Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
До конца полета она просидела на месте у самого туалета. Рядом все время теснились в очереди люди. Ее пихали локтями. Пахло тоже не ахти.
Таможенный досмотр по прибытии длился не меньше часа, причем чиновник не отдавал распоряжения, а буквально лаял на пассажиров.
Еще час, чтобы получить багаж.
Когда дотошный таможенник, хмуря бровь, поинтересовался, зачем ей столько чемоданов, Гортензия не выдержала:
— На конфетти порежу! Запущу новую моду!
— Please, miss… Be serious!
— Если серьезно, то я агент бен Ладена и везу оружие.
Таможенник юмора не оценил, завел ее в отдельное помещение и вместе с двумя бандитского вида напарниками устроил ей форменный допрос. Гортензии пришлось сослаться на Фрэнка Кука. Тот полчаса выяснял с бдительными стражами отношения, чтобы ее выпустили. В Америке, оказалось, с сотрудниками правопорядка лучше не шутить. На будущее она это учтет.
Поэтому Гортензия с огромным облегчением увидела водителя с табличкой, которого выслал за ней Кук. Приятно знать, что тебя ждут и наконец-то отнесутся к тебе с должным уважением!
Она попросила парня в кепке снять ее на фоне лимузина и тут же отправила фотографию матери, чтобы та не волновалась.
В машине она растянулась на заднем сиденье. За окном мелькали нью-йоркские пригороды — в общем, такие же, как в любом большом городе. Серые бетонные автомобильные развязки, маленькие домики с облезлым садом, бейсбольные поля с оградой из проволочной сетки, тусклые изгороди, словно побитые молью, какие-то ленивые типы с расхлябанной походкой, огромные стенды с рекламой тампонов и газировки. В лимузине было невероятно холодно. Вот что значит «везде кондиционеры»! Гортензия поинтересовалась, известно ли водителю о глобальном потеплении и о том, что было бы разумно сократить использование энергоемких приборов? Тот глянул на нее в зеркальце и попросил повторить эти мудреные слова помедленнее.
Они промчались по туннелю Линкольна и оказались на Манхэттене.
Первое, что увидела Гортензия в Нью-Йорке, — чернокожего мальчонку, который сидел, поджав ноги, на тротуаре, в тени большого дерева. Ножки у него были худые, бежевые шорты — непомерно широкие. Он сидел, обхватив колени руками, и дрожал от жары.
«Нью-Йорк, — напевала Гортензия себе под нос, — Нью-Йорк…» И сама не заметила, как вместо этого у нее вдруг стало выходить: «Гэри, Гэри…» Ой! Она замерла, не веря своим ушам. «Что это я такое несу, — одернула она себя. — Еще не хватало сразу бросаться к нему! Нет уж, я подожду своего часа. И точно не буду болтаться у него под окнами, как мама у Филиппа. Вот еще!»
Лимузин между тем свернул на набережную и скользил вдоль реки Гудзон.
Через затемненные стекла Гортензия всматривалась в город. Она сразу поняла, что ей здесь понравится. Снаружи яростно сигналили машины, в ярко-синее небо врезался острый выступ небоскреба, у набережной стоял на причале военный корабль, мелькали заброшенные склады и подъемные краны, на перекрестках болтались светофоры. Лимузин рассекал движение, как океанский лайнер, и подпрыгивал на ухабах.
Наконец машина остановилась у дома с пышным парадным. Длинный белый навес доходил почти до мостовой. Шофер сделал Гортензии знак, чтобы она входила, — багаж он занесет.
За светлой деревянной стойкой стоял консьерж в синей форме. Он представился: «Хосе Луис». — «Гортензия», — отозвалась девушка.
— Nice to meet you, Hortense.
— Nice to meet you, José Luis.
Теперь она — часть этого города.
Консьерж объяснил, на каком этаже ее квартира, какой номер, и выдал ключи.
Квартира ей понравилась с порога. Большая, светлая, обставлена современно. На четырнадцатом этаже. Огромная столовая-гостиная, узкая кухня, как лаборатория, и две просторные спальни, каждая с отдельной ванной комнатой.
Да, Фрэнк Кук понимает, как обходиться с ценными сотрудниками, ничего не скажешь.
Мебель — как в дорогой гостинице. Длинный бежевый диван, бежевые кресла, круглый стеклянный стол, четыре красных стула с блестящими кожаными сиденьями. Стены белые, на них развешаны гравюры на исторические сюжеты: высадка первых европейских поселенцев на восточное побережье, строительство первого города — Плимута; а также жанровые сценки: полевые работы, молитва, общая трапеза… Первые поселенцы были ребята серьезные. В основном долговязые белобородые старики с суровыми лицами.
Шикарная квартира с видом на парк, и на горизонте — несколько небоскребов. Гортензия чувствовала себя наследной принцессой, балетной примой и Коко Шанель в одном лице. Ей тут же захотелось достать карандаши, блокноты и краски и не мешкая приняться за работу.
На стеклянном столе лежала записка: «Надеюсь, перелет прошел хорошо. Заеду за вами в семь, пойдем ужинать».
«Отлично, — прикинула Гортензия, — как раз успею разобрать вещи, принять душ и выпить кофейку». Усталости она не чувствовала. Наоборот, ей от возбуждения не сиделось на месте.
Она открыла холодильник и обнаружила банку peanut butter[86], бутылку апельсинового сока, пакет с нарезанным хлебом, два лимона и пачку сливочного масла «Ленд-О’Лейкс» с улыбчивой девочкой-индианкой на упаковке. За спиной у нее была зеленая-презеленая лужайка и голубое-преголубое озеро. Девочка выглядела мило и дружелюбно. У нее были большие черные глаза, две черные косички, на голове ярко-бирюзовая повязка с пером и образцовое пестрое платьице. Гортензия ей подмигнула: «Nice to meet you, индианочка!» Ее так и подмывало нести всякий вздор. Она включила телевизор, как раз шли новости. Журналисты говорили ужасно быстро, ни слова не разобрать. И какой странный у них акцент, американский. Будто они все говорят в нос, режет слух. Гортензии действовал на нервы этот гнусавый выговор. Полипы у них, что ли?.. Она выключила телевизор.
Фрэнк Кук явился за ней ровно в семь. Спросил, не нужно ли ей чего-нибудь.
— Огромный гамбургер и кока-колу! — потребовала она, глядя ему прямо в глаза.
Они отправились в PJ Clarke’s, на углу Третьей авеню и Пятьдесят пятой улицы, — самый старый бар в Нью-Йорке. Двухэтажное здание из красного кирпича было построено еще в 1898 году. Здесь подавали лучший острый соус и нежнейшие, сочные гамбургеры в специальных корзиночках, с картошкой фри до краев и кольцами жареного лука, сладкими, как леденцы. На старом граммофоне крутились старые пластинки. Официантки были все как на подбор блондинки с безупречной, волосок к волоску, прической и ослепительной белозубой улыбкой. Мужчины в рубашках с закатанными по локоть рукавами пили пиво из высоких кружек. Скатерти и салфетки были в красно-белую клетку. Из-под красных абажуров лился теплый желтый свет.
