Юрий Поляков - Гипсовый трубач
— Не вы один, — подобрел старик, пропустив мимо ушей колкость писодея. — А вы, собственно, кто?
— Ах, совсем забыл представить! — спохватился Огуревич. — Иннокентий Мечиславович — правнук нашего дорогого Яна Казимировича.
— Да, дедушка просил вам помочь. — Молодой человек кивнул соавторам как старым знакомым.
— А чем вы, собственно, можете нам помочь? — подозрительно спросил игровод. — Нам даже Скурятин не помог.
— Скурятин — чиновник. А я юрист.
— Юристы, как сказал Сен-Жон Перс, — это люди, которые с помощью закона попирают справедливость.
— Надо же! Никогда не слышал… Здорово! Ну, господа, не будем терять времени! У меня сегодня еще переговоры, а ночью я улетаю во Франкфурт… — Кеша мельком глянул на часы, с которыми его не пустили бы к Скурятину даже на порог.
— Надолго? — завистливо спросил Огуревич.
— Нет. Утром совет директоров, к вечеру вернусь. Итак, что мы имеем?
— Мы имеем? Хм… Пока Ибрагимбыков имеет нас! — скаламбурил Жарынин.
— Давайте, Дмитрий Антонович, не будем упражняться в остроумии! Если лично вам не удалось помочь «Ипокренину», это еще не значит, что бой проигран! — сквитался Меделянский за платиновую дощечку для марсиан. — Я как председатель фонда «Сострадание» в некоторой мере отвечаю за судьбу ДВК…
— Хорошо, что вы об этом наконец вспомнили! — мгновенно дал сдачи режиссер.
— …И хочу знать реальное положение вещей, — пропустил колкость мимо ушей отец Змеюрика. — С чем мы идем в суд? Каковы наши шансы?
— А разве господин Огуревич вам не доложил? — удивился правнук.
— Конечно доложил! — заволновался Аркадий Петрович. — В общих чертах доложил…
— Нет, господа, в общих чертах не годится, — покачал головой Кеша. — Чтобы правильно выстроить защиту, мы должны знать, сколько акций у Ибрагимбыкова.
— Каких таких акций? — даже привстал от удивления Жарынин.
— Акций ЗАО МСУ «Кренино», — объяснил юрист.
— А если по-русски? — с угрозой спросил игровод.
— Закрытого акционерного общества «Медико-социальное учреждение „Кренино“».
— Что ж ты мне, хорек торсионный, врал, что занял деньги под землю?!
— Я не хотел вас раньше времени огорчать, — отозвался Огуревич, даже не обидевшись на «хорька».
— Та-ак, понятно… — Жарынин гневно прошелся по кабинету, с особой ненавистью почему-то глянув на портрет пучеглазой Блаватской. — И с каких это, интересно, пор мы стали ЗАО?
— Да уж почти два года как акционировались… — вежливо доложил Кеша. — Я по просьбе дедушки помогал оформлять документы.
— Значит, мы теперь к ССС отношения не имеем?
— Почему же? У Жменя десять процентов акций, иначе он не дал бы согласие на акционирование.
— Оч-чень хорошо! — прогремел Жарынин. — Зачем вы это сделали?
— Мы решили, так будет легче доставать деньги и вести хозяйственную деятельность, — молвил Огуревич с вежливой скорбью человека, которому вот-вот набьют морду.
— Кто это — мы?
— Я, Гелий Захарович и Совет старейшин.
— Гелий Захарович, это правда?
— Увы, рынок беспощаден даже к старикам! — отозвался Меделянский, разглядывая шторы.
— В результате, — разъяснил молодой юрист, — тридцать процентов акций получили ветераны, передав их в доверительное управление Совету старейшин. Тридцать процентов — дирекция в лице господина Огуревича. И тридцать — фонд «Сострадание» в качестве оплаты за замену пришедшей в негодность сантехники и косметический ремонт здания. Десять процентов переданы Жменю.
— Теперь ясно! — грозно подытожил игровод. — То-то я смотрю: стоит мне у Регины или Вальки спросить про финансы, они только хихикают и щиплются.
— Я запретил им рассказывать. Это конфиденциальная информация, — вздохнул директор.
— Конфиденциальная? Значит, вы меня втемную использовали? Да если бы я знал… Мы уходим! — Режиссер рванулся к двери, увлекая за собой Кокотова, словно смерч — неосторожного путника.
— Погодите, стойте, Дмитрий Антонович, старики-то не виноваты! Надо спасать «Ипокренино»! — Лицо Кеши исказилось чувством мучительной ответственности — такое бывает у голливудского актера, когда он перекусывает наобум проволочку атомной бомбы, подложенной под родильный дом.
Игровод остановился у самой двери, испытующе посмотрел на вероломных соратников, скрипнул зубами, затем вернулся, сел в кресло и стал раскуривать погасшую трубку. Кокотов, предъявляя свою жизненную самостоятельность, потоптался у выхода и тоже остался.
— Ну, и как спасать будем? — спросил Жарынин, пыхнув дымом.
— Судиться! — объявил молодой Болтянский. — Но хотелось бы знать, сколько акций скупил Ибрагимбыков?
— А разве это не известно? — удивился Дмитрий Антонович.
— Откуда? Может, вы знаете, а я — нет, — улыбнулся правнук. — Начнем с вас, Аркадий Петрович.
— Почему с меня?
— Вы брали в долг у Ибрагимбыкова, Сколько акций вы передали ему под обеспечение займа?
— Я не хочу, чтобы начинали с меня! — тихо крикнул директор и отвердел щеками.
— Ладно, начнем с вас, Гелий Захарович! У вас был пакет в тридцать процентов. Надеюсь, они целы?
— Я не желаю, чтобы начинали с меня! — Создатель Змеюрика гордо откинул голову.
— Почему?
— Не желаю…
Соавторы переглянулись.
— Господа, господа! — с мягким психотерапевтическим нажимом воззвал Кеша. — Не надо сердиться. Я никого не хочу обидеть. Хорошо, начнем с меня.
— Почему с вас? — насторожился Жарынин.
— Все очень просто. Четвертый пакет, как вы помните, остался у ветеранов, и общее собрание передало его Совету старейшин, который возглавляет…
— …Ян Казимирович, — кивнул игровод.
— Правильно! — продолжил правнук. — Но после того как уволили последнего охранника…
— Кризис… — шепнул в свое оправдание Огуревич.
— …Дедушка, опасаясь за целость акций, передал их мне на ответственное хранение, ибо из сейфа фирмы «Дохман и Грохман», где я имею честь служить, украсть акции невозможно. Но чтобы у вас, господа, не возникало никаких сомнений, я привез их с собой. Вот они…
Кеша набрал шифр на замочке и, открыв портфель, вынул оттуда папочку — тоже с шифровым замком, Кокотов прожил без малого двадцать лет при капитализме, но ни разу не держал в руках акций (что, возможно, и к лучшему). Он ожидал увидеть пачку красивых бумаг с гербами, серпами и колосьями, наподобие «чемадуриков» или облигаций госзайма, которые берегла до самой смерти бабушка. Но законник извлек из папки всего один листок с печатями-подписями и протянул его почему-то Жарынину со словами:
