Лариса Райт - Жила-была одна семья
— Смотри, смотри: он поднимается!
— Я вижу, вижу. Ты держись только, а то свалишься, что тогда делать будем?
Ни тени кокетства, строгость и уверенность:
— Ты меня вытащишь!
— Вытащу, — и он крепче обхватил руками девушку.
— Завтра с другой стороны смотреть пойдем. Вдруг оттуда вид лучше. — Она не спрашивала. Утверждала.
— А обратно как?
— Обратно утром.
— А спать где?
— Спать?! Семка, я что-то тебя не понимаю.
Он уже и сам не понимал, как его угораздило даже не заговорить, а хотя бы подумать о сне. И больше не спрашивал, не сомневался, не колебался, а только шел, смотрел, подчинялся, любил. А еще — рассказывал. И тогда слушала она, и смотрела недоверчиво глубокими темными глазами, а он боялся запнуться, запутаться, утонуть, но все же плыл дальше по рекам истории, заставляя ее удивляться, восхищаться и убеждаться в правильности своего выбора. Они спускались в камеры Петропавловской крепости, и Ира выслушивала подробную историю княжны Таракановой, с лихвой дополненную исчерпывающими деталями и богатым воображением рассказчика. Гуляли по Летнему саду, и он доставал из каких-то ящиков памяти информацию о каждой встреченной скульптуре. Бродили по Петергофу, и он читал целую лекцию о празднествах и гуляниях, которые устраивались здесь в восемнадцатом веке.
Как-то стояли в Эрмитаже и рассматривали рыцарей на конях.
— Стой, Димочка! — громко закричала какая-то женщина.
Они обернулись. Чуть позади угрюмая дама (видимо, это она произвела секунду назад оглушительный визг) оттаскивала от трона под неодобрительным взглядом дежурной шмыгающего носом малыша.
— Разве так можно? — услышали они, когда малыша проволокли мимо. — Это же не стул какой-нибудь! Это трон. На нем царица сидела, Елизавета Петровна. Ты что удумал?! Куда залезть?! Хочешь, чтобы нас в милицию забрали?
— Это неправда, — тихонько шепнул Самат.
— Думаешь, не забрали бы? — живо отреагировала она. — Может, мне тогда тоже посидеть?
— Я о другом. Не сидела тут Елизавета Петровна. Трон сделан из мрамора итальянскими мастерами в начале девятнадцатого века. Конечно, на нем восседала царственная особа, только была она мужского пола и звалась Александром Первым.
— Ты и это знаешь? — проникновенно, завороженно.
Как хотелось кивнуть снисходительно, записать в свой актив еще несколько победных очков, но желание быть искренним победило:
— Ириш, я просто прочитал табличку. — «Рассердится — не рассердится?»
Улыбнулась, погрозила пальчиком, произнесла ехидно:
— Умник! — «Не рассердилась».
Он любил выражение восторга в ее глазах и любил его вызывать. Десять лет назад перед поездкой в Киев прочитал два толстых тома о памятниках города. А потом, когда они неожиданно сорвались в Краков, полночи сидел в Интернете, запоминая сведения из Википедии. А еще совершил виртуальную экскурсию по Национальной галерее Лондона, чтобы потом водить ее от картины к картине не хуже профессионального гида. Да-да, все это для того, чтобы она хвалила, для того, чтобы она слушала, для того, чтобы она восхищалась, для того, чтобы она любила. И она любила, и восхищалась, и слушала, и хвалила. Но давно уже не появлялось в ее глазах то озорное девчачье выражение, которое видел он в Питере. Но оно должно вернуться, обязано! И оно непременно вернется в Париже! Не может этот город не заставить забыть обо всем, не может не расшевелить, не приободрить, не разбудить уснувшее умение радоваться жизни.
Самат представлял, как они сядут в двухэтажный экскурсионный автобус и, уподобившись другим туристам, будут слушать через наушники экскурсию на своем языке и глазеть по сторонам. Потом Ира выдернет, поморщившись, один наушник, вздохнет: ушки маленькие — больно. А он скажет: «Вынимай второй» и подмигнет непременно. А потом начнет рассказывать все то, что кропотливо изучал целый месяц. Пожалуй, он мог бы сдать экзамен по истории Франции в целом и Парижа в частности. Он знал биографии узников Консьержери, помнил детали взятия Бастилии, будто сам принимал в этом непосредственное участие. Он ознакомился с подробностями строительства Эйфелевой башни, центра Помпиду, небоскреба Монпарнас и района Дефанс. Он мог рассказать не только о том, какие картины каких художников выставлены в музее Д’Орсе, но и о том, в каких направлениях курсировали поезда в те времена, когда музей был вокзалом. Самат освежил свои познания в готической архитектуре и теперь без труда нашел бы сходства и различия между многочисленными соборами Парижа. И дело не в том, что шпиль Сен-Жермен на несколько метров выше шпиля Сен-Сюльпис, а Нотр-Дам, конечно же, самый большой. Нет, он говорил бы о различиях в исполнении витражей и колонн, о разнице в проведении служб, о значении той или иной церкви для каждого конкретного округа Парижа. Он обязательно придумал бы, сюжет какой картины обсуждал Пикассо с приятелем за тем самым столиком в «La Coupole», за которым непременно накормит Ирину устрицами. Он поразил бы ее знаниями о том, как и где готовится сыр, от множества сортов которого ломятся частные лавочки Монмартра. Он непременно исполнил бы что-нибудь из Дассена во время романтической прогулки по Сене на знаменитых корабликах. Он бы купил для нее целую кучу разноцветных Эйфелевых башенок, что болтаются на брелоках у продавцов, которые своим количеством у подножия оригинала не уступают количеству туристов. Он бы столько всего для нее сделал. Он бы…
Карман завибрировал. Самат достал телефон. На работе он всегда выключал звук: приучал к порядку и себя, и студентов. Если лекцию прервет негромкое журчание его телефона, урон, возможно, будет и незначительный: он извинится, сбросит звонок и продолжит вести занятия. Совсем другое дело, когда учебный процесс прерывается мощным тембром леди Гага или голосами группы «Бандерас», напоминающей о том, что «Коламбия пикчерз не представляет». После такой встряски потребуется изрядное количество минут для того, чтобы утихомирить развеселившуюся молодежь. Так что посторонние звуки Самат в аудитории пресекал, частенько забывая после занятий снова впустить их в свою жизнь.
Он уже больше часа сидел в своем кабинете и пытался сосредоточиться на докладе. Когда пару месяцев назад пришло приглашение от французов, он не слишком надеялся на то, что академия выделит средства на эту поездку. Конечно, он мог бы и сам поехать. Ученые с его именем в нашей стране хоть и не живут шикарно, но, по крайней мере, не бедствуют. Но поехать за свой счет — негласно означало продемонстрировать, что академия тебе не нужна. А Самат хоть и предполагал, что академия все же нуждается в нем больше, чем он в ней, осложнять себе жизнь не хотел и обижать никого не собирался. Тем неожиданнее, тем полноценнее была охватившая его радость, когда он вдруг узнал, что едет. Это короткое, произнесенное с улыбкой директором «Вы едете» моментально преобразовалось в торжествующе-восклицательное «Мы едем!». Последний месяц они только и делали, что обсуждали, строили планы. Они жили ожиданием чуда, и чудо уже было не за горами. Каких-то два дня, и они в Париже. И все, что он намечтал сам себе, станет реальностью.
