Оксана Робски - Casual-2: Пляска головой и ногами
– Просто ши-зо-френик?!
– Ну, конечно. Смотрела фильм «Телохранитель»? У тебя, кстати, нет случайно сестры-неудачницы?
– Нет. У меня вообще никого нет в этом смысле.
Я – идеалистка. И я считаю, что человечество не так глупо, как кажется на первый взгляд. И поэтому я привыкла думать, что люди меня любят. Даже те, кто делает вид, что ненавидят меня.
Например, некоторые литературные критики.
Позвонила Регина. Я обещала написать в журнал колонку под названием «Как модно праздновать Новый год».
– Не написала? – вздохнула Регина. – Такие у них темы тупые.
– Написала. И даже дала рецепт рождественской утки.
– Здорово! – обрадовалась Регина. – И, кстати, они сделали специально для тебя новую рубрику «Обед за городом».
– Пусть отменяют. Я на диете.
– Ты что? – ахнула Регина.
– Созвонимся попозже, ладно?
Заехала домой переодеться.
После вчерашнего дня рождения папы еще всюду валялись воздушные шарики. Мы надували их с Антошкой целое утро.
Сын выбежал мне навстречу.
– Антошечка! Иди обниматься! – Я широко расставила руки. В них могли уместиться и мой сын, и моя мама, и еще несколько родственников.
– Так! Доесть сначала! – приказала мама, будто потянула за поводок. Сын послушно вернулся на кухню.
Пять макаронин были геометрично разложены на тарелке в форме бабочки. Антошка вилкой, уныло, переместил одну из них в центр. Рисунок поменялся, как в калейдоскопе.
– «Ну, говори, говори! – поторопил Малыш, он явно сгорал от нетерпения», – бодро читала моя мама раскрытую книжку, поглядывая на страницы сквозь узкие, как маска Бэтмена, очки. – «Так вот, – не спеша начал Карлсон, – один глупый мальчишка прилетает на вертолете системы «Карлсон» на этот балкончик…»
– Как тебе в садике? – спросила я.
– Нормально, – вздохнул Антон. – А можно мне больше не есть?
– Можно.
– Еще две штучки, и все. «…Злющая домомучительница слышит звонок…»
– Конец! – обрадовался Антон, пристроив макаронную бабочку за щекой. – Я пойду, мне надо позвонить Люсе!
Мы гоняемся за бабочками не тогда, когда хочется есть. Что это? Надо записать. Нет, бред какой-то.
Или не бред…
Когда тебя десять раз на дню спрашивают, в какой момент вы почувствовали себя исключительной, наступает день, когда именно такой ты себя и чувствуешь.
Все-таки бред.
– Мам, – я постаралась сказать это очень мягко, – я прихожу домой, я скучаю по ребенку, он бросается мне навстречу… а ты говоришь, что он должен доесть. Ведь он мог поцеловать меня, а потом доесть.
– Еще какие-нибудь претензии будут? – Она сняла очки Бэтмена и сразу стала моей обыкновенной мамой.
– Ну, что ты обижаешься?
Но она уже ушла.
19.19, и он хочет меня увидеть. Но сначала заеду к Кате. Там посмотрю на себя в передаче «Что хуже?».
Надеваю ярко-зеленое платье с лосинами и туфли.
Если беды не воспринимать как беды, то бед нет. И зима – не беда.
Туфли на высоком каблуке.
Мой любимый фильм Альмодовара «Высокие каблуки». Как, наверное, здорово быть режиссером такого замечательного фильма!
А ведь когда я училась в школе, я мечтала именно об этой карьере.
Я снимала короткометражки в институте, но они не пользовались успехом у преподавателей.
Я вышла замуж, и мой муж вообще не хотел, чтобы я работала.
Нигде, кроме как дома.
Звоню своему мужу. Бывшему.
– Привет. Сегодня в 9 будет моя передача по телевизору.
– Какая передача?
– Моя. Я же тебе говорила. «Что хуже?».
– А… Слушай…
– Что?
– А тебе вообще деньги за эту твою книжку платят? Она же вроде бестселлер? – Мой бывший редко чувствует себя неловко, но сейчас, судя по голосу, это был тот самый уникальный случай.
– Бестселлер, – с гордостью подтверждаю я.
– Ну и что, платят?
– Платят… – говорю я туманно и кокетливо.
– Ты понимаешь…
– Что? Твоя девушка решила написать книжку? Давай, это сейчас модно.
– Какую книжку… Не начинай. Скажи лучше, Антон дома?
– Дома, у нас родители в гостях. А что ты хотел спросить-то?
– У меня проблемы. Очень серьезные…
– На бирже?
– Да, то есть.» ну, в общем, да. – Он вздохнул.
– У нас есть деньги. – И почему-то еще добавила: – Ты не волнуйся.
– Ладно.
– А это у тебя надолго?
– Не хочу загадывать… Боюсь, что да.
Мы помолчали.
– За дом я, конечно, буду выплачивать, – поспешил сказать он.
– Спасибо.
– Ну, пока.
– А мне миллион предлагают, – не удержалась я.
– Чего? – не понял он.
– Долларов.
– За что?
– За пять книжек.
– Бери.
– Не знаю.
– И по телефону об этом поменьше говори.
– Ах, да… знаешь, у меня маньяк.
– Маньяк? – Он рассмеялся. – Жених, что ли?.. Алло?
– Жених, – сказала я.
– Ну, ты поаккуратней. Пока.
– Пока. В воскресенье Антона заберешь? Не давай сладкого, опять аллергия.
– Я понял.
– И пусть твоя девушка не говорит ему, что он плохо одет. Антон сам одевается. И если сейчас ему хочется носить килт – пусть носит.
– Она не говорила.
– Говорила. И пусть теперь помолчит.
– Ладно. Пока.
– Пока.
Еду к Кате.
Надеюсь, он не увидит сегодня мою передачу.
Когда меня показывают по телевизору, я надеюсь только на то, что никто этого не видит.
И сама редко смотрю.
А потом я жду, что кто-то все-таки увидел, позвонит и скажет: как было здорово!
Это бывает. Редко.
У Кати играли в покер.
– Ты что, с охраной? – удивилась Марина Сми. Без мотоциклетного шлема она была похожа на обычную буржуазную блондинку.
Катя была со стриптизером. Брутальный брюнет с лицом полевого командира.
Он все время смотрел на Катю и краснел. Когда она протягивала руку к чайнику, он уже сыпал сахар. Если она начинала говорить, он уже смеялся.
Над Катиной головой светилась корона из его восхищенных взглядов, и лучи от него больно резали нам глаза.
– А где твой? – спросила я Регину.
– Не знаю, так странно, в последний момент просто испарился. А я думала вас познакомить.
Регина проигрывала.
Я села на пол перед телевизором.
У Кати была совершенно не модная квартира. С какими-то вышитыми салфетками, старыми, рамками, потертыми комодами.
Катю воспитывала бабушка. Одна. Родители уехали за границу, там развелись, потом завели новые семьи, новых детей, про Катю и бабушку вспоминали только на Новый год и Катин день рождения. Когда бабушка умерла, Катя все оставила в квартире как было и очень ревниво оберегала все, что было связано с памятью о ней.
В старинных подсвечниках всегда горели свечи, а в зеркалах собственное ваше отражение напоминало антикварный портрет.
