Наталия Терентьева - Училка
— Я очень сомневаюсь, — заметил Андрюшка. — Помнишь — или ты, может, и не помнишь, но раньше было так: аспирант устраивался дворником, и за это ему давали дворницкую, при том, что он получал зарплату. Можно было отработать больше десяти лет дворником и получить жилплощадь в Москве. У меня так друг и кандидатскую защитил, и квартиру получил. Женька Смирнов, помнишь? Ты еще за него замуж отказалась выходить.
— Помню, — засмеялась я. — За дворника-кандидата наук, даром что твой друг был, еще один…
— Ну да, тебе мои друзья в мужья никак что-то не подходят. А что касается двор подмести и квартиру получить, так с теми сумасшедшими ценами на аренду жилья, которые у нас сейчас в Москве, полагаю, и нынешних аспирантов это бы тоже устроило. Сейчас бы на это пошли не только те, кто убежал из умирающих российских деревень и нашей глухой коматозной провинции, без дорог и Интернета и даже электричества местами, а и сами москвичи — у которых нет другой возможности хоть как-то расширить свою квартиру.
— Реальность сейчас другая, Андрюша. Помнишь, прошлой весной, когда только сказали об объединении школ — русских и нерусских, английских, немецких, математических спецшкол, отстающих, коррекционных, китайских интернатов, лицеев, гимназий, — у нас ведь родители протестовали. Это я дома бубнила, а другие устраивали пикеты, дорогу загораживали, письма писали царям-батюшкам, петиции подписывали, одна активная мама ночевала во дворе школы в знак протеста — дело было в конце апреля.
— Я помню — по телевизору даже показывали. И правда, мера странная, непопулярная — объединять школы и садики в плохо контролируемые, плохо управляемые конгломераты «учебных центров».
— На самом деле, в области культуры и образования вопросы экономики не могут решать всё.
— Да и кто сказал, — со вздохом согласился Андрюшка, — что огромным конгломератом удобнее управлять и его удобнее контролировать?
— И тем не менее нашу «русскую» школу объединяют с соседней, «многонациональной».
— А те дети — в основном мусульмане?
— Конечно. Многие соблюдают мусульманские праздники, по отношению к девочкам часто ведут себя так, как, вероятно, в их семьях ведут себя отцы — женщина не имеет права голоса.
— Она имеет право учиться, особенно работать, приносить в дом деньги, но перечить мужчине не смеет, — опять засмеялся Андрюшка. — Но, возвращаясь к нашим последним событиям, Анюта, четвероклассник Дубов ведь — не мусульманин?
— И даже не гость столицы, — подтвердила я. — Он русский, москвич. Не знаю, в каком поколении, но обычный московский паренек. Дрался бы он с моим ребенком один на один — и вопросов бы не было. А так вопросы у меня появились.
— Анюта, задай вопросы в школе, иначе они тебя взорвут.
— Обязательно задам.
На следующий день перед первым уроком я действительно подошла к учительнице Никитоса.
— Юлия Игоревна, надо бы, наверно, с мальчиками этими из четвертого класса разобраться, да? Маленькие, а такая зверская агрессия, трое на одного, до крови, до увечий… С психологами, например, с завучем поговорить…
— Да, Анна Леонидовна, — наша учительница отвела глаза. — Там как раз с вами хочет психолог побеседовать… О… проблемах… Никиты.
— Со мной? О проблемах? Забавно. Хорошо, я подойду к ней. — Я внимательно посмотрела на первую учительницу своих детей. — А ваша позиция какая, Юлия Игоревна?
— Для меня все дети равны, — ответила она и поправила большой воротник своей вязаной кофты.
— Равенства природой не предусмотрено! — засмеялась я. — Увы! Один девочек защищает, другой копеечки на полу подбирает, третий — тырит мобильные телефоны.
— А для меня, — Юлия Игоревна сильно покраснела, и ее неровная кожа приобрела слегка багровый оттенок — на скулах, на подбородке, — они все равны. Они все дети. Их нужно любить. Любовь — это Бог.
— У Никиты Воробьева голова пробита и рука сломана, Юлия Игоревна, — негромко заметила я. — При чем тут Бог?
Она взглянула на меня совершенно непонимающими глазами.
— Бог — везде.
— Хорошо, — вздохнула я.
— А дети все равны, — упрямо повторила учительница, теперь уже багровая до ключиц. — Все равны, для меня все равны…
— Хорошо-хорошо, вы так не волнуйтесь! — кивнула я, секунду подождала, не спросит ли она, как здоровье Никиты.
Сильно разволновавшаяся Юлия Игоревна не спросила ничего, сердито повернулась и ушла. Я понимала, отчего она сердилась. И… не понимала. Не знала тогда одного нюанса, важного и неожиданного.
Никитоса освободили от занятий на неделю, потому что сотрясение мозга все-таки заподозрили. Но сидеть дома ему было абсолютно невыносимо. День я не ходила на работу, день он просидел с бабушкой, матерью Игоряши, а потом взмолился:
— Мам, ну пожа-а-алуйста! Хочешь, я буду вообще молчать! Всегда! Ну можно, я завтра пойду в школу?
— Вот чудак-человек! — удивилась я. — Да что тебе там делать? Спи себе до одиннадцати, потом вставай, тебя бабушка покормит…
— Он ее не любит, — вмешалась Настька. — Она телевизор так громко включила, что у Никитоса все уши заложило. Никитос орал-орал, а она его не слышала. Потому что она глухая!
— Настя, ты что, с ума сошла? Какая Наталия Викторовна глухая?
— Да, глухая, — повторила Настька. — И Никитоса не любит, называет Башмушбеком или Барбумбеком, как-то так, неприлично.
— Бумбарашем, может быть?
— Нет.
— Басурманом, что ли?
Она кивнула, взглянула на меня с видом очень взрослой самостоятельной девочки и протянула Никитосу хлеб с маслом и толстенным куском рыбы:
— Ешь, тебе нужен витамин… Я забыла какой, но без него не срастутся кости.
— «А». Витамин А нужен. И еще D, а он только на солнце усваивается. Так что Никитосу нужно есть и гулять.
— Ага, и еще ходить в школу, — подтвердил Никитос, откусывая огромный кусок хлеба.
— Не ешь с набитым ртом! — сказала Настька и поправила ему волосы под повязкой. — Не болит голова?
— Не-а! Здоровье в порядке — спасибо зарядке! — ответил Никитос и тут же подавился. Настька вскочила и стала изо всей силы стучать его по спине.
Я смотрела на Настьку, как она быстро, за пару дней, освоила роль старшей сестры при раненом брате. На самом деле Никитос старше на пятнадцать минут. Он и сильнее, и здоровее, и главнее. Но сейчас…
— Хорошо. Я пущу тебя в школу с одним условием. И смотри, если ты его нарушишь, будешь сидеть на домашнем обучении, пока не снимут гипс. Хорошо еще, что только одна рука у тебя пострадала, и та левая.
— Ага, правой можно… — Никитос взмахнул рукой, показывая, как он будет драться одной правой, и осекся.
