Юрий Поляков - Гипсовый трубач
— Догадываемся…
— Он вообще не должен ничего знать!
— Тогда поручим дело Ящику. Савелий — чекист с семидесятилетним стажем. Сидел вместе с Судоплатовым. Он сделает так, что ветераны подпишут не глядя… — предложил игровод.
— Вы уверены?
— Мы так уже делали, — потупясь, сознался Огуревич.
— Ай-ай-ай! Ну, тогда за работу! — Кеша, повеселев, взглянул на часы. — Мой начальник в отпуске, я позвоню от его имени в банк, думаю, удастся получить мгновенный кредит. Готовьтесь! За бумагами сам приеду. О! Мне пора. Будем на связи. Значит, за вами, Аркадий Петрович, — протокол, акции и большие порции. За вами, Гелий Захарович, — акции и Морекопов.
— И двадцать процентов доходов от Змеюрика… — ядовито добавил Жарынин.
— Это вы брюссельским крючкотворам скажите! — тяжко отозвался старый сутяжник.
— А за вами, Дмитрий Антонович, хор старцев! — бодро напомнил юрист.
— А что за вами? — хмуро спросил режиссер.
— За мной будущее. Прошу извинить: у меня — самолет…
Молодой юрист коротко поклонился всем сразу, снова надвинул на лицо выражение бесцельной приветливости и быстро направился к выходу. Но едва он протянул руку, дверь перед ним распахнулась, и на порог шагнула женщина, удивительно похожая на вероломную Веронику. Кеша галантно поклонился и бочком, прижимаясь спиной к косяку, чтобы не задеть даму, выскользнул из кабинета. Но все-таки неловко затронул ее и смутился:
— Простите!
Она отстранилась, внимательно посмотрела на него и произнесла голосом беглой кокотовской жены:
— Пустяки! — затем, проводив молодого человека строгим взглядом, повернулась к Меделянскому: — Гелий, сколько можно ждать?
— Прости, киса, очень важный разговор! — развел руками Гелий Захарович, виновато глянув на автора «Преданных объятий».
— Ну, не важнее же парикмахера! — воскликнула изменщица и вдруг заметила бывшего мужа. — Здравствуй, Коко! Ты-то здесь откуда?
Глава 83
Третий дубль
Возмущенный разум Кокотова кипел.
«Вот оно, значит, как?! Шлюха вятская! Мерзавка! А Меделянский? Сволочь! Жалко, ох как жалко, что тогда, на свадьбе, Яськин его не придушил! Гад! Бездарный диванозавр! Сквалыга! Барыга! Оптовая и розничная торговля змеюриками. Тьфу! Зато теперь все понятно. Все ясно!»
Андрей Львович вспомнил странное и внезапное охлаждение постельной акробатки Вероники: видимо, жизнь на две койки давалась ей непросто. Он вспомнил и свои тягостные ощущения, будто в квартире поселился кто-то третий, невидимый, вспомнил постоянные отлучки жены из дому. «Отлучки на случки», — злобно скаламбурил писодей. Затем вообразил вероломную Веронику в морщинистых меделянских объятьях, и его чуть не стошнило. Бр-р-р! Тут в душе Кокотова произошел мгновенный и необратимый переворот, трудно объяснимый словами…
Испытывая после развода, особенно в первое время, обиду, боль, тоску и гнев, он, тем не менее, вспоминал годы, прожитые с Вероникой, без неприязни, даже с неким болезненным удовольствием и возбуждающей грустью. А иные картины их телесного сообщничества, всплывая в воображении, заменяли ему эротические журналы и сайты, к каким прибегают иногда одинокие мужчины. И вот теперь, представив ее в затхлой пенсионной постели с Меделянским, автор «Знойного прощания» испытал потрясение, моментально обесценившее всю их совместную жизнь, начиная с того момента, когда Вероника, впервые проснувшись в его квартире, сказала: «Неправильно!» В одно мгновение дни и ночи, проведенные с ней, превратились в смрадную, шевелящуюся червями кучу жизненных отбросов. И это было навсегда. Одновременно в нем зародилась мистическая уверенность в том, что есть только один способ восторжествовать над срамом брошенности: по-настоящему овладеть Натальей Павловной. И не просто овладеть, а потрясти, ошеломить, поработить, истерзать наслаждением, довести до счастливого безумия, до молитвенного лепета, до стигматов сладострастия на теле…
«А вот интересно, — подумал писодей, — если бы каждый половой восторг оставлял на теле памятное пятнышко, как на крылышках божьей коровки, люди скрывали бы эти знаки любви или, наоборот, выставляли напоказ? Вряд ли! Наверное, на общественных пляжах все купались бы наглухло одетыми, как мусульманки, и только в нудистских уголках можно было бы увидеть тех, кто не боится открыть свои тела, испещренные счастьем. Хотя тут возникает множество побочных проблем. Ну действительно, что делать невесте, таящей под белым платьем новобрачную плоть, усеянную метками прежних удовольствий? Или вот еще незадача: знаки однополых восторгов должны как-то отличаться от следов традиционных сближений. А рукоблудие, оно оставляет на коже следы или же нет?»
— О чем вы думаете? — сурово спросил Жарынин.
— Что? — вздрогнул Андрей Львович. — Я? Да так…
— Неужели вы не знали?
— Чего? — окончательно очнулся писодей.
Он сидел в кресле в номере Жарынина, и режиссер, вероятно, уже давно с естественно-научным любопытством разглядывал мучающееся лицо соавтора.
— Что ваша бывшая жена замужем за Меделянским.
— Нет… Мне даже в голову это не приходило…
— Странно! И никто вам не позвонил, не наябедничал?
— Никто.
— Ну, либералы, ну, сволочи! — воскликнул игровод. — Добились-таки своего!
— Чего — своего? — оторопел Кокотов, не понимая, какое отношение имеют либералы к его брачной травме.
— Добились, что мы живем теперь в атомизированном обществе, где всем друг на друга наплевать. Да разве возможно было такое при благословенной Советской власти? Нет! Вам доложили бы сразу, после первого появления вашей жены с Меделянским в ресторане или театре. Помните у Вознесенского:
Междугородние звонили.
И голос, пахнувший ванилью,
Твердил, что ты опять дуришь,
Что твой поклонник толст и рыж,
Что таешь, таешь льдышкой тонкой
В пожатьях пышущих ручищ…
М-да, если никто из собратьев по перу вам не настучал, я вынужден констатировать полный распад литературного сообщества.
— Наверное, после развода они сразу уехали в Брюссель, а до этого боялись и встречались тайно.
— Боялись? Кого? Вас? Да вы не способны даже дать в морду. А зарезать неверную жену вместе с любовником — и подавно!
— Почему это вы так считаете?! — Писодей, задрожал от обиды.
— Я не прав? Зарежьте! — Игровод схватил трость и рывком обнажил клинок. — Попробуйте!
— Зачем? — пожал плечами Андрей Львович, отводя глаза от зеркального лезвия, сужавшегося до смертельной остроты.
