Наталия Терентьева - Училка
Я не ответила, зная, что он просто привлекает внимание, заводит разговор ни о чем, лишь бы класс повернулся к нему — с негодованием, со смехом, с презрением, всё равно с чем.
Когда нас пугали в университете школой, наши преподаватели не учитывали одного. Да, здесь наукой и не пахнет. А кто сказал, что лишь наука — двигатель человеческого прогресса? Ведь от того, что и как я расскажу этим и другим детям о русской литературе, а другой учитель — о биологии или математике, будет зависеть, насколько тот разрыв между образованным, думающим человечеством и человечеством, лишь жующим и размножающимся на Земле, будет увеличиваться. Разрыв ведь есть, и очень большой. И он увеличивается. Даже желая понять, чем занимается сегодняшняя физика, просто так не поймешь. Даже читая ежемесячно околонаучные журналы, с трудом будешь следовать просто за направлениями — куда и как идут сложные, специальные науки. А если не читать, не следовать? А если однажды, пусть насильно, не узнать, о чем думал и страдал Толстой, почему разочаровался в религии? Что мучило Достоевского, кроме его страсти к игре, о которой теперь наслышаны все. Не понимая, о чем написаны все его многословные романы. Что денег не было — в курсе, а что его волновало, почему он деньги зарабатывал таким именно путем, достаточно сложным, не знают. Что смешного видел Чехов в своей «Чайке», почему назвал ее комедией. Почему, почему…
Без меня, без моих уроков (если у меня что-то здесь получится) из этого класса, может быть, только Катя Бельская перейдет туда, к той небольшой части человечества, которая мучается, думает, читает Достоевского. А с моими уроками — еще кто-то, пусть двое, трое… Я точно знаю — меня когда-то сформировали, изменили несколько конкретных человек. И первая среди них была — наша учительница по литературе, которая на первых порах у меня даже вызывала внутренний протест: «Так на уроках не бывает! Так не говорят!» Так неформально, так от себя, через себя. Потом была преподаватель латыни в Университете, которая казалась мне пришедшей из старинной гимназии. Так удивительно она говорила о латинской грамматике и поэзии, умудряясь говорить о культуре в целом. И еще несколько доцентов, профессоров, посидев на лекциях или позанимавшись на семинарах у которых, я становилась чуть другой. Дело не в количестве обретенной информации или навыков. Дело в мироощущении, в осознании чего-то самого важного.
Русские писатели-философы братья Стругацкие, облачавшие свои философские вопросы и странные на первый взгляд ответы на них в форму «фантастической» прозы, пришли к пугающему выводу — человечество неизбежно, чем дальше, тем больше раскалывается на две неравные части. Разрыв с каждым годом становится всё заметнее, всё трудно преодолимей.
Это как тектонический разрыв земных плит. Уж мы-то точно ничего не можем с этим поделать. Я это знаю. И все равно — мне кажется, что с людьми — не как с тектоническими плитами. Я словом, своим словом, могу что-то поменять. Слово — это поступок. Словом можно убить. Можно вернуть к жизни — правда, не всегда. Остановить от последнего шага. Объявить перемирие. Остановить войну вообще. Любую — в классе, в государстве, в мире. Открыть глаза. Поменять угол зрения. Увидеть то, что скрыто. Вдохнуть в человека надежду. И тогда он сможет то, что никогда бы и не попробовал сделать. Спеть, прыгнуть, победить — врага, болезнь, даже смерть.
Я вижу смысл в том, чтобы заставить по-другому думать Сашу Лудянову, Катю Бельскую, других мальчиков и девочек. Гораздо больше смысла, чем написать диссертацию, еще одну, двухсотую, по Гёте или Горькому, или иному классику, ведь именно к этому нас готовили в Университете, приучая к мысли, что в школу идут неудачники.
Я уговариваю себя. Конечно, я уговариваю себя. Я не писала диссертацию — полезную, бесполезную, и вряд ли напишу. Я переводила статьи выдающихся физиков и математиков современности с немецкого и английского на русский. Чтобы ускорить развитие науки. Чтобы усилить раскол между теми, кто Знает и хочет знать, и теми, кто Не знает. И не хочет знать.
Я не буду спешить. Я разберусь. Если пойму, что в четырех классах, где я веду уроки, есть лишь трое учеников, которым что-то вообще нужно, а больше никого нет, я уйду опять на вольные хлеба.
— Откройте тетради и запишите тему сочинения на дом.
— Мы только что писали сочинение, сколько можно! — заныла какая-то девочка. — И вообще, на каникулы не задают!..
— А по математике задали!
— Да молчи ты, Симкина, дура, что ли! — зашипели на другую девочку.
Надо срочно запоминать их имена. Или не надо? В принципе, некоторые учителя обходятся, как я видела, и так. Знают главных, остальных — путают. Маша, Настя, еще Настя, еще… Поколение Насть, Даш и Полин.
Первой девочке я отвечать не стала. Интересно, с другими преподавателями они тоже так себя ведут? У меня есть окна, надо сходить на чужие уроки и понять — норма ли это хамское, презрительное отношение ко всему и всем. Либо это я, как-то не так представлявшая саму себя, вызываю у них такие чувства.
— Пишем темы: первая — «Вопросы, волновавшие российскую интеллигенцию, на основе анализа произведений А. П. Чехова».
Обормоты с задней парты, Будковский и Пищалин, попытались сострить на тему слова «анализы». Успеха у класса не имели. Но я, не слишком долго размышляя, поставила обоим двойки. Оба взвыли — хотя, казалось бы, что им эти двойки? Ничего в их жизни не изменят, и в четверти, скорей всего, меня попросят поставить им четверки. Школы соревнуются, как мне уже объяснили, по количеству отличников и хорошистов.
— Вторая тема: «Что важнее — личное счастье или долг перед Родиной на основе анализа…» Кто догадается, какое это произведение?
— Чехова? — спросила Катя.
— Нет, не Чехова. Другого автора. Совсем недавно вы должны были проходить, я смотрю по учебному плану.
— А, совсем недавно! — заорал Будковский. — Совсем недавно… «Тарас Бульба»! Да, всех убили!
— Причем ни за что! — добавил, смеясь, Пищалин.
— Я рада, что вы хотя бы поняли, о чем речь. А можете с ходу, тезисами, высказать свое мнение?
— Чё? — спросил Будковский, переглядываясь с Пищалиным.
— Слово «родина» тебе понятно? — я решила не поддаваться на клоунский тон мальчика.
Будковский в ответ только что-то заулюлюкал, забормотал, Пищалин стал смеяться, передразнивать его. Ладно, пусть пишут, высказываться устно им сложнее, нужно все время держать образ отвязных парнишек, которые вряд ли будут всерьез рассуждать о Родине, личном счастье, выборе. Даже если они и понимают, о чем идет речь. Они не выпадут сейчас из своей роли «тупых из подворотни», практически не умеющих говорить и думать.
