Андрей Шляхов - Черный крест. 13 страшных медицинских историй
Доценту Ушаковой выложил все как есть. Ушакову привел на кафедру Аркадий Рудольфович, и она была своей в доску, то есть входила в круг посвященных сотрудников. Суть проблемы она уловила сразу и посоветовала:
– Михалыч, а что, если мы сделаем так, – несколько раз переспав друг с другом, они с глазу на глаз общались без церемоний, – будем брать в исследование тех, кто вот-вот должен выписаться? Оформим, выдадим препарат, а там ведь и по телефону вопросы решать можно.
Чем был хорош совет? Да очень просто – резкое (не дай бог!) возрастание числа осложнений или даже смертей в одном отделении или одном стационаре не может пройти незамеченным. И никто из администрации больницы не даст никому портить показатели, ведь именно по показателям, среди которых смертность стоит далеко не на самом последнем месте, и оценивается профессиональная пригодность всех начальников – от заведующих отделениями до главных врачей.
Другое дело – те, кто выписался и рассредоточился по Москве. Что с ними ни случись, к одному знаменателю это не приведешь и с участием в клинических исследованиях не свяжешь. Умер – и умер, все там будем, опять же – не здоровый молодой человек умер, что всегда подозрительно, а пожилой сердечник.
– Дело говоришь, – одобрил Владимир Михайлович. Пожевал в задумчивости губами и добавил: – Только вот как быть с Корниловым?
Сергей Иванович Корнилов заведовал отделением неотложной кардиологии, и его больным предстояло стать участниками исследования в первую очередь. Прозвище «Буратино» Сергей Иванович получил не столько за длинный нос, сколько за привычку совать его куда ни попадя. И надо заметить, всегда с выгодой для себя.
С заведующим кафедрой у него отношения не сложились. Едва став заведующим, Буратино начал, по его собственному выражению, «утверждать приоритет практики над теорией», то есть то и дело ставить кафедре палки в колеса. Студенты, по его мнению, шумели и мешали покою больных, ассистенты вмешивались в назначения лечащих врачей, доценты и профессора не так резво прибегали на срочные консультации, как хотелось бы, а кабинет доцента Ушаковой (он же – одна из учебных комнат кафедры) так и просился быть переоборудованным в четырехкоечную палату. Свежеиспеченному заведующему очень хотелось, чтобы с ним все считались.
Корнилову пару раз намекнули – он не понял. Тогда Ушакова впрямую попросила его унять свое никому не нужное рвение и услышала в ответ слегка измененную цитату из классики:
– Не учите меня жить, лучше освободите комнату!
Пришлось пустить в дело тяжелую артиллерию. По дороге домой Аркадий Рудольфович тормознул свой «Сааб» у административного корпуса, поднялся на второй этаж и минут десять просидел в кабинете главного врача Ольги Никитичны. На следующий день ситуация в неотложной кардиологии изменилась самым что ни на есть коренным образом. Сергей Иванович стал любезен со всеми – начиная от студентов и заканчивая профессорами, о перепрофилировании учебной комнаты более не заикался и ни к кому с придирками не лез. Но в голубых глазах его нет-нет да и проглядывала затаенная ненависть, ненависть человека, которого силой вынудили переступить через себя самого (это очень сложный в техническом исполнении и опасный для здоровья номер, поэтому автор считает своим долгом предостеречь читателей, чтобы они не вздумали делать нечто подобное).
– А давай мы его замажем, – предложила Ушакова. – Буратино спит и видит себя в науке. Предложим ему поработать с нами, пообещаем соавторство в парочке научных статей и участие в каком-нибудь симпозиуме...
– Московском симпозиуме, Ир, – уточнил Владимир Михайлович.
– Естественно! – фыркнула Ушакова. – Не в Испанию же этого козла возить! Я его сегодня же обработаю... Михалыч, так я ему и поручу прикормку тех, кому еще выписываться рано. Если что и случится – пусть сам и отдувается.
– Неплохой вариант, – согласился Владимир Михайлович.
В конце концов, за частью «подопытных кроликов» надо понаблюдать в стационаре. Этого требовали интересы дела, те самые интересы, на которых так неожиданно оказалась завязана жизнь Владимира Михайловича. Стационарное наблюдение дает куда больше информации.
«Хороша! – подумал он, провожая глазами ладную, ни капельки не расплывшуюся к сорока годам фигурку Ушаковой. – Надо же – такая красивая и умная, а не замужем...»
Ассистента Свету Гаврич Владимир Михайлович раздразнил перспективой халявной поездки в Индию и запугал перспективой всю жизнь просидеть в ассистентах, если не хуже. Под «хуже» подразумевалась работа обычным врачом в обычном отделении какой-нибудь обычной больницы. Света сначала изобразила бурный восторг, затем – панический ужас (ей бы в актрисы, да голос подкачал – скрипучий, как несмазанная дверь, и глаза слегка косят). Владимир Михайлович Свету не любил, но ценил за исполнительность.
– Молчание – не золото, – изрек на прощание Владимир Михайлович. – Молчание – это счастье.
«Дон Корлеоне сраный», – подумала Света, но вслух ничего говорить не стала. Испортишь отношения с правой рукой заведующего кафедрой – можешь ставить на карьере крест. А у Светы был четкий план – к тридцати пяти защитить докторскую, а к сорока сесть куда-нибудь на заведование, хоть на самую завалящую кафедру, но чтоб на заведование. Света неплохо разбиралась в жизни и была уверена, что, образно говоря, лучше быть первой на деревне, чем последней в городе.
С ассистентом Дунаевым пришлось повозиться – вздорный юноша морщил картофелеобразный нос, вопил о своей великой занятости и намекал на то, что приличному молодому человеку жить на то, что дает кафедра, невозможно.
«Иди на „скорую“, там больше платят, – с ненавистью подумал Владимир Михайлович. – Как будто ты живешь на эти деньги, сволочь. Постеснялся бы...»
Папаша Дунаева был проректором по административно-хозяйственной работе. Имея такого отца, разглагольствовать о своей бедности было и впрямь стыдно.
По своей воле Владимир Михайлович Дунаева к этому исследованию и близко бы не подпустил. Надежды на него, дурака, было мало, а толку еще меньше – все равно спихнет работу на ординаторов и забудет о ней.
Ординаторов и аспирантов «грузили» все – дедовщина на кафедре была та еще, но одно дело – дать поручение и проконтролировать его выполнение, и совсем другое – назначить ординаторов крайними, а самому полностью устраниться.
Но не взять Дунаева в долю было нельзя. Обида сына означала недовольство отца, а недовольство проректоразавхоза очень быстро может передаться ректору. Хочешь не хочешь, а бери Дунаева, с намеком на свои умственные способности прозванного на кафедре «Крошкой Ду».
