Татьяна Соломатина - Папа
– Нет. Я знаю, что железо бывает твёрдым.
– Железо ещё бывает чистым, и тогда оно дороже золота, а в Индии есть столб из чистого железа, и никто точно не знает, откуда он там, а ещё чистое железо…
И Викина подружка-с-первого-класса замучила свою любящую танцы и грим наперсницу знаниями, коими только что обогатилась в литейном цеху. Из обогащения руды детского любопытства популярными знаниями иногда получается забавный сплав. Особенно часто Викина подружка-с-первого-класса повторяла слово «металлургия». Ей очень нравилось это слово. Оно было вкуснее и романтичнее даже, чем слово «литейка» или тем более словосочетание «театральный грим». Металлургия, ах! Слово, обозначающее что-то важное, большое, красивое и сильно мужское. Что-то такое огромное и значительное, чем могут заниматься только папы, но никак не мамы или дочери. Такое… Такое… Такое, как рассказы Джека Лондона про север, отважных мужчин и собак. Такое, необъятное, как открытое море, а вовсе не замочная скважина навязчивых идей.
– Без металлургии никуда! – сказал папа своей девятилетней дочери в литейке.
– Даже в море? – уточнила она.
– Ну, если сильно далеко или глубоко, или по делу, а не просто сплавать до волнореза и обратно – то да! – ответил папа. – Скоро ты немного об этом узнаешь. На физике и химии. Ты же умная девочка, ты сумеешь сложить два плюс два, – улыбнулся папа.
До физики и химии оставалось ещё три и четыре года соответственно. Девочки учились пока всего лишь в третьем классе.
В четвёртом классе Вика вдруг начала расти как ненормальная, и к концу третьей четверти стояла на уроке физкультуры первой. Хотя первой с первого класса стояла Людка. За Людкой стояла глупая, толстая, добрая, неповоротливая Наташка с конским светлым хвостом толщиной в руку. Учителю физкультуры это всегда очень нравилось. Яркая брюнетка Людка, и сразу за ней – блондинка Наташка. В каких хорошеньких лолиточек они скоро подрастут, ах! Бесцветная, мышиного цвета Вика все три года стояла последней. И вот на тебе! Вымахала. Кажись, пролетела она особо сладостную для учителей физкультуры мужского пола стадию пресловутых лолит, и из основательной девочки стала основательной тётей, не смотри, что только десять лет. Как-то минули её метаморфозы забавной девической трогательности и прочая пустым мешком по голове ударенность. Если не знать, что ей десять, так и перепутать с её мамашей можно. Тем более что ровно к концу четвёртого класса Вика сравнялась ростом со своей мамой-гримёршей, у неё отросла грудь размера не меньше четвёртого, и просто пухлая детская попка стала настоящим задом, достойным кисти Кустодиева. И ещё Вика стала приносить раз в месяц справки из медпункта, где было написано: «Освобождается от урока физкультуры. Причина: mensis».
Самой высокой Вика была до седьмого класса. Потом почти все девочки пошли в рост. Особенно Викина подружка-с-первого-класса, веснушчатая блондинка Наташка и яркая брюнетка Людка. Так что статус-кво на физкультурной линейке был восстановлен, и учителю физкультуры только и оставалось, что радоваться тому, что ни у Викиной подружки-с-первого класса, ни у веснушчатой блондинки Наташки, ни у яркой брюнетки Людки не отрастает огромных сисек и задики их помещаются точно в руку. Наташкин и Людкин помещаются чаще, потому что эти очаровательные в своей нескладности тюленята – вовсе не худышки, надо признать, – никогда ещё с первого раза не перепрыгнули даже через несчастного «козла» и на канат без помощи влезть не могут. А Викина подружка-с-первого-класса через того «козла» перелетает, как умалишённая, по канату лазает, как обезьяна, а однажды чуть не подвела его под монастырь, когда урок в мае был в парке Ильича. Эта чокнутая Викина подружка-с-первого-класса быстро сдала все нормативы, нашла раздолбанные качели и стала там «солнышко» крутить, идиотка! Ещё башку себе разобьёт, а он отвечай!
Когда Вика была в восьмом классе, аварийный дом, расположенный в двух кварталах от Привоза, наконец-то пошёл под снос. Такое решение районными властями было принято после того, как в квартире второго этажа, находившейся прямо под Викиной, обрушился потолок. Причём обрушился не просто так, как сам по себе потолок квартиры второго этажа, а вместе с полом квартиры этажа третьего. То есть бухнулось всё перекрытие. Благо в означенных квартирах «никого не было дома». Даже хомяк Фомка не пострадал. Потому что успел счастливо скончаться от ожирения и старости, не дожив до таких вот ужасающих катаклизмов с окружающим его пространством.
Вика с мамой-гримёршей пожили до папиного прихода из рейса у сестры-близняшки на посёлке Котовского. А когда папа вернулся, Викиной семье дали квартиру. Да не где-нибудь и не какую-нибудь, а на Девятой станции Большого Фонтана и трёхкомнатную на троих. Всё-таки Викин папа был не кем-нибудь, а помполитом. Комиссаров, не приносящих вреда ни системе, ни людям, очень ценили. Ну как сказать «очень»… Очень, но не так чтоб слишком. Помполит, если разобраться, на судне балласт. Ходит туда-сюда с утра до ночи и хорошо ещё, если лоцию не забыл. Если он, конечно, судоводительский факультет оканчивал, как Викин папа. Не то чтобы для дела – для дела есть капитан и старпом, а просто для того, чтобы тем самым капитану и старпому было о чём с помполитом поговорить. С помполитом же разговаривать надо очень осторожно, даже если он хороший человек. А стармех с помполитом разговаривал всегда и только о «машине». И то редко, потому что из той самой «машины» редко когда вылезал на палубу. И не просто так в той машине торчал, а частенько надевал спецовку и трудился, как самый что ни на есть обыкновенный механик, а не старший. Были и наверняка ещё есть в большом южном приморском городе хорошие моряки. И хотя судоводители – белая кость и голубая кровь под золотыми позументами, но без судомехаников вся эта красота никуда не поплывёт. Точнее – не пойдёт. Потому что плавает говно в проруби, а моряки – ходят. В приморских городах только мужья плавают. А моряки ходят. Спросишь жительницу этого южного приморского города:
– У тебя муж чем занимается?
– Плавает! – ответит она.
– А куда он сейчас плывёт? – уточнишь неосторожно.
– Плавает – говно в проруби! А моряки – ходят… – презрительно кинет жена моряка.
Вот такие противоречивые женщины живут в том южном приморском городе-порте.
Вот и сестра-близняшка очень обрадовалась, что семье гримёрши наконец-то дали приличную квартиру со всеми удобствами. А потом очень долго ругалась на гримёршу за то, что квартиру её мужу дали на Девятой Фонтана, а не на посёлке Котовского. Или хотя бы Таирова. Таирова, конечно, тоже дрянь. Но не такая дрянная дрянь, как Поскот! Таирова близняшка гримёрше ещё бы простила. Но чтобы вот так, с кондачка, за здорово живёшь – Большой Фонтан!.. Потом близняшка долго плакала над тем, что и планировка дома, в котором получила квартиру семья гримёрши, куда лучше её, близняшкиной, куцей «недочешки». И тебе роскошные лоджии у сестры-гримёрши, и кухня тринадцать метров – в 2,1666666666666666666666666666667 раза больше её поскотской кладовки с плитой и холодильником! Близняшка-экономист размахивала диковинным японским калькулятором, подаренным ей сестрой-гримёршей, и, тыча пальчиком в окошко, заходилась в праведном гневе. Ну ладно бы ещё просто в два раза! Это терпимо. Но вот эта компания после запятой – единица, безумный ряд ехидных шестёрок и торжествующая замыкающая семёрка – делала страдания близняшки невыносимыми. Размеры кухонь однояйцевых близнецов не должны так разниться! Не говоря уже о районах проживания. Успокоившись, близняшка ещё немного повсхлипывала над роскошными застеклёнными лоджиями в квартире гримёрши и над тем, что трое в трёхкомнатной квартире – это какая-то вовсе не позволительная роскошь. Когда её семья из четверых человек ютится в такой же трёхкомнатной!.. Не такой же!!! Район! Планировка!! Лоджии!!! Кухня… И только когда гримёрша подошла к ней и молча погладила по плечу, близняшка, совсем обессилевшая от рыданий, сказала:
