влияние в коридоре власти (в сельсовете он всего один), и проблем с ловлей рыбы у мезенских не было. Теперь коалиция Владимира Ильича и Василия Ивановича в пролете. И моментально смена политической власти на берегу повлекла за собой изменения в экономике на море. Ничего не напоминает?
